Даже смерть не в силах разлучить нас

      Каково это, жить прошлым? Просыпаться каждую ночь от кошмаров, вспоминать прошлую жизнь, периодически скрываться от своих знакомых, поддерживая не столь крепкие контакты? Сложно, безмерно больно и тягостно даже спустя сто тридцать лет. Когда последний раз я также рассыпалась битым стеклом на пол своей квартиры? Почти пятьдесят шесть лет назад. Рыдала, глядя в зеркало, не желая простить самой себе смерть едва ли не самого светлого человека в моей жизни.       Эта первая встреча и колкие фразы, этот величественный и недостижимый идеал — Лоуренс Баркли, что встретился мне на пароходе. Я зачитывалась его статьями, они давали пищу для размышлений и раз за разом поднимали планку ближе к небу. Кто я против него? Писака средней руки из журнала «Секреты домохозяйки». Его слегка насмешливые манеры, почти неприкрытый флирт заставили трепетать моё сердце так, словно из памяти выскочили все статьи Лоуренса. Но, чёрт возьми, как же мило он улыбался, когда его смутило многообразие столовых приборов в ресторане! Возможно, всё бы и закончилось лёгким флиртом, если бы не война… Ведь именно благодаря ей мы и встретились.       Я даже понимала его нелюбовь к моему достаточно непрофессиональному подходу к журналистике — только трезвый циничный разум, никаких лишних сантиментов, разве может быть романтика в голове военного журналиста? Может, когда рядом был этот невыносимо приятный мужчина и кумир в одном лице — Лоуренс Баркли.       «Теодора Анна, тебе уже двадцать пять лет!»       Впрочем, несладко пришлось и Лоуренсу. Это была не первая его война, а потом окажется, что не последняя. Впрочем, он смог быстро собраться с силами, чем подбадривал и меня. Как не поддаться такому обаянию?.. И я поддалась. Настолько, что почти потеряла голову, скрывая смущённые улыбки от госпожи Ваутерс. Эти невинные игры, скомканные фразы и вечер, проведённый в чужой комнате. Я всего лишь зашла к коллеге за баночкой чернил, и только!.. А взамен этого получила подвеску, сердце Лоуренса и эти несчастные чернила.       Карусель закружила и познакомила нас с такими разными людьми. Йоке и её семья, госпожа Ваутерс, Фридрих, Томас и Джон. Такие разные люди, что оказались рядом под тяжестью происходящих событий. Кто знает, как бы обернулись события, если не они? Но, к счастью, мои друзья оказались рядом. Даже смерть не смогла разлучить нас.       Получив пулю в живот, я почти сразу поняла, что шансов на спасение нет. Напрасная и глупая смерть по собственной глупости.       «Что же будет с моими друзьями? А как же обещания Лоуренсу?..»       Только теперь память услужливо выбрасывала мне те несчастные кусочки того самого нигде, куда я попала после смертельного ранения. Хотя тогда мне казалось, что я двигалась к той самой деревне как заворожённая. Лишь позже сообщат, что произошёл «дружественный огонь»…       Мы вернулись обратно в апреле тысяча девятьсот пятнадцатого года, Йоке и Фридрих остались в Химворде. Для нас же это был бесконечно долгий путь домой. Впрочем, потеряв некоторую часть своих душ, мы обрели кое-что ценное — истинную любовь всей жизни. И если бы это оказалась обыкновенная журналистика…       «— Вернулись к тому, с чего начинали, а?       — Ты о чём?       — Как это о чём? О нас. Что, уже забыла нашу первую встречу?       — Да уж, — я рассмеялась, запрокинув голову на его плечо. — Кто бы мог подумать, что обратно мы будем плыть вместе.       — Я.       И всё же Лоуренс был таким милым, когда смущался!..       — Не рассказывай сказки, откуда тебе было знать.       — Ты меня с самого начала заинтриговала, Тео, — он зарылся носом в мою шею и мягко прошептал: — Думаю, я уже тогда понимал, что влюблюсь по уши».       И пока мой нежно любимый мужчина благородно старел, я оставалась всё той же Теодорой Эйвери. Тогда лишь отмахивалась, мол, гены, однако даже Джордж старел, в то время как я выглядела на свои двадцать пять. Не понимала, лишь отгоняла от себя смутные мысли… Только после гибели мистера Баркли я прозрела. Бессмертие стало моим проклятием. Из всего салона автобуса выжила только я, несовместимые с жизнью раны затянулись за считанные минуты.       Мой дорогой Лоуренс хотел видеть меня циничной и холодной, так что после его гибели я отправилась странствовать по свету. Ни любви, ни привязанностей. В тот день я умерла вместе с ним, потеряла разум и разбила своё сердце на тысячу осколков. Вся жизнь потеряла свои цвета, стала походить на дешевые декорации. Этот мир был чужд без моих милых друзей.       Содержимое тайной коробки снова оказалось передо мной. Покрытая пылью, совсем не соответствующая эпохе. Чуждая, устаревшая, но такая важная именно для Теодоры Эйвери. Вот потерявшая свой прежний вид чашечка от Йоке — моя ромашка погибла в своём родном городе от вспышки испанки. Вот пустая бутылочка из-под сиропа, что дал Джон — я так и не смогла найти его даже спустя долгие-долгие годы. Вот пообтёртая временем резная фигурка кота от Фридриха… Помню даже, как мы с Лоуренсом помогли ему и Курту бежать в Нидерланды по поддельным документам. Вот только даже это не спасло моего милого друга от гибели — в свои сорок шесть mein Schatz погиб от острого миелоидного лейкоза.       