Гневный Молот

Рог медленно шёл по лесу. Высоко в кронах деревьев шелестел ветер, и лучи летнего солнца пробивались сквозь листву, согревая кожу. Влажный мох проминался под босыми ногами. То и дело Рог останавливался, чтобы полюбоваться: на поляне сверкали ещё не высохшими каплями утренней росы сиреневые колокольчики, с ветки на ветку юрко перепрыгивала белка, чуть в стороне деловито стучал по дереву красноголовый дятел. Всё кругом было наполнено жизнью — но главное, жизнью был наполнен сам Рог. Он чувствовал всё — влагу под ногами, тепло солнца на коже, собственное дыхание, мерное и глубокое, и даже стук сердца в груди. Он был жив, он жил — и сам не знал, сколько лет прошло с тех пор, как он сделал последний вдох в Белерианде. Когда он вышел из серого тумана Чертогов Мандоса в сияющие врата жизни, он предстал перед Владыками, перед Манвэ и Вардой, и они благословили его. Кто-то из майар Лориэна подал ему одежду: серые штаны, красная рубаха, пояс. Когда он спустился к подножию Таникветиль, его ждал один из гордых скакунов Оромэ, никогда не знавший седла — но Рог извинился перед ним и отказался от его помощи. Он пошёл сам, босыми ногами по камням, по земле, по мху... Путь в Тирион был неблизкий, но Рог не торопился. Он собирал землянику — она росла повсюду, и в таком количестве, что, хотя взрослому нолдо наесться одними ягодами сложно, голод его не мучил. Дорога была знакома: всплывала из самых глубин памяти, где была, казалось, похоронена, а на деле — надёжно спрятана до нужного момента. Рог не спешил. Он придёт в город и увидит, каким он стал; он найдёт всех: и родителей, и Тургона, и... словом, всех, кто ждёт его, кто будет рад его видеть, кого будет рад видеть он сам. Но торопиться с этим не было смысла. Рог не боялся встреч: если перед кем он и чувствовал вину, покой Мандоса притупил ее, оставив лишь готовность просить прощения, исправлять, что можно, и начинать заново там, где ничего не исправишь. Но и спешить с ними он не хотел, желая насладиться сначала тем, как воздух наполнял его легкие и как звенел его голос, когда он смеялся от переполнявшей его радости. Внезапно его смеху ответил чужой. Послышался стук копыт, и Рог понял, что всадники приближались к нему. Он остановился на небольшой поляне, гадая, кем будут первые эльдар, которых он встретит после возвращения — или это не эльдар, а майар Оромэ охотятся в своих лесах? А может, и вовсе не всадники, лишь табун лошадей... Но нет, для табуна слишком тихо, коней там лишь несколько, и нет колебаний в Музыке, что слышны при приближении майа — ведь здесь не Эндорэ, здесь они никогда не прятали своей силы и сути... Значит, эльдар — и стоило ему прийти к этому выводу, как на поляну вылетели четверо всадников. Они остановились, и раздался изумлённый и радостный возглас: — Mellon! Слышать синдарин в этой благословленной земле, где никогда прежде его не знали, было ужасно странно, но Рог думал об этом меньше мгновения. Он узнал голос и обернулся к говорившему: — Тургон! Добрая встреча! Тургон стремительно соскочил с коня. В Гондолине он носил красный, белый и золотой, цвета Дома Короля, но сейчас был в цветах своего отца: синем с серебром. Он улыбался светло, и Рог подумал, что давно не видел на его лице такой улыбки, а через секунду оказался в тесных объятиях. — Рог!.. — Тургон запнулся. — Или мне следует теперь говорить?.. — Нет, — отозвался Рог с улыбкой, отвечая на объятие. — Рог, всё верно. Я больше не считаю, что Рог и Тинкойно — разные эльдар, но то, что раны исцелены, не значит, что прошлого не было. В этом имени нет ничего дурного: когда-то на заре времён оно означало «смелый» и «сильный»... А чудовищ в Амане нет и не может быть. Я прожил много счастливых лет под этим именем, где бы и как бы оно ни родилось, и не жалею о них. Я не стану поправлять тех, кто по старой памяти назовёт меня Тинкойно: это имя дали мне родители, а ведь я встречу здесь и их. Но ты — зови меня Рогом, друг. — Хорошо, — Тургон