Кто ты, Бункер?

      Выпитое лекарство было хорошим и заснул он так крепко, что не услышал ни того, как на ПДА пришло сообщение о надвигающемся выбросе, ни того, как он начался, только в какой-то момент в сон вломилось что-то жуткое, тяжёлое и он застонал, не просыпаясь. Перевернулся на спину — все прошло. И жуткое, и тяжёлое, все куда-то делось, оставив только прежнее чёрное нигде.       Выброс был недолгим, но мощным. Пэр проснулся, как только он кончился — резкий спад напряжения в поле аномальной энергии почему-то повлиял на него сильнее, чем начало шквала. С трудом понимая, где он и что он, открыл глаза, попытался сесть, завозился, но его вдруг скрутило так, как если бы он оказался в эпицентре аномального поля. Дышать стало невозможно — мышцы свело до судороги. Он сдавленно застонал, зажмурился переждать, — бывало иногда после выброса, — но тут же распахнул глаза — по стенам бомбаря прошла тяжелая дрожь. Раздался низкий, на пределе слышимости гул и следом со страшным скрежетом потолок на противоположной стороне убежища провис. Стены вздрогнули, тяжелая плита перекрытия проломилась, вдавленная вниз какой-то чудовищной силой, с грохотом рухнула в помещение, брызнула во все стороны кусками бетона, расхлестала арматурины. Поднялась пылища, из дыры сверху посыпался щебень, земля и камни, Пэр дернулся отпрянуть к выходу, где потолок держался прочно, но не смог даже разогнуться.       Наверху снова ухнуло. Следующая за упавшей плита тоже прогнулась и треснула, большой обломок рухнул почти возле его лежки, из дырищи на его месте, как кишка из зияющей раны, с железным хрустом вывалилась толстая труба вентиляции вместе с креплениями и удерживавшей ее арматурой. Два длинных, уголковых штыря пробили ящики возле левого бока Пэра, третий насквозь прошил ему ногу повыше колена, а сама квадратная жестяная труба повисла сантиметрах в двадцати над ним, вывалила на него сверху тучу пыли и мусора, и только чудом не снесла ему голову.       Закричать у него не получилось. Пыль забила нос, глотку и глаза, он задохнулся, инстинктивно рванулся освободиться, но только ударился головой о висящий над ним на арматуринах кусок бетона и потерял сознание.       Пока был без памяти, его убежище стало ещё меньше — смялась стена со стороны обвала, через дыру в потолке и пролом на ее месте насыпалось грунта, прогнулась еще одна плита, следующая за надломанной.       Огромный гравиконцентрат, раскинувшийся после выброса поверх насыпи, сплющил старое бомбоубежище как консервную банку, только долго не просуществовал. Концентрация аномальной энергии на местности после выброса была не настолько высокая, чтобы долго поддерживать ловушку такой мощности. Она, исчерпав все запасы в округе, постепенно зачахла и элиминировалась - это и дало Пэру шанс на выживание. Благодаря этому он смог встретить ещё один рассвет в Зоне отчуждения, наверное, один из самых страшных, какие ему доводилось видеть после своего появления здесь.       Когда очнулся — солнце светило ему в лицо. Свет падал через дыру на месте потолка, а вместе с ним поступал воздух, потому он и не задохнулся среди обломков. Все тело у него онемело и замёрзло, он еле смог пошевелиться. И заорал после этого так, что снова сверху посыпалась пыль и мусор. Левую ногу рвануло тяжёлой болью, от которой ему показалось, что его приложило взрывной волной.       Он замер на несколько секунд, сжался, пережидая пока полегчает, затаил дыхание. Потом попытался откопаться, ибо как недозарытый покойник оказался завален землей и бетонным крошевом. Когда снова попытался приподняться — понял, что пространства для движения у него осталось каких-то двадцать-тридцать сантиметров – вентиляционная труба вывалилась еще больше и теперь висела над ним и щерилась острыми краями в лицо как чертова зубастая пасть Йормунганда.       Стараясь не двигаться, вертя одной только головой, он осторожно огляделся по сторонам уже более осознанно и оцепенел от увиденного – его убежище почти стало его могилой. Накатила паника перехватила горло, затормозила все мысли и сковала тело – он безвольно распластался на постели, уже не чувствуя даже, что задыхается. Все вокруг закружилось, поплыло, он рефлекторно царапнул рукой край постели под собой, чувствуя, как падает куда-то со страшной скоростью, и снова потерял сознание.       Следующий раз, когда очнулся — долго не мог понять, в какую дыру его занесло и почему там находится его лежак со всеми вещами. Потом снова попытался подняться, опять треснулся головой о кусок бетона, висящий над ним, дёрнул раненой ногой и протяжно застонал — как же больно… Выругался, подождал, пока станет полегче, потом сгреб ворох мусора, насыпавшегося на него снова, осторожно приподнялся на локте - нужно было посмотреть, что с ногой. Убежище обвалилось, но он еще жив, а значит, еще можно выбраться. Только надо осмотреть себя. А для этого – открыть глаза, которые зажмурились, ибо не хотят видеть снова того, что случилось.       Усилием воли он заставил себя посмотреть. Когда увидел кусок уголковой арматурины, уходящей одним краем в его ногу повыше колена и ящики под ним, а другим — куда-то в недра разрушенного потолка, захотелось снова заорать. Он попытался даже, правда вместо крика получилось что-то вроде полузадушенного воя. В голове опять все поплыло, закружилось, он испугался, что снова отъедет и заставил себя дышать глубже.       Пыль, поднятая обвалом, осела и больше не забивала лёгкие, но та, что осталась во рту с прошлого раза противно скрипела на зубах. Он зацепился за это ощущение, прислушался к нему, к звукам вокруг — было тихо. Откуда-то сверху слышались визги плотей, шум ветра и ещё какой-то звук - он пробивался короткими, тревожными сигналами и быстро стихал. Пэр напряг слух, ожидая снова его появления, а когда услышал — похолодел изнутри.       Трещал бетон. Не-то перекрытия в потолке, не-то стены — что-то продолжало проседать, а значит могло ещё раз обвалиться.       Понимание этого вывело его из оцепенения, и, хотя в голове яснее не стало, инстинкты перехватили управление телом. Прикусив губу, чтобы больше не орать, он тяжело приподнялся, как смог оглядел себя и обстановку вокруг — от убежища осталось не больше половины прежнего. Все пространство от дальнего угла до потолка было завалено грунтом, перемешанным с обломками плиты и тем, что находилось в той части убежища. Следующая за упавшей плита, проломленная пополам, вогнулась и держалась на одной арматуре в опасной близости от его койки, из дыры тоже насыпалось земли, но намного меньше, чем из дальнего пролома. Кусок трубы над головой не давал разглядеть больше, повреждённая нога тоже ограничивала возможность двигаться. Он успел ещё оглядеть пол вокруг койки и снова лег, тяжело дыша. Сердце лихорадочно колотилось, тело била мелкая дрожь.       