Один день в Чанъане

Первый год девиза правления Тяньбао (742 год н.э.), город Чанъань.

      — Скоро тысячелетье,       как заброшен путь правды, дао:       Люди, люди обычно       слишком любят свои заботы.       Вот вино перед ними,       им его не хочется выпить:       Привлекает их только       в человеческом мире слава…       Шелест листьев на мгновение заглушил голос Тао Яня. Парень замолчал и, опустив соломенную шляпу на глаза, заложил руки за голову, удобно устроившись на крыше чьей-то конюшни. Несмотря на то, что пробила уже вторая половина часа лошади, он и не думал возвращаться на постоялый двор, ведь конец лета — его любимая пора бесцельного бродяжничества. День выдался жарким, но тень от раскидистого дерева прекрасно защищала от палящего солнца, неизменно наблюдающего за жизнью блистательной столицы империи Тан.       Тао Янь ничем не отличался от обычных жителей Чанъаня. Можно даже сказать, что он весьма походил на слугу, смотрящего за лошадьми из этой конюшни. Но всё же кое-что сильно отличало его от большинства горожан… впрочем, это не играло для него столь важной роли. Сейчас его ум был занят только одним — пересчётом лошадей по стуку их копыт. Когда юноша насчитал под крышей третьего коня, внизу послышался странный звук. Тао Янь подумал, что это не похоже на лошадь, поэтому прислушался повнимательнее. Не успел он сообразить, как машинально поймал едва не прилетевший в его голову предмет.       — Что за…       — Эй, ты! Дрянной мальчишка, пошёл вон отсюда!              Как оказалось, это был старый конюх, и, судя по всему, он был совершенно не рад встрече. Юноша не растерялся и быстро вскочил на ноги, победоносно подняв над головой тот самый предмет, которым оказалось неспелое яблоко, и с ехидной усмешкой произнёс:       — Почему наше тело       мы считаем столь драгоценным,       Не по той ли причине,       что живём лишь однажды в жизни!       — Убирайся, скотина!       Тао Яню не составило труда увернуться ещё раз и быстро сбежать со двора. Со смехом спрыгнув на землю и ловко перемахнув через ограду, он вскоре и вовсе исчез из виду. Конюху оставалось лишь выругаться на первую попавшуюся лошадь. Впрочем, юноша забыл об этом сразу же, как только оказался на городских улицах. Этот жаркий летний день в Чанъане ничем не отличался от многих таких же. Нельзя было точно сказать, сколько людей вмещал в себя этот город, но Тао Янь догадывался, что сотня десятков тысяч здесь точно есть. Хотя он пробыл тут уже две недели, это было первое посещение столицы империи за всю его жизнь.       Парень не стал вливаться в поток людей и свернул к небольшому мосту, где уселся отдохнуть в тени и прислонился спиной к перилам. Когда он снял соломенную шляпу, прохладный ветер от небольшого дождевого ручейка запутался в его волосах и подолах одежды. Подождав немного, юноша повертел в руках небольшое яблоко и слегка подбросил его вверх, ловко поймав обратно. Фрукт выглядел совершенно несъедобным и кислым. Тао Янь повертел его и, совершенно не думая, откусил довольно большой кусок, ничуть не изменившись в лице. Тем временем проходящие мимо люди что-то оживлённо обсуждали:       — Говорят, на вчерашнем экзамене титул цзиньши третьей степени получил мальчишка из захудалой семьи ремесленников.       — Мальчишка?       — Ага. Я слышал, ему едва исполнилось восемнадцать.       — Получить цзиньши в восемнадцать лет? Он точно подкупил чиновников, это невозможно!        — Если бы только это… Говорят, сегодня он должен был явиться в министерство чинов для получения должности в столице, но этот выскочка проигнорировал все приглашения!       — Правда?       — Да. Сперва я подумал, что он гений, но после этого убедился, что мир никогда не видел более безумного мальчишку…       Когда собеседники прошли мимо Тао Яня, тот поднял голову к небу и рассмеялся, не в силах удержаться. Люди непонимающе покосились на него и поспешили скорее убраться с моста, опасливо поглядывая на странного юношу. Подождав, когда все уйдут, он ещё раз надкусил кислое яблоко и, выбросив его, неспешно направился дальше, продолжая читать наизусть:       — Но и жизнь человека,       сколько может на свете длиться?       Пронесётся внезапно,       как сверканье молнии быстрой…       Безрассудно, лениво       обращаясь с недолгим веком,       Так себя ограничив,       что они совершить способны!       …Ведь тем самым безумным гением был Тао Янь.

