Альтергроу: серое пятно на карте Долины или путь домой?

Оглядывая отведённые для неё покои, Селена несколько раз ловила себя на мысли о лавке старьёвщика. Керосиновая лампа на прикроватном столике, какой-то примитивный воздуховод, кованная кровать, напоминающая своими линиями узоры ар-нуво и эта прямо-таки навязчивая страсть к механике. Девушка с недоверием покосилась на громадных размеров шестерёнку у себя над головой, исполняющую роль карниза для перехваченной шнуром тряпки, гордо именующей себя балдахином. Если такая штука сорвётся и упадёт ей на голову, заключать перемирие будет просто не с кем. После истории с паровой машиной, которая не развалилась от того, с какой силой она шарахнула дверцей, буквально чудом, у Селены вообще не было особых оснований доверять местным умельцам. Спрыгнув с кровати (сон всё равно не шёл на ум), королева распахнула ставни и до половины свесилась из окна, подставляя ветру рыжую голову. На другом конце улицы ночной сторож чистил лампу уличного фонаря. Вместо электрических Альтергроу освещали газовыми, и трудно было избавиться от ощущения жуткой отсталости от жизни. Тотспел слишком не походил на реальный мир, и старомодностью в нём веяло разве что от длинных платьев и дрожи оплавленных свеч в бронзовом шандале. Время словно не властвовало над Долиной Наваждения, навеки оставляя её во власти бряцания алебард, церемонных речей и перешептываний с потупленным взором, точно сжатую ощетинившимися зубцами короны. Альтергроу будто пытался напомнить ей о доме, не позволяя Селене разглядеть свою странную, металлическую, насквозь пропахшую машинным маслом красоту. На башенных часах пробило полночь. Селена вздрогнула – она уже давно словно выпала из времени, ориентируясь, как все драяды, по заходу солнца и пению птиц, здесь же мерный бой маятника почти непрерывно отмерял каждую минуту, торопя и обгоняя течение жизни. Тяжеловесные, неповоротливые машины на пару, из которых даже на трассе едва ли можно было выжать больше тридцати-сорока километров, с непривычки уже казались ей едва ли не претендентами на гран-при Формулы-1. Словно она отвыкла и от городского шума, и от света не гаснущих ночью крикливых вывесок, и от серого пейзажа за окном. Ни травинки, ни куста, ни дерева – так похоже на привычный для неё облик мегаполиса, только словно вывороченного изнанкой кверху. Покрытый сетью фабричных труб из красного кирпича, насквозь прокоптившийся чёрным дымом, гремящий, грохочущий, звенящий сотнями брегетов, дребезжащий десятками карет и дилижансов на пару, сотрясаемый собственным гулом Альтергроу спорил с не признававшей в нём души Долиной, точно уверяя её королеву в одушевлённости каждого винта, каждого механизма. Серое от пыли пятно на карте Долины, манящее её в недра большого города. Манившее… куда-то домой. Привыкнув возвращаться в отель как в собственный дом, и называя его домом, Селена лишь поначалу плакала, зарываясь лицом в подушку на королевском ложе, с болью вспоминая свой деревянный сундук и зеркальце с трещинкой в Тотспеле. Сейчас она была уже не одна, за ней стояла Долина Наваждения, и в утешении соблазном цивилизации уже не нуждалась. Всё было здесь чужим, безрадостным и, кажется, каким-то ненастоящим. «Потому что не могу перестать здесь думать о нём? Или потому, что мой визит состоялся при таких обстоятельствах?..» Невольно в очередной раз коснувшись ноющей шишки на затылке, Селена буркнула что-то в адрес меткого противника, по-видимому, всяких переговоров с драядами. Интересно, потянет на объявление войны? А что, Роб вот посчитал, когда она в него попала там, в пещере. Значит, в главнокомандующего считается. А в королеву? Всё-таки она пока ещё королева, хоть и непохожа, наверное, в этой рубашке и шляпке набекрень. Хотя Деймон походил на короля ещё меньше, если честно. Как и это покосившееся здание с облупленной краской и литыми решётками на окнах разной формы казалось не дворцом, а скорее арсеналом, наскоро перестроенным под жилой дом. Дворцовая архитектура в Долине поначалу пугала её и выглядела так же неприветливо и мрачно, но она не оставляла сомнений в своем королевском величии. От неё веяло могильным холодом, но этот холод согревался теплом живой руки. Здесь же жизнь бурлила, как вода в паровом котле, подхлёстываемая бегом стрелок по циферблату, не успевая ни перевести дух, ни оглянуться назад. Ни просторных залов, ни широких лестниц, ни статуй, ни пышных приветствий. Неудивительно, что у них не нашлось времени отреставрировать памятник собственному основателю. Селена потёрла висок, воскрешая в памяти бронзовую фигуру. Рослый мужчина с энергично закатанными рукавами и ружьём на плече недремлющим стражем возвышался над площадью, точно оберегая её от