Право на песню

Буря не заставила себя долго ждать. Вечером того же дня, когда на городских углах появились афиши, в поместье Эль Борна доставили депешу от наместника. «Господин советник, я по достоинству оценил вашу выходку. Не добившись своего, вы решили потрафить черни и выставить меня дураком перед подданными. Спешу заверить, вы просчитались. Городской гарнизон сегодня же выгонит на улицу вашу труппу отщепенцев и прикроет это безвкусное заведение». Эль Борн ожидал чего-то подобного. Менее чем через полчаса из его поместья выехал слуга с ответом. «При всем уважении, сир, это было бы огромной ошибкой. Все актеры – нововеры, однако они работают на меня за кров и еду. Весь город уже знает, что прибыль от продажи билетов будет перечислена мною в казну вашего высочества. На первое представление изъявили желание прийти даже некоторые из членов Кворума. Мы будем выглядеть безумцами, если сами выбросим на ветер такой прибыток казне». Должно быть, Гай Темпест в тот день был в городе; ответ прибыл с вернувшимся слугой. «Не пытайтесь запутать меня, Эль Борн. Я аркн, и мне не нужно оснований, чтобы прикрыть любую богадельню, какую я сочту нужным прикрыть. О деньгах же слышать и вовсе смешно. Даю вам последний шанс закрыть театр по-хорошему, или я поднимаю гарнизон». Это был важный момент. Если бы наместник уже принял окончательное решение, он не потрудился бы отвечать. Сам факт того, что была доставлена ответная депеша, вселял надежду. Эль Борн собрался с мыслями и сделал решающий ход. «Сир, я понимаю ваше негодование. Однако настаиваю, что сейчас для закрытия нужен весомый предлог. Речь уже не о деньгах, речь о репутации моей и вашей. Нижайше прошу выслушать мой совет: посетите первое представление лично. После этого закрытие не вызовет вопросов: все поймут, что вашему высочеству просто не понравилось искусство черни. О казне никто уже не подумает». На это письмо ответа уже не было. Совсем. Ни нового письма, ни приказов гарнизону. Гай Темпест решил ответить излюбленным приемом: зловещим молчанием. Эль Борн воззвал к своему дворянскому мужеству и стал дожидаться следующего вечера. Вечера премьеры. *** – Это единственная ложа, я правильно понимаю? Гай Темпест держался в тени ложи, но зрительный зал это не обмануло. Собравшаяся публика шушукалась, перешептывалась и периодически кивала наверх, туда, где расположился властитель провинции. Происходило нечто поистине удивительное: высокородный аркн зашел послушать крестьянские песни! – Именно так, мессир, – кивнул Эль Борн. – Устройство зала, как видите, подчеркивает божественный порядок. В эти три дня зал действительно обустроили так, чтобы между зрителями разных Уделов пролегали неброские, но явно очерченные границы. Места для благородных господ располагались полукругом на возвышении, откуда было лучше всего видно сцену. Нижний ряд бельэтажа и ближние к нему ряды партера занимали зажиточные буржуа и депутаты Малого кворума. Партер с жесткими деревянными креслами предназначался для мещанской публики. Эль Борн втайне возблагодарил Близнецов, что в старом здании – когда-то здесь размещался крепостной театр одного из отпрысков семьи Эль Капо – нашлась одна-единственная ложа, куда можно было поместить высочайшего гостя, подчеркнув его недосягаемый статус. Гай Темпест презрительно скривил губы. – Пытаетесь подмаслить меня богословием, Эль Борн? Напрасно. Клянусь мечом, я уйду после первой же песни. Уже завтра здесь начнут обустраивать общественную конюшню. – Как будет угодно вашему высочеству, – сохраняя спокойствие, ответил Эль Борн. Если их с Эль Бранте план не выгорит, новая конюшня будет далеко не худшим из последствий. Их дела застопорятся лет на десять, а на аудиенциях им вообще запрещено будет говорить что-либо кроме «так точно» и «никак нет». Слуги погасили светильники в зале. В тот же