***

      Настала вторая половина часа петуха. Солнце понемногу клонилось к закату, заставляя городские тени ползти всё дальше. Дневная жара почти не слабела и неохотно растворялась в набиравшем силу ветре, томящемся в плену солнца. Тао Янь остановился в первом попавшемся постоялом дворе и сел возле окна. Дождавшись, когда принесут вино, он подпёр голову ладонью и принялся наблюдать за прохожими, которых едва-ли отличал друг от друга.       — Слышали про гения-безумца? — долетели до него чьи-то слова. — Который стал цзиньши и сбежал.       — Для чего он тогда вообще сдавал экзамен, если отказался от должности?       Парень глотнул вина и пропустил этот разговор мимо ушей. Вместо этого он решил послушать, о чём говорят в переполненном кабаке.       — Небо темнеет.       — Наверное, завтра дождь пойдёт.       — Ну наконец-то, слишком уж затянулась эта жара.       — Братишка, можно присесть? — вдруг окликнул его кто-то. — Остальные места заняты.       Он поднял голову, чтобы рассмотреть незнакомку и молча кивнул. Девушка поблагодарила его и села напротив, сняв с себя заплечную сумку. Тао Янь, так и не дождавшись прохладного ветра, устремил свой взгляд в окно и будто самому себе процитировал:       — Так жарко мне —       Лень веером взмахнуть.       Но дотяну до ночи       Как-нибудь.       Давно я сбросил       Все свои одежды —       Сосновый ветер       Льется мне на грудь.       Девушка сделала глоток воды из фляжки и с интересом взглянула на собеседника, подперев щеку ладонью.       — Очень похоже на того поэта, который прибыл в этом году в академию Ханьлинь… Кажется, его зовут Ли Бо.       — Ли Бо настоящий гений своего дела, — согласился юноша. — Сестрица разбирается в поэзии?       — То, что я люблю поэзию, вовсе не значит, что я разбираюсь в ней.       На счастье Тао Яня наконец-то налетел свежий ветер. Пара сорванных листьев медленно опустилась на стол через распахнутое окно.       — Меня зовут Тао Янь, — сказал юноша после недолгого молчания и сложил руки в почтительном жесте.        — Я Цзян Мэйлинь, — также ответила девушка и слегка улыбнулась.       Вскоре поднесли чай и оба они оставили на столе пару монет в уплату. Чем ниже нависало над горизонтом солнце, тем сильнее становился ветер. Наконец, несколько лёгких туч и вовсе заслонили его собой. Цзян Мэйлинь сделала ещё один глоток чая и аккуратно поставила чашку на стол. Где-то за горами прогремел гром.       — Ты из Чанъаня? — как бы невзначай спросила она.       Юноша отрицательно покачал головой.       — Я из Янчжоу, из семьи ремесленников, — сказал он. — Сейчас просто путешествую. Ну а ты?       Рваные края наплывающих облаков окрасились мягким золотым светом.       — Янчжоу? — переспросила она. — Так издалека… А мы с отцом простые гончары, всю жизнь прожили здесь.       — Вот как.       На какое-то время оба они замолчали. Где-то на улице взбрыкнул конь, и слуга щедро наградил его парой увесистых выражений. Налетевший порыв ветра смешался с лошадиным ржанием и заглушил разговор прохожих, так что Тао Янь расслышал только слова «цзедуши» и «беспредел».       — Слышал, император всё больше отстраняется от дел, — попробовал он продолжить беседу. — Он благоволит Ань Лушаню, хотя это также опасно, как и растить тигра у себя под боком.       — Когда растёт тигр, страдают овцы, — ответила девушка. — В будущем все мы станем для него добычей.       — Неужели думаешь, что империя доживает свои последние дни?       — Я слишком глупа, чтобы думать о таком… поэтому я просто продолжаю делать кувшины.       Тао Янь усмехнулся и сделал глоток вина, полностью осушив свою чарку, после чего снова наполнил её и протянул собеседнице со словами:       — «Если кто-нибудь силой пытается овладеть страной, то вижу я, он не достигает своей цели. Страна подобна таинственному сосуду, к которому нельзя прикоснуться. Если кто-нибудь тронет его, то потерпит неудачу. Если кто-нибудь схватит его, то его потеряет». Двадцать девятый стих Даодэцзина.       Девушка приняла чарку из его рук и выпила всё её содержимое. После этого она протёрла рукавом край и вернула её на место, сказав:       — По весне распускаются листья. Всё лето они набирают силу и цвет, а осенью высыхают и опадают. Зимой же они покоятся под толщей снега, а следующей весной растворяются в земле. Так безропотно следуя каноническим текстам, ты похож на ищущего яркий цвет в прошлогодних листьях, не обращая внимания на новые.       Тао Янь сперва было опешил, но быстро взял себя в руки и растянул губы в улыбке. К этому времени тучи и вовсе закрыли собой солнце, окрасившись в кроваво-красный цвет.       — Разве истинные древние знания не похожи на корни дерева? — произнёс он. — Мы наблюдаем бесконечное превращение ветвей и листьев, но у любого дерева одинаково растут корни.       — Корни дерева растут также, как и его ветви, — ответила девушка. — Истинные знания не имеют формы, способной изменить свою суть. Какой бы формы кувшин не лепил человек, какими бы способами не украшал его, польза и суть всегда останутся в пустоте внутри него.       — Ты рассуждаешь прямо как благородный муж древности, — усмехнулся юноша. — Но говоря о неподдельной сути вещей, ты невольно повторяешь чужие слова.       — Если эти слова находят отклик в моём сердце, то почему я не могу использовать их?       — Тогда почему за это ты назвала меня «ищущим яркий цвет в прошлогодних листьях, не обращая внимания на новые»?       — Потому что сейчас ты — самый безумный гений империи Тан после Ли Бо.       — …       Тао Янь сдержанно рассмеялся и подлил себе ещё вина. Солнце устало провалилось за горизонт, и набегавшие со всех сторон тучи охотно приняли в дар последние лучи ушеднего дня. Между тем Цзян Мэйлинь с улыбкой продолжила:       — Ты сдал столичный экзамен и получил титул цзиньши третьей степени вовсе не для того, чтобы занять должность при дворе, верно?              — Нет ничего сложного в том, чтобы овладеть чужими словами, — осторожно начал юноша. — Нет ничего сложного в том, чтобы суметь рассуждать о мире с точки зрения давно ушедших людей. Куда сложнее не узнать, а понять. Знание всегда имеет свой предел. Я всего лишь решил посмотреть, насколько велико знание в этом мире.       Когда он замолчал, девушка не проронила ни слова. По её незаметной усмешке было ясно, что она была готова слушать и дальше. Где-то на улице зажёгся бумажный фонарь, который едва не сдуло ветром.       — Я думал, что овладев тем, что считается учёностью в нашей империи, я стану ближе к понятию мира, — продолжил Тао Янь. — Но едва прибыв в Чанъань я сразу понял, что всё, что я узнал лишь отдаляло меня от истинного знания. — Он ненадолго замолчал и, легко улыбнувшись, добавил — Ведь когда в кувшине нет пустоты, он перестаёт быть кувшином. Я пообещал себе не уходить из этого города, пока не найду по-настоящему учёного человека, но… я не нашёл его даже среди академиков Ханьлинь.       После этого оба они надолго замолчали, но молчание это ничуть не тяготило ни их, ни присевший на подоконник уставший ветер. Совсем скоро эти двое принялись непринуждённо болтать о самых простых и бытовых моментах, ничем не отличаясь от остальных посетителей этого заведения. Люди снова продолжали беседовать о своём, и облака отмалчивались о том же. Совсем рядом прогремел гром.