Если не двигаться вовсе, или хотя бы не делать резких движений — было еще терпимо, в противном случае его начинало вырубать. Боль была странной — глухой, тяжёлой. Отнимающей силы. Тихо, без предупреждения, она подползала к сердцу, сжимала его горячей лапой, наваливалась и гасила сознание.       Из-за этого ему пришлось довольно долго лежать недвижимо, чтобы отойти от нее. Отдыхая, он лихорадочно соображал, как выбраться. Разобрать ящики под собой и стащиться с арматурины? Хватит ли сил? Успеет ли? Долго. Очень долго и тяжело. А если эта чертова железина упёрлась в пол? Тогда вообще ничего не получился. Только резать ногу и через разрез вытаскивать уголок. Но это не выход. Он сдохнет от боли раньше, чем сделает это.       Что ещё?       Он снова завозился, потянулся рукой за койку, в карманы, где у него было всего напрятано, стал шарить на ощупь.       Из всего, что могло ему хоть как-то помочь, дотянулся только до пистолета. Сжал его в руке и жутко ощерился. Ну уж нет. То, что сейчас вело тело человека, которого звали Пэром, умирать явно не собиралось.       Ещё немного отдохнув, он снова осторожно свесил голову и плечи с койки в сторону засыпанного прохода. На полу из кучи земли торчало горлышко пластиковой бутылки с жижей холодной резки — он выкинул ее на пол, когда ложился спать.       Изогнувшись невообразимым образом, он потянулся за ней, благо была почти под рукой, вытянул из земли и тяжело откинулся обратно на ящики, прижимая к груди находку. Вот, что ему поможет. Жижа в бутылке размягчает неорганику так, что ножом разрезать можно. Однажды с ее помощью он заваренную железную дверь взломал, а уж какую-то арматурину так тем более одолеет.       После недолгого отдыха, Пэр осторожно открыл бутылку и вылил себе в ладонь немного содержимого — опасаться было нечего, с органикой оно не реагировало. Потом, сгибаясь вбок, потянулся к ноге — тяжело. Сесть ровно мешала висящая над головой труба, а трогать ее было опасно — вполне могла вывалиться целиком и оторвать ему голову острым краем. Поэтому так, боком, шипя и матерясь, он кое-как дотянулся до арматурины и вытер об нее жижу с руки.       Понимая, что этого количества будет слишком мало, повторил свое действие. А потом ещё и ещё раз. Сначала шипел и ругался от боли, подстегивая себя тем самым, потом сил не осталось, и он только сдавленно стонал. Как бы ни было больно — сделать нужно.       Очередной раз возвращаясь из скрюченного положения в вытянутое, он заметил в куче земли на месте бутылки еще что-то знакомое. Он понимал, надо посмотреть, чего там, но чувствовал, что не сможет сделать это прямо сейчас — тело стало ватным и тяжёлым, теряло ощущение пространства.       Поэтому лег, ещё немного полежал, чувствуя, как лихорадочно колотится сердце и кожа холодеет от липкого пота, потом снова потянулся к тому, что было в земле. Раскопал углубление побольше, наткнулся на рукоять ножа - пальцы царапнули знакомую поверхность, но не достали. Тогда он вывернулся вбок сильнее, потянулся дальше, чувствуя, как трещит позвоночник и больше раздирается рана на ноге, взвыл, но выхватил. Достал нож, и едва-едва смог лечь обратно на ящики ровно.       После этого долго лежал не живой не мертвый. Чувствовал, как больше намокает матрас под раненой ногой — видимо-таки порвал что-то ещё и рана стала шире. До этого арматурина плотно затыкала ее и не давала открыться сильному кровотечению.       Значит, надо шевелиться ещё быстрее, если хочет выжить.       Дождаться, пока аномальная жижа расплавит арматурину над ногой, вырезать кусок, чтобы можно было высвободить ногу через верх, а потом как можно быстрее ковылять к уцелевшему шкафу с медикаментами. Остановить кровь, а дальше видно будет.       Но до этого надо дожить. Сначала освободить ногу.       Ещё немного отдохнув, он снова осторожно приподнялся. Потрогал пальцами злосчастный уголок там, где вымазал его жижей — холодное. Металл в ходе реакции поглощал тепло и становился холоднее. Попробовал прогнуть — поддавалось, но с большим трудом. Нужно было ещё ждать.       Чтобы отвлечься от ожидания, глянул на пол — когда ложился спать и доставал аптечку со снотворным, выгреб кучу всего из-за ящиков, а потом и саму аптечку туда же бросил. Нож и бутылку с жижей уже нашел, осталось найти ее. Если получится — можно будет вкатить себе обезбола и бороться за жизнь станет легче. В надежде получить желаемое, он снова свесился с края ящиков и принялся шарить ножом в свободной руке по полу возле койки. Когда опять пришлось вывернуться винтом, чтобы достать подальше — нож наткнулся на край картонной коробки.       Напрягая все силы, Пэр взялся ее вытаскивать из-под слоя земли. Подцепил ножом, хотел было протащить вместе с землёй — не получилось. Нож прорезал картонку, выскользнул. Тогда пришлось прокапывать все тем же ножом свободное пространство от места нахождения коробки до места, где он сможет схватить ее рукой. На это ушло по ощущениям часа два времени и две трети из него он опять провалялся без сознания. Как не цеплялся за реальность, как не силился перебороть боль — сознание все равно ускользало.       Когда достал, наконец — с огромной осторожностью поднял вожделенную коробку, чтобы ничего не рассыпалось, вынул из нее шприц-тюбик с обезболом. Едва шевеля непослушными руками, обколол ногу вокруг раны, рухнул на постель и снова выпал – слишком много сил ушло на эту цель.       Когда оклемался — с блаженным облегчением ощутил, что боль начала отступать. Сжавшееся было в комок сердце забилось свободнее, ровнее, он судорожно вздохнул, распластался на спине и вдруг хрипло, истерично рассмеялся.       Нет, он не сдохнет. Не в этот раз. Не в этот раз.        Потом еще долго лежал неподвижно, и, если бы кто увидел его тогда — подумал бы, что бедолага в конец рехнулся. Серое от боли и кровопотери, грязное лицо его вроде кривилось в страдальческое гримасе, и в то же время оскал его больше походил на психозную ухмылку маньяка. Он иногда не-то всхлипывал от плача, не-то смеялся, хрипло выл надтреснутым воем (или стонал?) и ругался, мешая уже совсем непонятно что с чем.       