В коробочке воспоминаний нашлось кое-что и о самом главном мужчине моей жизни — Лоуренсе Бенедикте Баркли. Пелена слёз в очередной раз застила глаза, потому я безжалостно смахнула их прохладными ладонями. Первым под руку попался черновик собственной статьи, где было перечёркано всё, а на полях размашистым почерком остались заметки, сделанные его рукой. Первый роман, что так и остался лежать в ящике стола, несколько снимков и обручальное кольцо. Казалось, что я снова готова была разбиться на тысячи осколков, пролиться горькими слезами и утонуть в собственной тьме.       Никто из них недостоин такой смерти. Никто, кроме Теодоры Эйвери… Вот только когда назвавшиеся Томом Хэйнсом и Джоном Робертсом даровали мне бессмертие, они даже не спросили моего мнения. Кажется, что уже тогда эти двое использовали временные имена. Как же ещё тогда объяснить эту внезапную пропажу Джона Робертса? Его просто не существовало. И если Томас ещё пришёл «проститься», то доктор Робертс… Уже неважно.       Вы же слышали о той самой Теодоре Эйвери? Читали её статьи? Так вот, я та самая Теодора! — хотелось воскликнуть мне, но эти слова так и оставались где-то внутри, давя тяжкой ношей на плечи и душу. Об этом нельзя говорить…       Однако сейчас на полу своей скромной спальни сидела Одри Флеминг — незамужняя журналистка из Франции, пусть и на пальце красовалось обручальное кольцо. Ещё одна журналистка из толпы тысяч, миллионов. И что только могло зацепить месье Лашанса? Что скрывает этот безликий меценат, зачем он дал именно мне ещё один шанс записать это злосчастное интервью? В голове снова и снова вращались тысячи вопросов. Кто знает, был ли тому виной знакомый интерьер и ненавязчивый, но такой уютный запах бергамота?       Время это лекарство, что лечит любые раны, сглаживает углы, притупляет чувства. Так почему, чёрт возьми, оно не излечило меня даже спустя больше сотни лет?! Мои лучшие годы жизни давно ушли, самые лучшие друзья давно погибли, а любовь всей жизни погибла на моих руках в далёком тысяча девятьсот сороковом году.       Перед глазами снова возникло такое знакомое лицо единственного и самого любимого мужа, чьей фанаткой я оставалась все эти бесконечно долгие годы.       «— Обещай мне… что т-ты… выберешься…       — Мы выберемся… Вместе, слышишь?! — мой голос срывался. — Я тебя не оставлю!       — Обещай, Тео…       — Я… Я обещаю…       — Молодец… И н-никогда… не забывай…»       В эту ночь я снова напилась до беспамятства, рыдая навзрыд. Зачем только мне это интервью с месье Лашансом, зачем эта невыносимая боль и воспоминания, что я вынуждена держать внутри себя? Они знают меня как Одри. Простая журналистка, пускай пишу интересные статьи и интервью, я чиста перед законом, пусть моя биография полна пробелов.       Я сжала висящий на шее амулет, что однажды подарила Шарлотта, принялась считать и выровнять дыхание. Вот только чёрта с два это помогло. В моей голове снова задрожал такой родной голос, за ним появился образ.       — И н-никогда… не забывай… Как сильно… я тебя… люблю…       Подарив последнюю улыбку и взглянув на меня в последний раз, Лоуренс закрыл глаза.       Кажется, что я выплакала все свои слёзы и заснула. Комнату опутало сигаретным дымом и запахом дорогого виски, что я пролила, стараясь усмирить дрожь в руках. Но прекрасно известно, что утром я снова проснусь свежей и бодрой, словно не было ни алкоголя, ни слёз, ни разрезанных почти до самых костей запястий.       Такой вот сомнительный плюсик вынужденного бессмертия.       Однажды все они умрут, а Теодора Анна Эйвери останется, пусть даже назло самой себе. Просто ещё раз сменит имя, страну, соберёт осколки собственного разбитого сердца, новое занятие по душе и будет продолжать странствовать по свету. Каждые десять лет новое имя и новая судьба.       Кто знает, быть может однажды удастся повстречать кого-то хоть столь яркого, как Йоке ван дер Люссе, милого, как Фридрих Блумхаген, или же невероятного, как Лоуренс Баркли.       Коротко взглянув на часы, я принялась собираться для продолжения интервью с месье Лашансом. Моё тело выглядело точно также, как и вчера — ни свежих следов порезов, ни тяжёлого похмелья — только тяжёлый запах ночных возлияний, разбитое зеркало в ванной и следы засохшей крови на кафеле. После недолгих сборов я остановилась у входной двери и потянулась в вазу с конфетами, чтобы вытянуть одну.       Лимонная…       Губы дрогнули в горькой усмешке. Я знала, что у меня оставалось всего две конфеты на всю вазу. Даже после своей гибели Лоуренс Баркли подаёт мне некие сигналы.