коннект

В полпервого ночи нормальные люди спят. В полпервого ночи мы с тобой не спали. Мы могли быть даже не в спальне. Могли быть в коридоре или ванной. В полпервого ночи сейчас мы не дома. Не в отеле. Мы в аэропорту. Впереди тебя обмотанный плёнкой чемодан. Ярко-оранжевый, как будто ты летишь на море. Ничего не делать. Фотографировать пальмы. Дышать. Ты летишь… я не знаю, куда ты летишь. Стёртые ноги. Снятая наличка. Очередь в Дьюти Фри. Всё как обычно. Табло с задержанными рейсами. На нём нет твоего… Моего тоже нет, хули. Авиарежим на айфоне. Дорогущий роуминг. Никакой связи, дорогая. Я тут в полпервого. Может, часом раньше. Я знаю, что мы в одном терминале, тебе — на посадку, мне — на твою пересадку. Ты же не будешь шутить, что по закону подлости мы снова не пересечёмся? Ты же не будешь прятаться, а потом не напишешь многословное смс а-ля: «прости, так вышло»? Меня не разрывает. Яндекс-карты найти тебя не помогают. Меня разрывает. «Ведь без тебя дико мне так, Ты просто подойди ко мне, да…» Ты — лунная девочка. Тебя не найти. Сегодня ты в Москве, завтра — в Париже. Ты как кинематика в физике. Название красивое, что внутри — попробуй пойми. Ты — девочка-затмение. Я твой спутник. Я без тебя не могу. Се ля ви, что уж тут парлé. Ты бегаешь от одного к другому. А я радуюсь, что это не про мужчин. Ты мотаешься туда-сюда через закрытые границы. А я ломаюсь, надеясь, что падение мягким будет. Ты же смягчишь? «Ты просто подойди ко мне, да…» У меня перед глазами чёрная лента с пассажирскими чемоданами в международном терминале. А должна быть ноябрьская ночная темнота. Кто ж знал, что у тебя такая мания на ночное Шереметьево и перемешанный с пылью кофе с парковок парк-энд-флай. Парковки крутые. Ты тоже. Ночные полувстречи тоже. ~ … Негромко кашляю, заставляя тебя вздрогнуть. — Комета, рейс проспишь, — ты только кажешься такой крошечной? Я нахожу тебя заснувшей на одной из аэропортовских скамеек. Скрестившей руки замком на груди, на шум вокруг не обращающей внимания. Я зову тебя кометой. Ты — девочка-космос. Маленькая. Такая худая. С ногой тридцать пятого и шикарным подъёмом. — Дань? Ты откуда здесь? Ёмаё, — смаргиваешь дремоту с ресниц, теряя ориентацию — ту, которая в пространстве, пока я бросаю свой рюкзак на пол и сажусь к тебе. — Как видишь, — ты разворачиваешься ко мне, опираясь на металлический подлокотник. Это по-семейному. Хотя бы по-любяще. Это классика жанра. Мне от этого больно. Хотя бы от того, что семья такая у нас существует от силы пару раз в месяц. — Ты ела? — меня беспокоят твои тонкие запястья. Тонкая шея. Тонкие ноги. — Вообще да, — будто не понимаешь вопроса. Отводишь взгляд. Конечно, мигающая лампа на краю потолка тебя интересует сейчас больше всего. — Сегодня, Дань? — Время две минуты первого, а ты спрашиваешь, ела ли я сегодня. Ты жаловалась, что в самолёте у тебя закладывает уши. Я задаривал тебя мятными конфетами, мармеладными медведями и песочными скотти догс. Обхватываю твои запястья, с лёгкостью пальцы сжимая, хрупкости поражаясь. Ты точно похудела. Я — мужчина — должен радоваться. Я — твой мужчина — волнуюсь. Ты тонешь в йогуртово-фиолетовом свитере с зимней жилеткой поверх. Первый снег в этом году — ноябрьский… «У тебя что, новая родинка?» «Что ещё ты заметишь за две минуты до посадки?» В ушах — наушники с ремиксованными треками. Снаружи поддувают турбины. Табло меняют цвета. Пара рейсов за твоим улетает на перенос. Твой остаётся на месте. Будто твоему белому боингу с рисунком Пегаса штормовые тучи не страшны. Ты боишься, что луна яркая Пегаса ослепит, и тот забудется. — Нам нужен коннект, — с