***

      — Куда ты пойдёшь теперь? — Цзян Мэйлинь в последний раз взглянула на Тао Яня. — Будешь и дальше искать мудреца в этом городе?       — В этом больше нет необходимости, — ответил тот и выставил перед собой ладонь, ловя первые капли дождя. — Я отправлюсь странствовать до тех пор, пока не вылеплю свой первый кувшин. Ну а ты?       — Отправлюсь домой и буду продолжать делать кувшины. В конце-концов, это всё что я умею.       Жаркий летний день в Чанъани подошёл к концу, оставив после себя мокрые и пустые улицы. Пробегавшая под дождём собака подобрала с пола недоеденное яблоко, такое зелёное и неспелое, что от одного вида во рту становилось кисло. Прогремел гром, и только тогда за плотным слоем туч взошла яркая и чистая луна.       — Скоро тысячелетье,       как заброшен путь правды, дао:       Люди, люди обычно       слишком любят свои заботы.       Вот вино перед ними,       им его не хочется выпить:       Привлекает их только       в человеческом мире слава.       Почему наше тело       мы считаем столь драгоценным,       Не по той ли причине,       что живём лишь однажды в жизни!       Но и жизнь человека,       сколько может на свете длиться?       Пронесётся внезапно,       как сверканье молнии быстрой…       Безрассудно, лениво       обращаясь с недолгим веком,       Так себя ограничив,       что они совершить способны!