вторжения. Самонадеянный калека, похожий на сфинкса местного пошиба. Как у сфинкса из долины Гиза, у Колумба недоставало носа, а словно вырванное с корнем предплечье вызвало в памяти девушки художественную выставку, куда она случайно забрела лет шесть или семь назад во Франции ещё в годы учёбы. Основатель Альтергроу со своей отсутствующей рукой словно вышел из мастерской Бруно Каталано* – разве что вместо саквояжа сжимал ружейный ствол – совсем как тот гордый человек из книги о правлении Тара. Человек… Селена не сомневалась, что Колумб был человеком. Не подчиняться, но управлять, не молиться, но делать – это так похоже на людей. Если так, то он мог бы гордиться своими преемниками – вперёд они устремились так решительно, что не удосужились даже воздать почести тому, кому обязаны своей свободой и государством. Зачем поддерживать то, что и так отжило свой век? Ещё на улицах ей показалось, что в Альтергроу больше бегали, чем ходили. Была в этом какая-то трагическая ирония. Насмешливый голос Берта, уверенного, что для всей истории Альтергроу достанет одной брошюрки, невольно вторил усталым, беззлобным вздохам старого короля – они же сущие дети. Лезут туда, куда их не просят, набивают шишки, и всё равно допытываются, почему небо синее и почему огонь жжётся. Считают себя умнее матери-природы и упрямо твердят, что прекрасно обойдутся и без неё. Она мстит этим неблагодарным детям, но они не отчаиваются и несутся куда-то дальше, веря лишь своему беспокойному, пытливому разуму. Они ведь… они живут, а не бесцельно коротают дни в ожидании вечности, которая уже забрала с собой Маргарет. Ведь ты послушаешь меня, дочка. Ты знаешь, что я прав. «Заглохни, отец. И без тебя паршиво. Тоже, папаша мне нашёлся». Насмешка, злость, сочувствие, презрение, снисходительность к старику мешались в ней так резко, что зачастую она не понимала и сама, как к нему относится. Порой Винс доводил её до бешенства, порой оставлял в недоумении, порой пробуждал в ней какую-то брезгливую жалость, когда смотрел на неё растерянным, чуть извиняющимся взором, каким привык смотреть на жену, давно не помышляя о большем, чем вторая половина трона и корона на голове. Старый сумасброд то смел один из всей Долины ей перечить, воображая себя настоящим королём, то отходил от неё в смущении, не зная, как подступиться к язвительной, недоверчивой дочери, которой не дал ласки в детстве, а сейчас она не нуждалась в ней. Зачем Таролог навязал ей его в отцы? Зачем её умершую при родах мать в этом мире назвали Агнесс – как… как по-настоящему… – чтоб она больше доверилась этой старой развалине? – противно. Селена упрямо сцепила руки на груди. Додумывая для себя порой портрет матери – такой, какой она хотела бы её видеть – твёрдой, решительной, не такой… не такой слабой, беспомощной, всегда как будто чуть провинившейся перед мужем и дочерью – девушка ревниво оберегала в памяти облик отца, настоящего своего отца, авторитарного, порой даже жёсткого, на которого ей так хотелось быть похожей, чьего одобрения она в детстве так заискивающе добивалась. Винс был виноват уже тем, что имел наглость претендовать на его место, и ей легче было даже препираться с ним, чем смотреть на проявления отцовской любви. В спорах она, по крайней мере, могла парировать по-мужски, в полную силу. Ей часто и в жизни приходилось слышать, что она ведёт себя как мужчина. Она этим даже гордилась, да и в одежде предпочитала брючные костюмы. То есть – не то, чтобы совсем как мужчина, не в том смысле – ей нравилось быть женщиной, нравилось требовательно барабанить по столу подпиленными недешёвой пилочкой миндалями ногтей и улыбаться в зеркало одетой с иголочки императрице – она требовала только смотреть на неё как на профессионала в своём деле и судить о ней на основании выполненной работы, а не пола и не внешности. Не её вина, что, по мнению многих, не выпячивать наружу свою женственность значит уже превращаться в мужчину. Не лучше ли быть просто человеком? Точнее, директором строительной компании. Разве у директора бывает пол? В последнее время ей слишком часто приходилось рассуждать над этим вопросом. Долина, где испокон веков трон передавался по женской линии, казалась созданной специально для неё (хотя это и недалеко от истины, а, Таролог?), но вместо прекрасной, вечно юной и созидательной королевы эльфов, восседающей на троне из столетнего дуба в короне из роз, какой, по идее, она должна была сделаться в этом мире, Селена только и делала, что защищалась от убийц, скакала в седле, тащила на себе всех обездоленных, кому только приходило в голову повиснуть у неё на шее, воевала и принимала решения. Созданная для того, чтоб править этой страной сильных королев и слабых королей