тобой работает ровно наоборот. Ты шарахаешься. Комета смотрит недоверчиво. Будто я не я. Комета, на самом-то деле, просто летать боится, а у меня ощущение, что боится она меня. Комета дышит через раз. — Нам нужен коннект, — повторяю, чёлку с твоего лица сдувая. Помня, как тебя это в чувства приводило. — Ты прилетишь ко мне через два дня, Дань, — ты смеёшься, из астрала выходя. Заново к моему присутствию с тобой привыкая. Как говорится, акклиматизация прошла успешно. Ты расслабляешься, голову мне на плечо укладывая, пока мы отсчитываем минуты до начала посадки. Ты вздрагиваешь. Уши от волнения краснеют. Видимо, загнанная в угол наступающей близостью серого салона с превосходной шумоизоляцией, признаёшься: — Я всё ещё боюсь летать и ты всё ещё об этом знаешь, — ты пальцами цепляешься за пустые бретели моих серых джинс. Будто обречённый воришка, что влюблённым прикидывается. — Ты не упадёшь. Ты же Комета. Я шучу, на миг замечая вспыхнувшие искринки в твоих шоколадных. Искринки потухают резче, чем вспыхивают, оставляя в коричневом пигменте иллюзию счастливого белого. Хочешь расплакаться. Тупо и по-детски. — Тогда я лететь могу только к тебе. А без тебя всё не так, — для тебя это просто, как корень из двух во второй степени. У меня по математике тройки были. У тебя были пятёрки. А ещё у тебя были два неродных языка и танцы, на которых ты начала хрустеть. — Я всё равно найду тебя, — я обещаю больше себе, чем тебе. Это единственная возможность уберечь тебя от побега. Хотя бы из аэропорта сейчас. Теперь ты поднимаешься с серебристой скамейки с дырками, костлявой ногой неаккуратно задевая забытый тобой же недопитый милкшейк из kfc. Аварийная девочка-комета приземляется на землю. Аварийная девочка-комета пару секунд смотрит, что вообще натворила. Навзрывала. — Я оставлю этому аэропорту свой личный млечный путь, — заявляешь дерзко, на лужу с тормозящим безразличием пялясь. Мороженое растекается по полу, и я мечусь между ‘бежать с места преступления’ и ‘достоять очередь на эту хренову посадку’. Аварийная девочка-комета улыбается слишком невинно, так до чёртиков, что ей хочется приписать все грехи мира. — Ты даже похожа на взорвавшуюся звезду, — смеюсь с твоих разлохмаченных волос и осыпавшейся туши. Такие шутки тебе не заходят, но к жизни возвращают. Дёргаю твою широкую чёлку, пряди оттягивая, думаю и не целую, эпик кадры на будущее оставляя. Нас хватает до конца очереди человек в пятьдесят. Тепла в аэропорту хватает примерно на столько же. У нас на двоих трясутся колени, а ещё — плечи и ляжки. Я по классике, хернёй страдая, читаю попавшиеся на глаза надписи справа налево. Ты прощаешься с недавно распечатанным электронным билетом, который тебе тут же возвращают, за холодную железку пропихивая. Нас с тобой разделяя. Комету от спутника отрывая. — Пообещай, что если я нормально долечу, ты сводишь меня в Макдоналдс, — ты перегибаешься через металлическое ограждение, косые взгляды проводников компании не замечая. Смыслы меняются. Запрещёнка остаётся запрещёнкой. На которую ты согласна лишь отчаявшись. Обрёкши саму себя на последний полёт. Я прикладываюсь губами к холодному твоему лбу, нежную шершавость кожи твоей до конца жизни запоминая. Конец жизни на завтра назначая. ~

…то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…

Пегас от взлётной отрывается, крыльями взмахивая, становясь всё меньше. Последнее, что я мельком в рассветной темноте вижу — убранные шасси. Ты скрываешься за облаками. Ты вжимаешься в кресло, глазами напуганными ловя равнодушные глаза бортпроводницы в красном. Теперь от тебя ничего не зависит. А я ещё подышу.