Билет на Луну

- Пётр Ильич! Чайковский обернулся на голос, устало потёр лоб. Он уже знал, что премьера не удалась. Когда он, отвернувшись от оркестра, оглянулся на публику, уловил в зале не то что бы неприятие – недоумение. Людей в холле было уже немного, и молодой человек в странной чёрной шляпе, окликнувший его, без труда пробирался между ними. - Пётр Ильич, на одну секунду! Молодой человек тяжело поднялся по лестнице и остановился, сморщившись, что-то пробормотал и потёр колено. Он был выше Чайковского, но сутулился и никак не мог отдышаться. - Пётр Ильич… Композитору стало неловко. Ему хотелось идти, но глаза молодого человека сияли неподдельной радостью. - Ну, ну что вы… - Пётр Ильич, Ваша Шестая симфония… - юноша, всё ещё тяжело дыша, улыбнулся. – Мне недостоёт слов. Каждая нота!.. Я так мечтал услышать её. Именно здесь. Именно в этом исполнении. Вы!.. Вы просто удивительный человек. Ещё когда в первый раз мы проходили… Впрочем… - Право… - смутился Чайковский. - Пётр Ильич, – молодой человек внезапно посерьёзнел, и композитор вдруг увидел и тёмные круги у того под веками, и неровные клочки светлых волос, которые выбивались из-под полей шляпы, и запылённые брюки необычного облегающего кроя, - я имею к Вам очень, очень, невероятно ответственную миссию. Прошу Вас, где бы мы могли побеседовать… в не столь людном месте? Чайковский склонил начавшую седеть голову. Его рука потянулась к пуговице ворота. Заметив его колебания, молодой человек заговорил быстро и горячо: - Прошу, не волнуйтесь, это не касается ни политических дел, ни… любовных. Я, признаюсь откровенно, почитаю Вас своим кумиром, но не более. Не могу рассчитывать ни на что более. Это касается музыки, только Вашей музыки. Помолчав, он добавил, понизив тон голоса. - Когда Вы в 1884 году гостили на даче у Надежды Филаретовны, то долго гуляли по лесу, а потом писали ей о своих грибных грёзах… В Париже вы с господином Камилем изображали балерин, а Николай Григорьевич аккомпанировал вам на рояле… - молодой человек зажмурил глаза, заговорил прерывисто, явно цитируя что-то по памяти: - Это то меланхолическое чувство, которое появляется вечером, когда сидишь дома один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук. Явились воспоминания… И грустно, что так много уже было, да прошло, и приятно вспомнить молодость… - Откуда? - Пусть эти знания о Вас станут залогом Вашего доверия ко мне. Молодой человек испытующе посмотрел на Чайковского, а потом опустил глаза. Немного помолчав, Пётр Ильич приглашающе повёл рукой. - Могу предложить свою грим-уборную. - Спасибо. – юноша резко кивнул головой. Проходя мимо зеркала, Чайковский заметил, что походка у молодого человека неуловимо странная. По возрасту, парень должен быть студентом, но пальто не студенческое, да и шаг его отличался от мужского. Как только дверь за ними закрылась, незнакомец начал: - Простите, что не могу представиться. Моё имя ничего не скажет Вам, ни откуда я родом, ни кто я. Но это неважно. Молодой человек замолчал; собираясь с мыслями, шумно втянул носом воздух и поджал губы. Чайковский опустился в кресло. - Пожалуйста, не принимайте за угрозу мои слова, но Ваш земной путь здесь окончен. Дальше… Вы не можете жить в России. И за границей, пожалуй, тоже. Чайковский тяжело вздохнул. - Не могу сказать, что я не догадывался и не думал об этом. Это из-за, - его голос дрогнул, - Великого кня… - Нет, нет! Не совсем. – поспешил молодой человек. – Я не от него, но… Возможно и из-за Вашего общения с ним тоже. - Тогда… - Неважно. Извините. Вы можете остаться здесь, это Ваш личный выбор, и мы будем уважать его, каким бы он ни был. Но Ваше творчество должно жить! Вы – Чайковский, вы не можете так просто