и… унижающаяся перед королём другой страны. Страны, про которую ей говорили только плохое, жителей которой называли врагами, так что любое сочувствие к ним звучало уже как обвинение. Не так давно ещё с презрением ощупывая заострённые уши и приводя Мэри в искреннее недоумение расспросами о том, кто такие драяды, Селена уже и сама успела поверить, что от людей одни неприятности, и, не прожив и дня вне города, уже скучала по залитым солнцем полям Долины и морщилась от гудящего и свистящего на все лады города, с его дымом, паром, искрами, напоминающего ожившую пороховую бочку. Всё в этой насквозь неправильной стране было серым, даже пробившаяся кое-где сквозь булыжники жиденькая травка посерела от пыли, а во главе её стоял человек, которого Селена привыкла винить во всех грехах и запрещать себе и другим даже имя его произносить, чтоб не рвать себе душу. В Альтергроу было всё, чтоб не понравиться Селене. Даже эта гадкая привычка ставить на человеке клеймо только из-за того, что у него недостаточно округлая форма ушей. Всё, чтоб заставить её молчаливо соглашаться с негодованием Жозефины. Но Селена не чувствовала ни боли, ни унижения. До сегодняшнего дня она знала страну людей лишь по рассказам – так, как знала её Маргарет и большая часть драяд. Неприятное впечатление, оставленное рассказом Роба, не желало перебиваться вкрадчивыми речами лукавого советника, не замечавшего или, скорее, не желавшего замечать какую-то другую сторону фасада, помимо парадной, но смешивалось с ними, с собственными её ощущениями, с услышанной накануне легендой, с этим странным чувством, почти завидуя их лишённой всякого лицемерия откровенности, ложились неровными штрихами на карту Альтергроу. Рассеянные движения грифельного карандаша, рассыпаясь по бумаге, очерчивая неясный контур территории, напоминали рассыпанные по плечам длинные, чуть вьющиеся волосы. Селена остановилась, лишь поймав себя на мысли, что уже наметила ровные дуги бровей и обрисовала тонкий костистый нос, а карандаш уже выводит линии жёсткого, насмешливого рта. Каким ты стал, Деймон? Что случилось с тобой, и когда ты был настоящим? Когда в тронном зале Долины осматривался с видом человека, только что купившего по дешёвке старинное поместье и, едва успев переступить порог, уже придумавшего, куда поставить диван и выбросить эту старомодную оттоманку, такой нахальный, дерзкий своей молодостью и своей не королевской кровью – таким, как был в нашу первую встречу, когда надменно бросил, что не под силу семнадцатилетней девочке угодить тебе, недосягаемому и успешному – или позже, когда оправдывался передо мной, не понимая, в чём вас обвиняют… или сейчас, когда готов со мной согласиться и помочь? И… и был ли вообще… Зачем я тебе? Только затем, чтоб прослыть великодушным или… есть ещё что-то, о чём ты мне не рассказываешь? Отправил бы ты армию на земли Долины, не будь это великодушие выгодно тебе самому? Пожертвовать частью своей силы – и приобрести целую страну, обязанную тебе спасением? Какой тонкий расчёт… Но у меня нет выбора. Обводя пальцем стеклянный изгиб плафона горевшей у неё в изголовье керосиновой лампы, Селена всё не могла заснуть, то представляя, что ответит на предложение Деймона и как примут её решение, то вновь погружаясь в воспоминания их общей истории (зачем, зачем ты так настойчиво пытался меня воспитывать? Что ты хотел сделать из меня?), то рисуя в воображении картину прихода нового короля в стены дворца – если это ещё более специфическое, чем сам Альтергроу здание, конечно, можно было назвать дворцом – во главе воинского отряда. Дерзкого, смелого, решительного, с этой его насмешливо-снисходительной улыбкой, точно весь мир уже у его ног. Где-то по правую руку должен стоять Роб, как всегда, собранный и напряжённый – всегда готовый прийти на помощь, всегда защитник, но никогда не завоеватель, не триумфатор. Всегда молча и с достоинством, но никогда не на вершине. Ему всегда недоставало этой жизнерадостной дерзости, этой постоянной игры с судьбой и веры в свою звезду. Не потому ли, что сам был наполовину драядом и не знал до конца той авантюрной чертовщины, что заставляет сына торговца всерьёз размечтаться о короне и назвать принцессой взъерошенного воробушка в измятом фартуке? «Останется ли трон Альтергроу единственным, кого ты так же дерзко подчинишь своей воле, Деймон?..» – Ваше Величество плохо спали, – не поинтересовалась у неё поутру, а изрекла как неоспоримый факт сопровождавшая её статс-дама. Селена устало потёрла припухшие глаза. – Я отвыкла от суеты мрачных городов, Жозефина.

***

* — современный французский скульптор, наиболее известный созданием эфемерных фигур с отсутствующей большей частью тела, наиболее известна серия «Странники»