миг на сцене зажгли две яркие лампы. Пламя в них было таким жарким, что появившаяся на сцене женщина стала не более чем контуром, темным силуэтом в пятне света. Когда Чезаре рассказал Эль Борну о необычных способностях бродячей артистки, они не сразу додумались до ламп. Но сейчас Огюстен видел, что это, кажется, было верным решением. Яркий свет, скрывавший черты женщины, не только придавал ей загадочности и тайны, но и – что гораздо важнее – не давал никому из зрителей видеть ее глаза. Яркое пламя в светильниках скрадывало и утаивало золотистый блеск в очах «блистательной Айлис». Краткий перебор гитарных струн. Перестук каблука по доскам сцены, подбор правильного ритма. Струны гудят все громче, все быстрее; каблук отбивает такт так резво, что поневоле навевает мысли о дальней дороге и конском топоте. Гай Темпест потер подбородок и хмыкнул с откровенным презрением. Рука Айлис извлекла из гитары первую ноту мелодии, и в зал плавными переливами потекла песня. Маятник качнется – Сердце замирает, Что кому зачтется – Кто ж об этом знает? Что кому по нраву, Кто кого в опалу, Что кому по праву Выпало-попало… Эль Борн опасался смотреть в лицо наместника. Вместо этого он предпочел опустить взгляд вниз, в темноту зала. На втором куплете песни, от которой любой столичный сочинитель од скривился бы – какое несовершенство формы, какие неуклюжие стопы! – в партере кто-то всхлипнул. Часть строки потонула в звуке, похожем на выстрел. Какой-то мещанин громко высморкался, прочищая горло от слез. Мы одни и плеть им, Мы одни узда им, Мы всегда успеем, Мы не опоздаем… Игнорировать шум из зала далее было невозможно. Песня Айлис лилась под диковинный аккомпанемент из шмыганья и хлюпанья носами, а также невнятного, тоскливого мычания в такт. Благородные господа в бельэтаже сидели прямые как палки, в явной растерянности. Но их недоумение не шло ни в какое сравнение с изумлением, которое проступило на синем лице Гая Темпеста. – Эль Борн, что происходит? Что они делают? – Кто, мессир? – Чернь в партере, кто же еще! Почему они воют? – Они не воют, мессир, – тихо сказал Эль Борн. – Они страдают. Как и велит им Удел. Наместник посмотрел на своего верного советника так, будто Эль Борн только что достал изо рта живого кролика. Он подался вперед, и Огюстен взмолился Близнецам, чтобы лампы не подвели и наместник не увидел желтый блеск в глазах певицы, придававший ее пению силу раскалывать сердца. – Нет, – замотал головой его высочество. – Нет, чепуха. Чувства, слезы… я понимаю, если речь об одах, о поэмах, о житиях великих! Но это… они просто пьяны! Это не может заставить плакать! – Как скажете, сир. Струна зазвенела особенно резко на последнем аккорде, и аркнийский вельможа не выдержал. Резко поднявшись с места, он скрылся в тени ложи и вышел вон из зала. Мы поставим свечи, Мы грустить не станем, Выпал чет иль нечет – Завтра же узнаем… *** Чезаре Эль Бранте шагнул в кабинет наместника, глядя прямо перед собой. В три шага преодолел расстояние до письменного стола и встал навытяжку, ожидая дальнейших повелений. Гай Темпест откинулся на спинку кресла и чуть прищурил глаза, всматриваясь в лицо верноподданного. – Закон подготовлен? – Да, мессир, – ровным голосом отозвался префект. Не сгибаясь, он подал наместнику кожаную папку. Его лицо было непроницаемо спокойным, но властительный аркн достаточно разбирался в людях, чтобы видеть чувства, спрятанные под маской. Его высочество раскрыл папку, извлек документ, пробежал глазами по тексту. – Прежнее наказание за нарушение запрета на низкое искусство упраздняется… отныне и впредь карается вечной ссылкой на земляные работы без права переписки… любые произведения, созданные нарушителем, подлежат сожжению и забвению… – наместник поднял на Чезаре холодный взгляд. – Хвалю за исполнительность, Эль Бранте. Вы подобрали именно