Любопытство сгубило Фролло

Необычные странники пришли к воротам Сен-Дени в конце августа. Их лица, и без того смуглые от природы, загорели до черноты. В ушах красовались серебряные кольца. Мужчины покрывали головы войлочными шляпами, женщины повязали платки на манер чалмы. Каждый из мужчин, хоть и щеголял в лохмотьях, но держался с достоинством и имел при себе нож или кинжал, а Матиас Гуниади Спикали, их герцог, для пущей важности нацепил на пояс шпагу. Женщины носили пёстрые шерстяные платья поверх льняных рубах, на шеях сверкали ожерелья из монет. Дети ходили полуголыми или вовсе голыми, младенцы ехали в люльках из одеял на спинах матерей. Лошади тянули повозки, сопровождаемые поджарыми собаками. Всё это шумело, визжало, хохотало и пело. — Цыгане! — шептались люди, наблюдая передвижение причудливой кавалькады. Вереница повозок миновала предместье Шапель-Сен-Дени, не задерживаясь там. Кочевников привлекал Париж, как голодного влечёт запах пищи. Однако солдаты, стерегущие ворота, вооружившись плетьми и пиками, преградили им путь. Цыганский герцог невозмутимо потянул поводья. — Что это? Почему вы нас не пускаете? — с достоинством спросил он. Чумазые дети с любопытством таращились на доспехи стражников. Солдат, вытянув плетью мальчишку, пытавшегося нахрапом проскочить в ворота, всё-таки снизошёл до ответа: — Ступайте прочь, сарацинское племя! Прево запретил вам въезжать в город! — Вы ведь раньше пускали таких, как мы, — рассуждал герцог, расчёсывая пятернёй курчавую бороду. — Они пришли вчера, а мы сегодня, вот и вся разница. — Вот и ты приходил бы вчера, цыган! — рассмеялся солдат. В это время к воротам подъехала крестьянская подвода с сеном. Возник затор. Никто из караульных не заметил, как молодая цыганка, воспользовавшись суматохой, проскользнула в ворота. Простучали по мостовой подошвы сабо, нарушительница смешалась с толпой. К чести стражей, бдительность их усыпило то, что девушка разительно отличалась от соплеменников. Её волосы были каштановыми, кудри мягкими, глаза зелёными, а кожа не такого смуглого оттенка, как у прочих цыганок. Если б не пёстрое одеяние, она сошла бы за горожанку. Она единственная нарушила запрет прево. Весь остальной табор расположился лагерем в предместье. Матиас Гуниади Спикали не терял надежд на лучшее: сегодня мессир прево считает, что цыган в Париже много и без пришлых, завтра сменит гнев на милость. Настроения сильных мира сего вообще непостоянны, а зимовать в большом городе лучше, чем в деревне. Молодая цыганка успевала всюду, словно ноги её были обуты в крылатые сандалии Гермеса. В тот же день она наведалась во Двор чудес, где свела полезные знакомства, а уже вечером плясала перед собором Богоматери. Бродяга аккомпанировал ей на флейте. Плясунья сменила шерстяной наряд на котту со шнуровкой на груди: теперь только ожерелье и загар выдавали в ней цыганку. Подданные Клопена Труйльфу, короля Арготинского, знали её всего несколько часов, а любили как давнюю подругу. Через несколько дней она вернулась в табор, почтительно подав вожаку кошель с деньгами. — Вот, мой герцог, здесь всё, что мне удалось заработать. — Какие ещё вести ты принесла, Эсмеральда? — спросил герцог, взвешивая кошель на руке. — Говорят, сам Клод Фролло, епископ Парижский, прознав о нашей беде, прибудет сюда с проповедью, — зелёные глаза засветились детским восторгом. — Он добрый человек, этот епископ, не чета своему брату. Ведь не кто иной, как дворцовый бальи Фролло надоумил прево не пускать нас в город! Матиас Гуниади Спикали улыбнулся, показав крепкие зубы. Любопытные жители Парижа и Сен-Дени сбегались в табор, словно на ярмарку, но это не шло ни в какое сравнение с благами, обещаемыми столичными улицами. — Хорошие вести! Если епископ и впрямь окажет нам честь, каждый из нас