отстранился и заглянул ему в лицо. — Я едва узнаю тебя... Ты другой и прежний одновременно. — Ты тоже, Тургон. Это Чертоги. Их исцеление — это возвращение к себе прежнему, но это и принятие в себе нового. — Арда Исцелённая будет даже прекраснее, чем могла бы быть Арда Неискаженная, я верю в это, — раздался тёплый голос одного из всадников. — То же и с нами. Рог взглянул на него и почтительно поклонился. — Лорд Финрод... Финдарато. — Ты можешь звать меня Финродом. Я тоже не отвергаю пройденного пути, вернувшись домой, — ответил Финрод на синдарине, спешиваясь. — Но прошу тебя, не нужно поклонов. Здесь — не нужно. Если углубляться в титулы, я даже не лорд, а принц, раз уж король — мой отец, но я не хочу. Просто Финрод. — Финарфин — король? А Финголфин?.. — в Чертогах Рог узнал о приговоре Феанора, но ему страшно было думать, что Финголфин, погибший задолго до падения Гондолина, всё ещё оставался в Мандосе. — Отец жив, — ответил на квенья третий всадник, уже тоже спрыгнувший на землю. — Он просто не хочет короны после всего, что было. И... раз уж ты не против, я бы всё-таки звал тебя Тинкойно. — Аракано... — Рог замер, глядя на старого друга и былого лорда. Имя на квенья сорвалось с губ само. — Как я рад тебя видеть! Он с тенью растерянности в глазах перевёл взгляд с Аргона на Тургона и обратно. Младший из братьев рассмеялся: — Тебе не нужно выбирать, друг. Ни у кого из нас больше нет нужды в верных, а чтобы быть другом, выбирать не надо. К тому же, я догадываюсь, каким бы был твой выбор, если бы он был нужен, и это вовсе не обижает меня. Я рад, что мой брат и мой друг стали так близки. Турукано много рассказывал мне обо всем, что ты для него сделал. Прежде Рог сказал бы, что не сделал ничего такого, но теперь лишь улыбнулся в ответ. Тогда заговорил четвёртый всадник, все еще сидевший верхом. — Здравствуй, Рог. С возвращением. Тебя давно ждали. Король... нет, просто Фингон выглядел, словно воспоминание из юности — и всё же не вполне. Те же косы, перевитые золотом, те же ямочки на щеках при улыбке, но глаза... не беспечный прищур аманского юноши и не тяжелый взгляд короля в страшном сражении, а что-то новое, спокойное и мудрое. Может быть, таким был Фингон в Белерианде, когда кругом не кипела клонящаяся к поражению битва, а может, он стал таким после Чертогов — этого Рог не мог знать. — Здравствуй, Фингон. Я и сам очень рад вернуться. Уже третий день пошёл, а я всё никак не привыкну. Тепло, дыхание, движение... — Я помню это ощущение, словно вчера вернулся, — рассмеялся Аргон, но тут же посерьёзнел. — Но тебя не было очень долго, Тинкойно. Действительно долго. — Я знаю, — ответил Рог. — Не знаю, сколько точно, но даже в Мандосе я ощутил, что это было небыстро, хотя время там... ну, вы знаете. — Знаем. Но с нашей с тобой гибели прошло больше полутора тысяч лет, — ответил Тургон. — Тысяча шестьсот восемьдесят два года, если быть точным. Рог тихо охнул. Такую цифру услышать он не ожидал. А Тургон продолжил: — Жаль, ты не застал Глорфинделя. — Не застал? — Рог не представлял, что это могло значить. Куда можно деться здесь, в Амане, чтобы были причины для таких слов? В какое бы дальнее путешествие по этим землям Глорфиндель ни отправился, рано или поздно он должен вернуться... — Он уплыл в Эндор меньше года назад, — увидев распахнувшиеся глаза друга, Тургон усмехнулся. — Строго говоря, это не запрещено, нашёлся бы только корабль, что согласится отвезти... Но прежде желающих не было, а этот корабль отправили сами Валар. В Средиземье вновь сгущается тьма. На помощь туда отправились двое майар, а с ними и Глорфиндель. Это была его воля, но и Валар явно хотели этого. Рог вспомнил мысли, что посещали его в Белерианде. Вспомнил, как говорили в Гондолине: сны, явленные Тургону от Ульмо, и благословение, хранящее город — знак, что Валар не до конца оставили изгнанников... Даже такая милость казалась им чудом тогда. Но позже, уже в Чертогах, он видел гобелены о Войне