погибнуть! Не давая Петру Ильичу вставить не слова, молодой человек приблизился к нему и горячо продолжил. - Если правда – то, что Вам осточертело быть здесь, жить на Земле… Вот. – он вынул из внутреннего кармана пальто и протянул ему кусок голубоватой бумаги. – Это билет на Луну. Бумага была на ощупь необычайно гладкой и прохладной, как кусок шёлка. Затуманившимся взором Чайковский выхватывал отдельные слова: Луна, время пути – 4,33 минут, без багажа, в один конец, дата открыта. - На Луне уже всё готово для Вас. Небольшой домик, окружённый серебристой берёзовой рощей. Там светло и пахнет свежим деревом, на втором этаже две комнатки со скошенными потолками, на первом – небольшой кабинетный рояль. Много книг. В нескольких километрах – простите, в нескольких вёрстах – речушка и пруд. Соседи добрые, по субботам собираются для игры в карты, настолки, много музицируют и поют. Они не против знакомства с Вами, Фредерик уже сочиняет ноктюрн для Вашего прибытия, исписал и выбросил два черновика. - Фредерик?.. - Там тишина и покой. Можно заложить коляску и подняться на гору. Там стоит мощный телескоп. Если постараться с настройками, то в хорошую погоду видно Землю как на ладони – дома, крыши, людей. Всё необходимое Вам доставят – одежду, бумагу, свежие издания, ноты. Иногда получается достать фотографии, но, конечно, этим не сильно балуются, и с музыкальными инструментами напряжёнка. - Там тишина и покой. – со вздохом повторил Чайковский. - Да. Для того, чтобы попасть туда, нужно выйти в лунную ночь на улицу, под открытое небо, и оборвать у билета контроль. Потом придётся подождать несколько минут, желательно без свидетелей. Брать с собой багаж не нужно, все нужные вещи будут Вам доставлены сразу на Луну. Если хотите взять с собой что-то памятное, перед этим инсценируйте пропажу этой вещи, чтобы на Земле не хватились её. Пётр Ильич встал и подошёл к окну, заложив руки за спину. Постоял, глядя в сгущающуюся петербургскую темноту. - А если на Земле хватятся меня? - Вот. – молодой человек протянул ему прозрачную фигурку человека, то ли стеклянную, то ли хрустальную. – Это доппельгангер, двойник. Видите шип? Нужно уколоть им до крови, и через несколько минут он примет Ваш облик. А прорезь на груди – напишите на бумаге, какую смерть он должен инсценировать, и вложите. Если хотите, чтобы он проговорил важным Вам людям определённые слова – продиктуйте. На десять-двенадцать дней его хватит, потом завод кончится, но обычно этого времени бывает достаточно. Повисла тишина. Пётр Ильич сжимал в руках билет и скользкую фигурку доппельгангера. Вдруг странный молодой человек вздрогнул, как будто укушенный осой, и схватился за запястье левой руки. - Пётр Ильич, какой бы выбор Вы не сделали – мы примем его. Пусть даже Вы откажетесь, всё равно эта встреча – большое счастье для меня. – глаза студента заблестели. - Постойте! - Извините, но моё время здесь тоже ограничено. Мне нужно идти. Прощайте. Пётр Ильич поймал последний прямой взгляд серо-голубых глаз, и незнакомец скрылся за дверью грим-уборной. Выглянув в коридор, Чайковский никого не увидел, хотя и не слышал шагов спешащего странного человека. С Невы несло промозглой прохладой, но октябрьское небо было удивительно чистым. С неба тускло светила половинка стареющей луны. На мостовой лежал пульсирующий красным стеклянный человечек. Он набухал на глазах, в его груди белела бумажка с надписью «холера». Накануне, вспоминая и взвешивая на невидимых весах всю свою жизнь, Чайковский решил, что его должен умереть от той же болезни, что и мать. Издалека доносились приглушённые голоса поздних гуляк, а ветер играл брошенным кем-то клочком полупрозрачной голубой бумаги. Почему-то она не мокла под дождём.