Когда боль стихла — немного опомнился. Огляделся, вспомнил, что случилось, вспомнил, что собирался сделать. Поковырял ножом арматурину — металл нехотя отколупывался как твердая пластмасса или резина, перевел дух, приподнялся и начал резать. Но, видимо, или жижи было мало для реакции, или времени прошло мало — железяка поддавалась с трудом. Но резалась.       Он орудовал одной рукой, другой — опирался на постель, ибо из-за висящей над головой трубы вентиляции не мог ни сидеть, ни лежать, только нечто среднее. Несколько раз ложился отдохнуть. Вернее, падал. Не мог держаться долго на одной руке, быстро слабел. Больше всего боялся уронить нож на пол — снова выворачиваться за ним у него бы не хватило сил. По мере того, как истончалась арматурина — слабость накатывала больше и больше, а по ткани штанов вокруг раны все больше расплывалось липкое пятно. Железяка вибрировала, когда он пилил ее, и эта вибрация отдавалась в костях и нервах, оглушала. Он чувствовал, что вот-вот опять отключится, но этого почему-то не случалось и приходилось продолжать резать.       Долго, трудно, в состоянии, близком к полуобморочному он ковырялся с железякой, но у него всё-таки получилось перерезать ее сразу над ногой и повыше, так, чтобы выломать достаточно большой кусок и через дыру от него освободить ногу. Когда ему это удалось сделать — у него дрожали руки и в горле все ссохлось от жажды. В голове повис тяжёлый гул, перед глазами все двоилось и пришло ощущение, что воздух в убежище стал разреженным. Он дышал часто и глубоко, но кислорода все равно не хватало, он не мог надышаться.       Понимая краем рассудка, что как только освободит ногу, ему нельзя будет отключаться, он лег и вытянулся, давая себе отдохнуть. Лежал долго, пережидая, пока сердце не перестанет трепыхаться как рыбина на берегу, а в тело не вернутся какие бы ни было силы, потом усилием воли заставил себя согнуть и одновременно поднять вверх пострадавшую конечность, стаскивая ее с арматурины.       И подавился криком — чертова железяка скребнула внутри по кости. От боли он дернулся, едва не наткнулся шеей на край вентиляционной трубы, схватился рукой за торчащий сверху кусок крепления, а другой рукой поддержал снизу ногу, помогая себе согнуть ее и окончательно стащить с обломка. Глаза защипало, он взвыл, сильно прикусил губу и задержал дыхание, сжался, дрожа от напряжения и боли — нужно было делать все очень аккуратно, чтобы не разорвать ещё больше.       Ещё немного приподнял ногу.       Когда оплавленный от артефактной жижи обломок скрылся в ране — из нее выплеснулась темная, казалось, вязкая кровь. Он зажмурился — горло свело рвотным спазмом от вида того, как кусок металла погружается в тело. Ему пришлось напрячь все силы, чтобы сдержаться и приподнять ещё немного на весу ногу. То ли анальгетик не успел набрать силы, то ли его просто оказалось мало — она потеряла чувствительность только рядом с поверхностью. В толще мышц и ближе к кости все хоть и слабее, но ощущалось. Тяжелая, выматывающая боль опять вцепилась зубами в ткани, в кости, он крепче стиснул зубы, чувствуя, как тело немеет и становится тяжёлым, чуть резче дёрнул ногой вверх и жалобно вскрикнул. Из-под зажмуренных век поползли слезы, рука, вцепившаяся было в часть арматурины сверху, соскользнула и он рухнул обратно на постель. Сердце заходилось, он весь дрожал и едва мог вдохнуть. Судорожно всхлипывал, силясь глотнуть побольше воздуха и обеими руками сжимал ногу возле раны — она была свободна. Оставалось остановить кровотечение и перевязаться. А для этого надо было встать.       — У тебя такое отзывчивое тело, Пэр… — Лота голая сидела напротив и с довольными искрами в глазах смотрела на него. Он тоже раздетый догола лежал перед нею — они только закончили. — Мне нравится к тебе прикасаться. Я говорила тебе об этом?       Она улыбнулась и чуть наклонила голову на бок, заглядывая ему в глаза. Тронула кончиками пальцев его за ногу чуть ниже складки паха, медленно повела вниз, к колену.       Пэр дернулся, но не от удовольствия — что-то было не так с ее прикосновением. Лота, слишком занятая своим делом, не заметила его напряжённого взгляда, соскользнула на внутреннюю сторону ноги и тут он понял, что не так — прикосновение было слишком горячим и мокрым. Дернулся схватить ее руку, глянуть, почему, открыл глаза…       И чуть снова не треснулся головой о висящий над нею обломок бетона. Изогнулся вбок, схватился за ногу — руки угодили в мокрое и липкое. Острый запах крови ударил в нос с новым вдохом.       Кровотечение.       Не смертельное, если ещё очнулся, но может таким стать, если не поможет себе.       С этой мыслью он осторожно перекатился на бок, благо теперь нога одеревенела напрочь, очень медленно, осторожно сел - нужно было добраться до шкафов с медикаментами. Свесил ноги с ящиков, схватился за край — понимал, что в его состоянии резкая смена положения тела может снова лишить его сознания.       Примерно так и вышло. В глазах потемнело, он почти перестал ощущать себя, схватился за висящие возле головы обломки… Посидел немного, подождал, пока в глазах просветлеет, потом с огромной осторожностью встал.       До шкафа с лекарствами у стены было шагов пять. Ему нужна была опора, чтобы не ступать на раненую ногу, но ничего под рукой похожего на нее не было, тогда он просто повалился на четвереньки и как собака с подбитой ногой дотащился до места. Открыл шкаф, держась за дверь и полки, снова встал. Нашел нужный коробок с медикаментами, а в нем — кровоостанавливающий спрей. Адская химозина. Еле хватило сил забрызгать им рану с обеих сторон — какие изверги сделали его таким жгучим? После этого снова надолго выпал из реальности.       Очнулся по ощущениям минут через сорок, хотя сколько на самом деле прошло времени — понять не мог. Как не мог больше и думать, о чем бы то ни было. Мыслей в голове не осталось, только короткие, четкие цели. Шаги, которые нужно сделать, чтобы выжить: освободить ногу. Встать. Добраться до шкафа. Остановить кровотечение. Это было сделано, дальше нужно было найти какой-нибудь лечебный артефакт и перевязаться. Этим он и занялся.       Держась за стенки шкафа, дотащился до крайней его дверцы, там снова встал на четвереньки и начал медленно отгребать в сторону землю, насыпавшуюся так, что открыть ее не получалось. Каждое движение делалось медленно, но даже не из осторожности, а от слабости. Крови он потерял немало, и теперь от любого более резкого поворота или смены положения тела его мутило. Голова кружилась, сознание плыло, дыхания не хватало. Только помочь ему было некому. Если сам не откопается, не вылечит себя — никто другой этого не сделает.       