Гнева, и теперь удивляться было нечему. Он улыбнулся: — Жаль, что я не повидался с Глорфинделем, но я рад. Рад, что Валар отправили помощь, а ещё больше рад, что в нем достаточно внутреннего пламени, чтобы вновь отправиться туда и сражаться. Сам я, как бы ни радовался кипению жизни во мне, хочу теперь только покоя. — Ты перенёс больше всех нас, — мягко ответил Финрод, и в его голосе не было жалости, которая могла бы задеть. Было сожаление и уважение. — Но все прочие ждут тебя, — улыбнулся Тургон. — Теперь, с твоим возвращением, все лорды Гондолина в сборе, здесь, — но тут на его лицо наползла тень, и он добавил совсем тихо: — Кроме Маэглина. Прежде, после того, как в Чертогах узнал о предательстве, Рог воскликнул бы яростно: как можешь ты всё ещё причислять его к лордам! Но теперь лишь вздохнул тяжело. Со временем он понял, что Маэглин вызывал в нем больше жалости, чем гнева. А потому он просто увёл тему немного в сторону: — Ты, вероятно, имеешь в виду — кроме Маэглина и Туора? — Нет, — Тургон улыбнулся снова. — Туор здесь, вместе с Идриль. — Как?! — только и вырвалось у Рога. Одно дело Берен и Лютиэн, они прошли через смерть, и это Лютиэн стала смертной, а не наоборот. Но чтобы один из хильдор — и в Амане, живой уже более тысячи шестисот лет... — Никто толком не знает, — ответил Финрод. — Но они приплыли сюда на корабле, и Туор беспрепятственно ступил на эту землю. Не знаю, можно ли сказать, что он стал эльда — наверное, нет, он не научился чарам, а в осанвэ может говорить только с женой... Но он здесь и за всё это время не постарел ни на день. Не знаю, что Валар сказали ему, но больше эта тайна никому не открыта. — Сам отшучивается, что «просто хорошо сохранился», и добавляет, что давно бы умер, но каждый поцелуй Итарильдэ дарит ему десять лет жизни, — усмехнулся Аргон. — Большего от него не добьёшься. Я бы сказал, что у него интересный юмор, но Финдарато утверждает, что это вообще особенность атани. Рог рассмеялся, вспомнив и Туора, и Хурина с Хуором. — А кто ещё вернулся? Из наших, из Гондолина? — Проще сказать, кто ещё не вернулся: таких немного. Из твоего Дома пока не все, из других Домов нет лишь нескольких, кто погиб особенно тяжёлой смертью. Маглоса нет, Рут ещё не вышла, Иврен... Есть ещё те, кто пережил падение Гондолина и погиб позже, среди них не вернувшихся больше. Особенно тяжёлой смертью... Рог спросил с замиранием сердца: — А Талион? — вспомнилась отрубленная кисть с зажатым в ней мечом и дикая звериная ярость, с которой старый друг вгрызался в орочью глотку. — Он вернулся не так давно, пару лет назад. Морбанэт долго его ждала. — Между прочим, — непринужденно заметил Аргон, — тебя самого очень ждёт одна дева. Тургон бросил на брата быстрый взгляд, а сердце Рога пропустило пару ударов. — Ждёт?.. — он не спросил, что это была за дева. Тонкая фигура в тяжёлых доспехах; горчит на губах короткий поцелуй, первый и последний... — Ещё как. Поселилась в доме на окраине Тириона, у самой дороги, что ведёт от Тириона к Таникветиль. Поставила скамейку во дворе и сидит там часами. Ждёт. В горле Рога пересохло, и голос прозвучал хрипло: — Давно? — Да уж скоро тысяча лет, как. Рог побледнел. В одно мгновение стало невыносимо стыдно за то, как медленно он шёл, любуясь зеленью летнего леса. Тысяча лет... Тут же лицо его сделалось решительным. Он посмотрел Тургону в глаза: — Mellon, я понимаю, что прерываю вашу охоту, но, прошу тебя... — Бери, — Тургон понял его и хлопнул рукой по крупу своего коня. — Бери и езжай. Мы не охотимся, это просто прогулка, и мы как раз собирались делать привал. Отпусти его потом, он сам меня отыщет. Его зовут Финья. Рог приложил руку к сердцу: — Спасибо, — затем погладил коня по морде: — Здравствуй, Финья. Отвези меня в Тирион. Так быстро, как только сможешь. Тело не забыло, как запрыгивать на коня без седла и стремян. Стоило Рогу оказаться верхом, конь сорвался с места и стрелой помчался через лес. Деревья свистели мимо. Вскоре Финья