те слова, о которых я просил. – Счастлив служить его высочеству, – ответил Чезаре, глядя в стену поверх головы наместника. Его тон не оставлял сомнений в неискренности верноподданнических слов. – Эль Борн, – позвал Темпест, – извольте заверить закон свидетельской подписью. Старый советник приблизился к столу. Если Чезаре выдавал тон и остановившийся взгляд, то о чувствах Эль Борна говорили согнувшиеся плечи и еле заметная дрожь в пальцах, когда он брал перо. Неровным росчерком Огюстен поставил свою подпись под новым законом об искусствах. Прежде чем взять перо самому, Гай Темпест смерил взглядом обоих мужчин. – Надеюсь, вы уяснили себе мораль этой истории. – Да, мессир, – почти хором ответили дворяне. – Я не потерплю самоуправства и популистских жестов у себя за спиной. Воздаяние за подобное неизбежно. Пусть проглоченная гордость, – наместник многозначительно приподнял злосчастный документ, – напоминает вам об этом. Вам все ясно? – Да, мессир, – повторили префект и советник. – Вот и славно. Чезаре продолжал смотреть в стену. Эль Борн опустил глаза. Короткий, плавный взмах аркнийской руки отправил бумагу в камин. Пламя пожрало ее в считанные секунды. Гай Темпест с легким любопытством поглядел на лица своих подданных, как будто проверяя, не посрамят ли они Удел явным проявлением чувств. Оба дворянина молчали по-прежнему, но оба смотрели теперь в лицо повелителя. – Утром я отправил в столицу нарочного с посланием для моего августейшего брата, – негромко произнес наместник. – Полагаю, до конца месяца его величество император прочтет мое предложение вынести закон о низких искусствах на голосование Большого совета. – Ваше высочество изволило составить собственный проект? – без выражения поинтересовался Огюстен. – У меня хорошая память, Эль Борн. Я взял ваши слова за основу. Тем простолюдинам, кто исповедует Новую Веру, разрешено будет открывать собственные театры, торговать своими произведениями в картинных и книжных лавках. С уплатой соответствующего налога. Просрочка уплаты будет караться временной ссылкой на общественные работы. Конечно, все это при условии, что мое предложение примут в Совете. – Благодарю, мессир, – Чезаре склонил голову в полупоклоне. – Учтите, я буду только рад, если проект отклонят. Это избавит меня от лишних хлопот. А вас от лишней наглости. – Так точно, мессир, – кивнул Огюстен. – А что насчет театра Талисман? – Какого театра, Эль Борн? – … – Я знаю только, что вы снимаете внаем одно из городских зданий, на что имеете право. У меня нет времени выяснять, кто и когда занимается в этом здании всяческими непотребствами. Теперь это ваша проблема. – Я понял, мессир. Благодарю вас. – Не стоит. А теперь прочь с глаз моих, вы оба. Я призову вас, когда понадобитесь. *** Они остановились на галерее. Высокие окна в пол открывали вид на бескрайний пейзаж заснеженной пустыни, по которой тут и там были разбросаны городки и деревеньки. Тысячи людей, чьи жизни и судьбы неуловимо и необратимо меняются здесь, в тени древних камней. – Не могу не спросить, – Эль Борн отвлекся от пейзажа, чтобы взглянуть на префекта, – вы знали наверняка? Что он передумает? – Помилуйте, кто же может знать, что творится в голове аркна! Я… скажем так, самоуверенно понадеялся на его высочество. – Вас это не пугает? – Что именно? – Так зависеть от других. Что если бы я отказался участвовать? Или если бы наместник заметил, что она… особенная? Кто-то ведь и сейчас может узнать, донести! Чезаре улыбнулся, глядя на падающие за окном хлопья снега. – Мы люди веры, Огюстен, вы и я. Просто вы верите в законы и принципы. А я в немногих людей. И очень немногих аркнов. – Однажды вы крупно просчитаетесь. – Вы хотели бы при этом присутствовать? Огюстен Эль Борн поднял воротник камзола, защищая горло от холодного воздуха замка Энери. – Обязательно. Но не сегодня.