По ощущениям прошло часа три до того момента, как он отгреб в сторону землю от дверцы. Он помнил, что в этот отдел он сложил два жёлтых лечебных артефакта, даже помнил, в какие из многочисленных жестяных банок, расставленных по полкам. Нашел их, достал — одна была пустая, а в другой лежало то, что ему было нужно. Он сунул банку под мышку, на карачках вернулся к предыдущей открытой двери, взял оттуда пакет со всем для перевязки и поковылял к выходу из убежища.       Только наружу не стал вылезать. Не было сил взобраться по ступенькам, не было сил, чтобы наверху отбиваться от кого, если припрутся. Потолок над входом уцелел, поэтому там было относительно безопасно. На стене, на крючке висели его куртки - он стянул их, бросил на пол, и сам лег сверху. Едва закрыл глаза — все завертелось вокруг со страшной скоростью, горло свело тошнотой, но почти сразу прошло, потому что он опять отделился от тела и полетел в бездонную темноту.       Когда очнулся в следующий раз — стало полегче. Организм немного адаптировался к кровопотере. Было ещё достаточно светло — в пролом на потолке падал оранжевый закатный свет, и очень холодно — печь давно не горела, а вместе со светом в убежище поступал и холодный воздух снаружи. Он замёрз до дрожи, а когда попытался сесть — понял, что действие анальгетика, который он себе вкатил, заканчивается. На движение нога отозвалась все той же тяжёлой болью. От неожиданности он ахнул и схватился обеими руками за бедро — болело долго. Когда поутихло — стал возиться с перевязкой.       Снова лег, с трудом стянул с себя штаны до колен, порадовался, что кинул на пол куртки, ибо полуголым задом на холодном бетоне сидеть та ещё радость, потом кое-как отодрал от кожи присохшую на крови часть штанины, осмотрел рану. Свернувшаяся от действия спрея кровь плотной коркой залепила ее полностью. Он хотел было вывернуться, глянуть, что на задней стороне ноги творится, но не смог. Слишком сильно кружилась голова. Тогда он вытащил из банки жёлтый, светящийся артефакт, замотал его в кусок марли, прижал к ноге рядом с раной и примотал еще несколькими слоями бинта. Расковыривать все и отмывать не было смысла — с артефактом заживет и так, лишь бы ничего постороннего внутри не осталось. Антибиотики на случай воспаления где-то есть, но за время жизни в Зоне он успел понять, что если после ранения прошло не много времени и ничего в ране не осталось — заживление с артефактами происходит благополучно. Их ионизирующее излучение убивает заразу, которая успела попасть в рану, а за счёт быстрого деления клеток повреждённые ткани восстанавливаются почти идеально.       Когда справился с прилаживанием артефакта — с огромной осторожностью обратно натянул штаны от термухи, влез в одну из курток, завернулся в нее и лег на вторую. Ужасно хотелось спать. Он понимал, что это плохо — ночью полураздетый, в холодном убежище промерзнет насквозь, а лечебный артефакт ещё больше истощит его силы и на утро он уже не встанет. Ему нужно было поесть, развести костер под дырой в потолке, чтобы хоть небольшой источник тепла был, и только потом ложиться. Но как же ему плохо…       Казалось, те инстинкты, что заставляли его действовать последние несколько часов, тоже исчерпали свои резервы, и он теперь просто не способен двигаться дальше.       Но это было жизненно необходимо! Иначе любая тварь, которая унюхает его и пролезет в дыру, благополучно сожрёт его ещё живого, а он и сделать ничего не сможет.       Это заставило подняться. Все так же на четвереньках он добрался до уцелевшего ящика с провизией, кое-как открыл его, вытащил пакет с сушеным мясом, лег рядом на пол отдохнуть. Сердце заходилось, рот, горло — все пересохло. Надо было ещё добраться до воды — канистры с нею стояли у входа. Какого черта сразу не напился, когда лежал там? Теперь придется делать лишние движения. Но жажда заставила их сделать.       Добравшись до канистр, он напился прямо из одной, снова лег, стараясь не закрывать глаза, принялся жевать полоски сушёного мяса. Его мутило, но он заставлял себя есть — ему нужна была энергия и материал на регенерацию. Организм тратит уйму ресурсов на восстановление под действием артефактов, и столько же по идее нужно получить, чтобы поддерживать себя в нормальном состоянии. Но много съесть не удалось. Завернувшись потеплее в куртку, он всё-таки отключился и пролежал так очень долго.       Когда проснулся снова — было темно и все так же холодно. Очень тихо — настолько тихо, что он слышал свое дыхание и какое-то слабое шебуршание наверху. Это укололо его как ржавой иглой, он дернулся, завозился и, как в хлам пьяный, не способный даже ползти ровно, потащился к месту, где оставил подготовленный на охоту рюкзак и оружие. Он не столько вспомнил это умом, сколько действовал на уровне мышечной памяти.       Дополз, сграбастал автомат и привалился к стене, загнанно дыша. Слабость была жуткой, нога болела и чесалась. Хотелось есть, пить и спать, а вот сил было только на последнее действие.       Но съесть что-то ещё было необходимо. На автопилоте он вытащил из кармана в рюкзаке два сладющих энергетических батончика, разодрал упаковку и строщил их в считанные минуты, фляжку с водой достать успел, а напиться — нет. Снова отключился. Чуть позже очнулся, напился воды и снова заснул. Потом снова очухался, дополз к брошенной на полу куртке, обернул ею ноги, снова выпал из реальности. За ночь это все повторялось раз десять. Он то просыпался от шорохов на улице, жажды или голода, то отключался опять. Рывками выныривал в реальность как утопающий, и погружался обратно в темноту.       Далеко за полдень следующего дня пришел в себя уже более стабильно. Открыл глаза, огляделся — не сразу понял, что случилось и где он находится. Слишком крепко спал. Слишком глубоким было забытье. Полузасыпанное убежище, обвалившийся потолок, рухнувшая-таки на его лежак, труба вентиляции… вспомнил, что произошло. Осторожно попытался пошевелился — под двумя куртками было относительно тепло. Только от движения в голове взболтнулась муть, а раненую ногу дернуло тянущей болью. Он похолодел — неужели не зажило?       Заерзал, согнул в колене, потрогал рукой — артефакт под повязкой усох в размере, скукожился — израсходовался на регенерацию. Но какого черта тогда так болит?       