найдёт слова, чтоб разжалобить его сердце. Или мы не добрые христиане, понапрасну претерпевшие гонения? Окрылённая Эсмеральда поспешила обратно во Двор чудес. Примерно в тот же самый час Жеан Фролло, главный её недоброжелатель, а также дворцовый бальи и близкий друг мессира прево, навестил брата в епископском дворце. Он хотел отговорить епископа: нечего якшаться с цыганами. Пусть их сидят в предместье, во Дворе чудес и без них довольно сброда. Епископ стоял на своём. До него дошли слухи, будто б цыгане побывали в Риме, их исповедал сам Папа и наложил на них епитимью. Клод Фролло хотел узнать, так ли это. Видимо, отзывчивого епископа привлекало то же, что и всех — любопытство. — И они, говорят, требуют с каждого прелата по десять турских ливров по папской булле, — проворчал Жеан, не скрывая раздражения. — Им позволили остаться в предместье, весь Париж бегает на них поглазеть, но им и того мало. Ступайте к ним, брат, они напророчат вам папскую тиару! — Я прочту им проповедь, — мягко ответил епископ. — Эти кочевники исповедуют христианскую веру, долг пастыря велит мне принять участие в их судьбе. Жеан, потеряв надежду отговорить брата, решил составить ему компанию, чтобы самому проследить за цыганами. В конце концов, от одной проповеди беды не случится, а прево на его стороне. Любопытство пустило корни в суровой душе бальи, хотя он скорее отрезал бы себе язык, чем признался в этом. В сентябре Клод исполнил-таки своё намерение. Цыгане, чего и следовало ожидать, вели себя тише воды, ниже травы. Никто не гадал по руке, хотя ещё вчера цыганки охотно пророчествовали всем желающим. Матиас Гуниади Спикали уверял высоких гостей, что его народ зарабатывает на жизнь кузнечным ремеслом, музыкой да танцами, подтвердил слухи о папской епитимии и сказался честным католиком. Весь табор со смиренным видом прослушал проповедь. Тогда-то бальи, исподволь наблюдая за кочевниками, заметил необычную цыганку. Она выделялась среди соплеменников как бриллиант среди стекляшек. Может, принадлежала к другому племени, а может, они её где-то украли, но ясно, что она не раз беспрепятственно проникала в город. Клод говорил, цыгане благоговейно внимали ему, а Жеан всё не мог отвести взгляда от девушки. Давно следовало отвернуться, а он смотрел и смотрел. Она, почувствовав его взор, вдруг приподняла голову и боязливо вздрогнула, видно, испугавшись господина в чёрном. Жеану захотелось узнать её имя, но он подавил искушение заговорить. Решение прево, несмотря на ходатайство Клода, осталось в силе. Жеан надеялся, что ближе к зиме цыгане уберутся из Шапель-Сен-Дени, но они остались, а он не раз с того дня высматривал на улицах странную девчонку. Вновь Жеан увидел её на праздновании Богоявления. Девушка, конечно, давно позабыла об их краткой встрече, а он ничего не забыл. Она плясала, а какой-то оборванец играл на флейте. Следовало уйти подальше или, по крайней мере, отвернуться, а Жеан пристально наблюдал за бесстыдным прыжками. Он так и не узнал её имени, да и какое ему дело до басурманских имён. Эсмеральда снова чувствовала внимание человека в чёрном, его взгляд преследовал её, потому она поспешила закончить выступление и скорее, чем обычно, обошла кольцо зрителей, взимая плату. На всякий случай она старалась держаться поближе к ступеням собора, чтоб при опасности забежать в храм. Туда, говорили ей бродяги, погоня не последует. Эсмеральда не слышала, как Жеан, подозвав стражников, властно говорил: — Та девка, что плясала сейчас, цыганка, нарушающая запрет прево. Схватите её и доставьте во Дворец правосудия! Проворная девчонка держалась настороже. Чертыхнувшись, Жеан поднялся вслед за ней по ступеням собора. Если Клод не удосужился, надо самому выгнать нечестивку, осквернившую священные стены. И узнать наконец её имя.