вылетел на лесную дорогу и поскакал ещё быстрее. Лес кончился, кругом раскинулись поля, ветер беспорядочно трепал длинные распущенные волосы Рога... А впереди виднелась Туна, и под солнцем сверкали шпили белых башен. Тирион. Дом. Они стремительно приближались к городу. У подножия горы Финья замедлился и перешёл на шаг. Дорога пошла вверх, и оставался лишь десяток шагов до домов, стоявших у края дороги. Белокаменных домов, окружённых садами. По левую сторону, за невысоким кованым забором, на скамейке под яблоней, сидела дева. На ней не было ни синего, ни чёрного, ни белого, ни пурпурного — цветов Дома Ласточки. Вместо этого она была одета в простое красное платье. Такое же красное, как рубаха на Роге. Как все те рубахи, что он носил в Гондолине, отказавшись от скорбного чёрного, который позже стал цветом Дома Крота. Дева сидела, склонив голову, и вышивала; рука с иглой быстро и легко летала над тканью, толстая коса чёрных волос спускалась за спину. Рога она не видела. Он спешился совершенно бесшумно, босые ноги коснулись нагретого на солнце гранита, которым была вымощена дорога. Нужно было поблагодарить и отпустить коня, но Рог не смог ни посмотреть на него, ни произнести хоть слово. Только хлопнул его по шее, и Финья понял: прощально заржал, развернулся и поскакал прочь. Очевидно, его ржание потревожило деву, потому что она вскинула голову, отрываясь от работы. В ту же секунду ее пальцы разжались, и вышивка упала на колени. Широко распахнутыми глазами она смотрела на Рога, как будто видела чудо, которого и на свете быть не могло. Потом резким движением поднялась на ноги, и вышивка соскользнула на землю. Всё ещё не говоря ни слова, Рог медленно пошёл вперед. Только дойдя до забора, он тихо сказал: — Нарвайниэль. — Лорд Рог, — с того самого разговора с Тургоном на стене Гондолина и до смерти Рог не любил, когда его звали лордом, но никогда ещё это не казалось таким оглушительно неправильным, как сейчас. Вместо того, чтобы поправить ее, он коснулся калитки: — Могу я войти? — Входи... Калитка открылась без скрипа. В несколько шагов Рог оказался рядом с Нарвайниэль. — Я вернулся. — Я вижу, — тихо ответила она, глядя ему в глаза. Конечно, он должен был сказать не это. В горное озеро можно заходить постепенно, шаг за шагом привыкая к холоду, но это будет долго и не слишком приятно. Рог всегда предпочитал прыгать с утёса, разом погружаясь в ледяную воду и обнаруживая, что она не так уж и холодна... — Я люблю тебя, — да, определенно, Нарвайниэль ждала именно этих слов. И все же ее глаза распахнулись еще шире, и вместо ответа, который Рог ждал, в котором был уверен, выдохнула: — Да? И тут он понял. Что не подходил к ней, не улыбался ей, не звал танцевать на праздниках — впрочем, никого не звал, он просто не танцевал на них, но... А когда в самый последний момент она поцеловала его, он не притянул ее к себе, не обнял, ничего не сказал. Было некогда. Был город и наполнившие его вражеские войска, и он развернулся и повёл свой Дом сражаться. Даже тогда он не дал ей понять, что ее чувства взаимны. А потом она погибла. А потом вернулась. И ждала почти тысячу лет. Никогда в жизни Рогу не было так стыдно. — Да. Я люблю тебя. Очень давно. С тех пор, как из ребенка ты выросла в деву... Нарвайниэль рвано выдохнула, сделала крохотный шаг вперёд и протянула руку, словно хотела, но не решалась коснуться. — Я тоже люблю тебя, Рог. Всегда любила. Он тоже протянул руку и взял ее кисть в свою. Очень долго они стояли, глядя друг на друга и держась за руки. Потом Рог грустно улыбнулся. — Я так долго думал, как скажу это... а теперь, сказав, не знаю, что говорить. — Можешь не говорить, — предложила она и улыбнулась тоже. Рогу подумалось, что он понятия не имел, каким неловким способно оказаться подобное объяснение. Можно молчать, но просто стоять столбом было бы невыносимо глупо. Рог склонился и коснулся губами руки Нарвайниэль. Когда он выпустил ее, она провела пальцами по его