Чуть приподнявшись, осторожно ощупал ногу — под бинтами чувствовалось что-то плотное и горячее. Не-то новый шрам, не-то все та же корка из засохшей крови.       Гадать было бессмысленно, и он потратил ещё несколько минут на то, чтобы сесть, выпутаться из курток, стянуть штаны и повязку, вытрясти разрядившийся артефакт. Правда, в слабом свете, падающим с улицы, на перепачканной в засохшей крови коже толком ничего разглядеть не удалось. Вроде бы и зажило, но, плохо. Вокруг нового шрама расплылся желто-зеленый синяк размером с его ладонь. Он был горячим, опухшим и болел так же тошнотно, как и до заживления.       — Ничего. Если сразу не сдох - значит, не смертельно. — Прошипел сам себе под нос, лег, оделся и снова завернулся в куртки — лежать в них было вполне сносно.       Через некоторое время вспомнил, что где-то под рукой была еда — голод никуда не делся. Пошарил вокруг, наткнулся на пакет с сушеным мясом, подтянул к себе, вытянул две полоски, стал есть. Понемногу умял почти половину пакета, напился воды и, полежав ещё немного, решил снова сесть — нужно было оглядеться уже на вменяемую голову.       Долго сидел с закрытыми глазами, пережидая, пока перестанет кружиться голова, потом как контуженный оглядывал разрушения в убежище. Растерянно смотрел на торчащие из проломов куски арматуры, свисающие обрывки кабелей, лохмотья тепло– и гидроизоляции, на упавшую и проломленную плиты, заваленный грунтом пол — все казалось нереальным. Как, мать его радиацию, это могло случиться? Что могло ТАК развалять бомбоубежище?       На несколько секунд он зажмурился, под закрытыми веками замелькали красные и черные вспышки, зеленые молнии — выброс.       Выброс плодит аномалии. Аномалии плющат людей. Гравитационные аномалии. А огромные гравитационные аномалии плющат, оказывается, даже бомбари.       От этой мысли он вздрогнул – стало страшно до икоты. Причем, страшно не столько от того, его чуть не раздавило аномалией и не завалило обломками, а от мысли, что нигде в Зоне он не может быть в полной безопасности. Даже в своем бомбоубежище, которое до этого считал самым надёжным и защищённым местом.       Из-за этого снова накатила паника. Еле держась на ногах, болтаясь, как марионетка в руках алкоголика, он с лихорадочной спешкой встал, подобрал автомат и потащился наверх, прочь из убежища, из своей почти состоявшейся могилы. Слабый, ясное дело грохнулся на ступеньках, скатился обратно вниз, снова кое-как встал, потащился наружу, опять оборвался, запутавшись в ватных ногах, треснулся головой об одну из ступенек, без сил растянулся на полу убежища и уже больше не двигался. Сердце гулко колотилось в груди, в ушах звенело, сознание металось как в смерть перепуганный заяц в клетке, вопило, приказывало убираться, двигаться, встать, но тело отказывалось подчиняться.       В этом раздирающем оцепенении он пролежал довольно долго. Потом немного очухался. Осмотрелся, вспомнил, что делал сразу перед тем, как отъехал, вспомнил, что так его испугало. Постарался успокоиться — снова нагребло паникой. Сердце заколотилось где-то в горле, дыхание перехватило, руки задрожали. Он заставил себя сделать глубокий вдох. Глубокий, медленный вдох и такой же медленный, полный выдох. И ещё раз. И ещё…       Ничего уже не происходит. Ничего катастрофического. Ничего смертельного. После выброса над убежищем появилась мощная гравитационная аномалия и раздавила часть перекрытий. Но это же разовая акция…снаряд два раза в одну и ту же воронку не попадает. Да? Так же?       Он зацепился за эту мысль, как утопающий за спасательный круг, схватился, вцепился как в мантру, стал повторять про себя раз за разом, пока заходящееся сердце не стало биться ровнее и оцепенение, сковавшее тело, не спало.       Ещё через какое-то время мысли потекли более связно. Что ему делать дальше? Куда деваться?       По инерции, набранной за время жизни в Зоне, он стал размышлять, что нужно вылезти наружу, осмотреть степень разрушений, по возможности заделать дыру в крыше и найти новый источник тепла. Найти, чем подпереть прогнувшиеся плиты и в чем вытаскивать землю из бомбаря, а с нею и собранные когда-то инструменты. А потом идти искать новое убежище, ибо прежнее стало опасным для жизни. Думать, как перетащить туда все свое имущество. Думать, куда девать все то, что в новое убежище может не влезть.       Он сначала было провалился в эти мысли с головой, но в какой-то момент оборвал себя. Какого черта? Его чуть не похоронило заживо в этой дыре, а он собирается здесь и дальше оставаться?       Нет. Если он хочет ещё пожить, то надо сваливать, причем, как можно быстрее. Хватать самые важные вещи, собираться и сваливать. Черт с ним, что некуда возвращаться. Деньги есть, мозги и руки есть, как-то выкрутится. Во всяком случае там, за Периметром его ничто не расплющит среди ночи в его собственном доме.       Эта мысль придала сил и решимости, он резко сел, с намерением встать и идти собирать все, что будет нужно в дороге, но у него не получилось. В глазах потемнело, уши заложило и он, не успев даже понять, что случилось, рухнул обратно.       Когда очухался через несколько минут подумал - прежде чем что-то делать и куда-то бежать, нужно сначала прийти в себя. Поесть нормально, отогреться, дождаться полного заживления раны, потому что и дорога, и работа ему предстоит тяжёлая, что бы он не решил для себя окончательно.       С тяжелым вздохом Бункер закрыл глаза, зажмурился и задержал дыхание, пытаясь унять мелкую дрожь в мышцах — не получилось. Его колотило изнутри. Умом он понимал, что все давно прошло, но тело все равно реагировало. Боялось.       — Святые ликвидаторы… — Пробормотала Сулема и поежилась — ее тоже до костей продрало ознобом от того, что Бункер ей рассказал. Возможно, просто разыгралась фантазия, но пока он говорил, она почти наяву видела, что с ним происходило и теперь не могла успокоиться.       А он наоборот сидел почти отрешенный, если смотреть со стороны и не прикасаться. Откинулся на стену, задрал голову, расстегнул ворот куртки и стянул бандану. Бледный свет, падающий из огромных окон на первом этаже припятского дома быта, где они сидели, высвечивал из полумрака его профиль, обрисовывал светлым контуры кадыка и мышц на вытянутой шее.       Сулема окинула его взглядом очередной раз и сердце у нее ещё сильнее сжалось от этого — черти бы его забрали. Вот этот тощий, лохматый, похожий на голодающую росомаху человек внутри, казалось, был сделан из железа. Хотя, скорее не из железа, а из какого-то хитрого сплава, такого, что сколько ты его ни комкай, ни сминай и не скручивай — он потом опять выпрямиться. Будет бояться, будет сдыхать от боли, голода или усталости, но не остановится и не сдастся, выживет и еще всем кровососам задницы надерет в округе…       Порождение Зоны, а не человек.       И все равно ей до болезненного хотелось его обнять. Утешить?       Защитить.       Стать его броней, укрыть собой хрупкое тело, защитить от новых ранений и травм, от холода… от новых опасностей Зоны.       Она еле сдержала себя, чтобы не обнять напарника, и какое-то время сидела, потирая свербящие кончики пальцев — до одури хотелось хотя бы прикоснуться. Легко, едва касаясь — к закрытым векам, лбу, шее. Чертов швед.       Потом она не выдержала и мягко сжала его руку, лежавшую на бедре — Бункер не одернулся, только передвинул так, чтобы со стороны не было видно. Черт пойми, что за люди с ними собрались. Лучше не дразнить лишний раз, мало ли, как отреагируют на такое.       В припятском доме быта «Юбилейный» они были не одни. Тут же, на первом этаже в противоположном углу сидела группка нейтралов из шести человек, на втором этаже хламом шебуршали четверо свободовцев — ушли в поисках чего-то, чем можно было закрыть выбитое окно в одном из углов, чтобы ветром не задувало брызги от ядовитого дождика, зарядившего час назад и не собиравшегося прекращаться.       Рядом с ними, ближе к Бункеру лежал без сознания контуженный монолитовец. По дороге домой с северных окраин города они наткнулись на него в одном из дворов. Судя по тому, как фанатик лежал, и как в округе была разбросана земля — он подорвался на растяжке, но за счёт крепкой броньки серьезных ранений не получил, хотя взрывом его приложило неслабо. Видимо, в падении ещё долбанулся башкой о ржавую лавку, возле которой все случилось — на виске красовался здоровенный, ссаженный синяк.       Бункер, когда его увидел, подумал, что труп. Подошёл обыскать и понял, что труп ещё не умер, да к тому же, оказался ему знаком — лицо было слишком запоминающимся. Такое трудно из головы выкинуть — как у солдат или ликвидаторов на советских памятниках. К тому же два заметных шрама на брови и в уголке рта не давали спутать его с кем-либо другим.       Не обращая внимание на обалделое выражение лица Сулемы, швед тогда принялся поднимать монолитовца — хотел оттащить в ближайшее безопасное место, оказать помощь, а потом со щемящим сердцем еле выдавил ид себя глухое «tack», когда Сулема, не приставая с вопросами, молча стала ему помогать. Подхватила фанатика под другую руку, потащила вместе с ним к дому быта, а потом ещё и заступилась за обоих перед нейтралами, когда те отказались впускать их внутрь из страха, что монолитовец очнётся и перестреляет всех к чертям собачьим.       Добил решимость нейтралов начавшийся дождь и прибежавшие с первыми каплями свободовцы. Дождь вонял какой-то химозиной, свободовцы не хотели под ним мокнуть, да и Сулема с Бункером тоже, их всех оказалось больше, чем нейтралов, в итоге сталкеры сдались и впустили всю гоп-компанию в здание. Впустили и до сих пор не трогали, только время от времени подозрительно косились в их сторону, хотя и забрали у фанатика все оружие, какое нашли.       Свободовцы ничего не сказали. Один, к тому же небоеспособный представитель вражеского клана не вызывал у них никаких эмоций. Судя по всему, большим начальником он не был — от силы командир небольшой группы, поэтому даже в целях разведки его не было смысла трогать. Ничерта не знает толком.       А Бункер и рад был этому. Никто не мешал ему возвращать должное человеку, который однажды помог ему пережить очередной личный апокалипсис. Вместе с Сулемой они осмотрели его, промыли мелкие раны от осколков на незащищённых местах и ссадину на голове, перевязали, где это требовалось. Бункер попытался напоить монолитовца джином, но тот смог сделать только два глотка, потом подавился. Тогда его оставили в покое.       Стали ждать, пока очнётся, да пока дождь кончится. А он собака не кончался и не кончался, и Сулема, особо ни на что не надеясь, осторожно спросила напарника, что с ним было дальше, после того, как он малость обжился в Зоне и стал зарабатывать охотой на мутантов.       А он, вместо того, чтобы бурчать и ругаться, что не время и не место, неожиданно заговорил. Очень тихо и невнятно, так, что ей иногда приходилось наклоняться чуть не к его лицу, и неожиданно спокойно. Или…сдержанно?       Как оказалось, второе. Сейчас, когда швед замолчал после долгого рассказа, она видела, насколько он устал. Заметно побледнел, брови сошлись над переносицей, рот сжался в жесткую, горестную полосу. Ему опять пришлось заново все пережить, и если дома он мог выплеснуть свои эмоции через позу, движения, действия, крики или ругательства, то сейчас не давал себе такой воли. Этого никому не положено было видеть из посторонних. Сулема тоже старалась не проявлять себя, хотя это и было трудно. У нее срабатывала ответная реакция на его состояние – обнять. Дать почувствовать физически, что все нормально и он в безопасности, но сейчас это было неуместно, поэтому она только прикусила щеку изнутри.       С шумным выдохом Бункер рядом снова передернулся мелкой дрожью и крепче сжал ее руку. Она другой рукой пробралась пальцами ему между краем рукава куртки и тактической перчаткой, прижала их к теплой коже запястья, прислушалась — сердце у него частило. Хотя и понимала, что ему это тяжело дается, наклонилась ближе и спросила на ухо:       — Ты ещё расскажешь что-то? - Он, казалось, остановился, не договорив до конца, а это было хреново. Оно будет его драть изнутри дальше, пока все, что вспомнил, не расскажет.       — Нэи. Я уже говорить, тьйего дальше слутьйилось. — Она скорее угадала его ответ по движению губ и жесту головой, чем услышала — голос его прозвучал совсем тихо и невыразительно. Либо он правда выдохся, либо загнал снова все подальше в себя — не место и не время.       Сулема нахмурилась, припоминая. Что он говорил? Когда? Тогда еще, когда они только познакомились? Что он пытался убежать из Зоны, а потом попал к фанатикам? Она кивнула на монолитовца, как бы спрашивая, «они случились?».       Бункер молча кивнул в ответ. Помолчали.       — Хорошо. Как хочешь. Но ты знаешь, если передумаешь — дай знать. Я тебя и уболтаю и послушаю. – Пробормотала через пару минут ученая, поглаживая пальцами кожу на запястье напарника. Он слабо хмыкнул.       Она глянула на него — если ей не изменяло зрение в слабом свете с улицы — он усмехнулся краешками рта.       