щеке. Рог выпрямился и сделал ещё один шаг вперёд, оказываясь совсем близко к ней, лицом к лицу. Она была ниже его не более, чем на дюйм, и ему не нужно было наклоняться, чтобы поцеловать ее. Это было так не похоже на тот, прошлый, первый и последний (не последний!) раз. Тогда она прижалась к его губам губами, зажмурила глаза и тут же отпрянула, и он даже не почувствовал вкуса, только почему-то все равно стало горько на языке. Сейчас он чувствовал все: какими мягкими были ее губы, как на вкус они едва ощутимо отдавали земляникой, такой же сладкой, как в лесу по дороге... И никто из них не отстранялся, и она первой чуть разомкнула губы, позволяя ему углубить поцелуй. Время исчезло. Прошла тысяча вечностей прежде, чем Рог оторвался и прошептал так, что его дыхание коснулось ее лица: — Прости меня. — За что? — глаза Нарвайниэль говорили, что она знала ответ. Но вопрос сорвался против ее воли. — Я был дураком. Я любил тебя две сотни лет и не подал ни единого знака. Всё могло бы быть иначе... Я должен был тебе сказать. — А может быть, я должна была не ждать часа, когда стало ясно, что все мы умрем. Часа, когда у тебя не было ни секунды, чтобы осмыслить и ответить. — И я не должен был позволить тебе погибнуть. Я должен был отправить тебя с отступавшими. — Разве должен был? Каждый решает за себя. Я решила и ценю, что ты уважал мое решение. Ты думаешь, я не знала, чем это кончится? Не знала, что ты и те, кто пойдёт за тобой, будете сражаться до последней капли крови, но не отступите? — Почему? Почему ты пошла на смерть? — Ты говоришь, все могло бы быть иначе. Могло бы. Представь: мы признались бы друг другу, поженились; в покое Гондолина у нас, должно быть, были бы дети. И ради этих детей я бы, конечно, ушла по подземному ходу, а ты все равно сражался бы и погиб. И что тогда? Может быть, я была бы до сих пор где-то там, в Средиземье, в землях, которые не знала, потому что не только город, где я родилась, разрушен, а сами земли Белерианда укрыты морем. Я была бы там, а ты бы вернулся сюда, и здесь тебя ждали бы король и друзья, но не я. — Я ждал бы тебя. Как ты ждала меня. Не тысячу, а десять, двадцать тысяч лет, если бы понадобилось. В конце концов ты пришла бы: рано или поздно, так или иначе, через море или через смерть. И я ждал бы тебя в доме на краю Тириона. — Но разве не лучше встретиться здесь и сейчас? Не ждать больше? — Я не знаю. Должно быть, бессмысленно загадывать, что могло бы быть. Но я не хочу думать, что умереть было правильно. — Было правильно остаться вместе. Или вместе отступить, но ты бы не стал, или погибнуть вместе. Пусть наши дети родятся в покое города, под стены которого точно не явится Враг, — Нарвайниэль сказала это, густо покраснела и опустила взгляд, как будто мысль об их, ее и Рога, детях всё ещё казалась ей слишком смелой. — Пусть, — выдохнул Рог и притянул ее к себе, обнимая. Они снова долго молчали. — Ты... голоден? — помявшись, спросила Нарвайниэль. — У меня есть пирог. С земляникой. Рог, три дня питавшийся земляникой, был уверен, что ещё год будет отворачиваться даже от ее запаха... Но от одной мысли о пироге, испечённом руками Нарвайниэль, он широко улыбнулся: — Голоден. Спасибо. Тогда она отстранилась и кивнула на крыльцо: — Пойдём в дом. Я потом что-нибудь серьёзнее приготовлю, у меня оленина есть... Рог посмотрел на неё изумленно. Впрочем, чего он ждал? Когда в доме нет женщины — некому печь хлеб, но можно прожить без хлеба. Когда в доме нет мужчины — одной выпечкой не обойдёшься, и женщине приходится учиться готовить. И потом, отец Нарвайниэль был из синдар, а у синдар иные обычаи... И всё же Рог твёрдо ответил: — Если позволишь, я приготовлю сам. Последний раз я готовил что-то на настоящей кухне... да в Тирионе, получается. Что ж, я снова в Тирионе. Самое время вспомнить. Да, подумал Рог и изумился теплу, которое наполнило его при этой мысли. Он войдёт в ее дом. Он приготовит обед для неё. А потом... А потом они будут счастливы.