Дождь торохтел и торохтел на улице, нейтралы в противоположном углу поняв, что он может затянуться на ночь, стали собираться есть. Доставали банки с консервами, сухари, термосы, на запах еды откуда-то притащилась вымокшая собака — самая обычная. Пришедшие сверху свободовцы кинули ей кусок батона, она схватила его и сбежала. Сулема с Бункером тоже решили поесть, начали было распаковывать рюкзаки, как их подопечный монолитовец вдруг очухался.       Кашлянул, зашевелился — швед бросил свой рюкзак и кинулся к нему, Сулема тоже все отложила, подсела ближе.       Но ничего не произошло. Монолитовец не вскочил и не попытался никого прибить. Молча лежал, тараща на них бесцветные глаза.       — Ты слышать мей? — Бункер немного наклонился к нему и негромко спросил. Фанатик кивнул. Тогда швед что-то довольно заурчал на своем, достал фляжку с джином и снова попытался напоить им подопечного.       Тот, кажись, был против. Резко дёрнул головой и отвернулся. — Не нужно. Так будет ещё хуже. — Проговорил неожиданно внятно, хотя и очень тихо. Сулема с ещё большим любопытством уставилась на найденыша — он говорил без агрессии или ненависти к ним, неверным, даже презрения в его голосе не было.       — Ладно, как хотеть. Тьего тебе нужно? — Бункер тоже обратился к фанатику не как к представителю враждебной секты, а как к человеку, которого знает уже достаточно давно. Сулема, видя это, поняла, что ей не по себе от такого. Одно дело догадываться, что швед водит дружбу с монолитовцами, а другое дело видеть это в действии.       — Мне нужно… К своим. На заставу. Второй микро… — Договорить фанатику не хватило сил — отрубился.       Сулема напряжённо глянула на Бункера.       — Собираешься тащить его туда?       — Если оставить здесь — его приконтьйат. Хоть сталкеры, хоть мутанты. Он не есть боец сейтьйас. — Швед спокойно глянул на напарницу, потом перевёл взгляд за окно — дождь всё так же моросил, но вонял уже вроде поменьше. Или то они привыкли?.. — Дождь контьйится и надо будет его вернуть. Ты может идти домой, а мей с ним.       — Ну уж нет! — Отрубила Сулема и мрачно зыркнула на шведа. Тот подумал, что она сейчас набросится на него с руганью, мол, сдурел он, что ли, тащить чертова монолитовца к его товарищам, но она не набросилась. Проследила, как он залез рукой фанатику за шиворот, проверить не помер ли вдруг, а потом резко перехватила его кисть и придвинулась к нему.       — Я не знаю, что он сделал для тебя, Пэр, но не уверена, что оно больше того, что ты о себе сумел вспомнить и собрать в себе. И если они тебя сграбастают и обратят в свою…веру, — Это слово Сулема выплюнула как жабу, — Это будет худшее, каким можно представить конец нашей жизни. Поэтому я иду с тобой.       — А если они убить нас обоих? — Бункер даже немного удивился спокойной серьезности и жёсткости тона напарницы. Если раньше она ругалась и материла его на эмоциях, то теперь если что-то и было из них в ее голосе, так это решимость. И…чувство ответственности.       За себя? За него.       Это была защита.       На миг у него в голове даже проскочила мысль, что если их двоих можно было бы сравнить с рунами, то Сулема точно была бы Альгизом. Надёжная, беспрекословная защита.       А он кто?       Но додумать она ему не дала.       — Если они убьют нас обоих, то я на том свете буду спокойна хотя бы за то, что сделала все, что от меня зависело, а не отсиживалась дома.       Точно Альгиз… — Снова подумал Бункер и глянул на ученую.       Сулема удивилась его взгляду — он был спокойным и теплым. В жёлтом свете включенного фонаря радужки его зеленоватых глаз перекрасились в золотистый хаки, может, потому взгляд казался теплым? Она не поняла его реакции, но, судя по тому, что он не стал возражать, помощь ему нужна была.       Выйти из дома быта у них получилось только ближе к обеду следующего дня. Дождь моросил ещё на рассвете, а потом они решили, что пусть земля хоть немного просохнет да ветер разгонит вонь. Подопечный монолитовец почти все это время спал — Бункер говорил, что это не сон, а скорее глубокий транс и так этот ушибленный сталкер восстанавливает свои мозги — Сулема не спорила. Она практически ничего не знала о практиках и прочих пси-заморчках фанатиков, поэтому не могла возразить.       Перед самым выходом они решили поесть и его разбудили. Остававшиеся с ними в доме быта свободовцы с любопытством и негодованием глядели на то, как считай из одной банки едят консервы два странных одиночки и монолитовский снайпер.       — Эй, пиплы, шо вы там курили? Дайте и нам вашу трубку мира, мож и мы с фанатиками подружимся? А то задолбали, ей-богу, чуть не каждую неделю нас тиранят. — Крикнул им с другого конца большого холла один из фрименов. Сулема вздрогнула — похолодела от мысли, что монолитовец на фанатика может взбесится, но ни он, ни Бункер не отреагировали. Молча уминали перловку с мясом каждый из своей банки. Швед жадно, видно, что голодный, монолитовец вяло, только из необходимости — понятное дело, после сотрясения его мутило.       Свободовцы, оставшись без хоть какой-нибудь реакции отстали, а они все втроём после еды и коротких сборов двинулись в дорогу.       Пилить до второго микрорайона было минут двадцать пешком, если бы по чистой местности, но с учётом аномалий и контуженного фанатика в компании путь занял почти два часа. Он вроде и шел сам, но его приходилось постоянно придерживать, чтобы не грохнулся и не мотнуло его куда не надо. Кое-где он показывал более короткие, известные ему пути между когда-то жилыми домами, но Бункер его не слушал, и они шли по прямой, по раскрошившемуся шоссе, которое тянулось между кварталами.       Сулема, держа автомат наизготовку, поглядывала за округой — Бункер не зря не хотел идти между домами. В заброшенных и заросших дворах можно было наткнуться на кого угодно. Даже не подходя близко, они улавливали то бормотание и стенания зомбаков, то тявкание собак. Монолитовцы же если были где-то поблизости, то не проявляли себя. Это была их территория, снайперы клана были растыканы по всему городу и им ничего не стоило убрать двоих бродяг, плетущихся внизу по улице. Но, видимо, компания из двух чахло снаряженных одиночек и еле стоящего на ногах брата по вере угрозы не представляла, поэтому их не трогали. А может и не было никаких снайперов нигде поблизости, кроме того, которого они вели к своим.       Уже подходя к месту назначения он подал голос. До этого молчал все время, а то вдруг дёрнул Бункера за куртку на спине и вымученно проговорил:       — Стой…ты идешь в пси-аномалию. Разве не чувствуешь?       Бункер остановился, Сулема тоже, огляделись. Ученая ничего не чувствовала, Бункеру его чутье подсказывало, что где-то рядом есть ловушка, но она либо далеко, либо слишком слабые возмущения в пространстве вызывает. Противное напряжение в мышцах спины и грудной клетки было едва различимым, а прямого воздействия на мозги они с напарницей не ощущали из-за защитных артефактов под кожей.       Сулема глянула на фанатика, он — на нее, и она могла поклясться чем угодно, что услышала его голос в голове.       «Вы оба не воспринимаете эти аномалии?»       Она похолодела от «услышанного» и с трудом выдавила из себя:       — Бункер, он чё, телепат? Он спросил меня, а сам даже рта не раскрыл.       — Он иногда может громко думать. А иногда — слышать твой мысль. — Швед знал эту особенность монолитовского снайпера, поэтому ответил спокойно, чем привел ученую в полную растерянность.       А снайпер же, будто соглашаясь со словами шведа, вяло кивнул. Придерживаясь за обоих, переступил с ноги на ногу, покачнулся и проговорил бесцветным голосом:       — Нужно обходить.       — Понятно, что нужно. Иначе и мы тоже зомбаками станем, — Зло буркнула ему в ответ Сулема — лучше бы уже молчал, сатана бледная. И ртом, и мозгами своими. И монолитовец замолчал. Не ответил ничего. Закрыл глаза, покачнулся снова — пришлось ловить его, чтобы не грохнулся, если опять потеряет сознание. Но он устоял.       Вяло помотал головой, вздохнул, поднял на Бункера мутный взгляд и медленно проговорил:       — Ты не соглашаешься идти моей дорогой…но теперь другой нет.       Швед на пару секунд аж завис от услышанного. Понимал, что фанатик говорит только о том, что придется с дороги сворачивать во дворы, чтобы обойти пси-поле, но ум параллельно додумывал мысль, что это может относиться и к пути их веры.       Переглянувшись с Сулемой он заметил страх в ее глазах — ей, видимо, тоже не понравилась эта фраза.       Она действительно ей не понравилась. Сулема даже хотела было предложить напарнику отпустить чертова фанатика добираться собственным ходом до своей долбанной заставы, но тот как назло отъехал и им пришлось тащить его ещё почти полквартала по заросшим подворотням.       Когда вышли обратно на дорогу — солнце клонилось к заходу. Сулема негодовала — куда делись эти монолитовцы? Где их застава? Раньше вроде на дороге торчали, куда слиняли уже? Неужели придется искать по дворам?       Но искать не пришлось: метров через двести за поворотом дороги у старой бетонной остановки монолитовцы обнаружились.       Кучи мешков с песком, штабели бетонных плит и железобетонный короб с крохотной бойницей — все было на месте, только дальше передвинули, что ли… Два сектанта в сером камуфляже с автоматами стояли возле мешков с песком, ещё один сидел в бетонном коробе, сколько их ещё могло находиться поблизости — оставалось только гадать.       Через десяток шагов на Сулему с Бункером обратили внимание.       — Стоять! Дальше начинается территория «Монолита»! — Окрикнул их один из монолитовцев. — Любой неверный может быть убит как враг.       — Я знать! — Гаркнул в ответ Бункер. Монолитовец, повисший на них мешком, вздрогнул и поднял голову. Ясное дело, если так орать в ухо и зомби очнётся. — У нас есть ваш верный. Он быть живой и контуженный. Он просить привести его к своим.       Сулема тревожно глянула сначала на Бункера, потом на монолитовцев на заставе, потом — на висевшего на них фанатика. Хватаясь им за плечи, тот встал на ноги и попытался отлепиться от своей опоры — Сулема и Бункер осторожно отпустили его.       — Братья! — Слабо крикнул монолитовец, — Я нашел образцы. Подойдите…забрать…дойти.       Он сделал шагов пять и остановился. Согнулся, уперся руками в колени, зашатался — Сулема поняла, что он сейчас рухнет, но ему не дали. Двое фанатиков, стоявших на заставе, кинулись к нему, подбежали, подхватили, повели к баррикаде.       — Пойдем, брат. Тебе нужна помощь. — Ученая услышала голос одного из уходящих со снайпером монолитовцев, потом глянула на третьего с натовской винтовкой, который тоже подошел и теперь стоял шагах в семи от них с Бункером. И, похоже, никуда не собирался уходить.       Среднего роста, хрен пойми как сложенный в громоздкой броне клана, лицо закрыто серой балаклавой так, что только глаза видно. Жуткие, белесые, как у слепых стариков, глаза, взгляд которых просвечивает тебя насквозь как та чертова радиация.       Но они смотрели не на нее, а на Бункера. Тот тоже прямо смотрел на фанатика, не мигая и не пытаясь даже отвести взгляд.       — Ты был среди нас, это заметно. Почему ушел?       — Такова быть воля Монолита. Он не принять мей. — Ответил швед.       — Он не отвергает тех, кто идёт к нему в поисках света. — Монолитовец опустил свою винтовку, сделал еще два шага к Бункеру. Чуть наклонил голову и как-то настойчивее, что ли, глянул на него. — Ты не завершил свой путь, и можешь продолжить его с нами.       Голос его стал рокочущим, почти как у самого шведа, вкрадчивым, Сулема заметила, как напарник ее напрягся и будто подавился вздохом.       — Ты на правильном пути. Наш брат встретился тебе не случайно. Это Его знак. Ты должен завершить то, что начал.       — Йа… Я на правильном пути. — С трудом произнес Бункер, повторяя слова фанатика. Они будто застревали у него в горле и царапались.       — Он приведет тебя к истине. Осталось пройти немного, и ты познаешь Его свет. — Продолжал говорить монолитовец. Сулеме это не понравилось. Какого хрена? Этот гад его гипнотизирует, что ли? Она подумала было одернуть шведа — не стрелять же в монолитовца рядом с их заставой? Потянулась к напарнику…       Бункер стоял, неподвижно, опустив руки с оружием и голову. Сник весь. Голос монолитовца отдалился, смазался и стал похож на шум далёких волн. Они грохотали о скалы, но где-то очень далеко, этот звук умиротворял и лишал сил. Ему показалось, что он как тот контуженный фанатик, которого они привели, вот-вот рухнет на землю, покачнулся, теряя равновесие, инстинктивно взмахнул руками в попытке за что-то схватиться, наткнулся на бок подошедшей Сулемы…       Она как раз собиралась его оттащить от долбанного сектанта, но швед сам вырвался.       Схватив ее за край куртки, судорожно вздохнул, огляделся по сторонам, будто очнувшись, потом отступил на пару шагов назад от бойца секты. Тот все так же безразлично глядя на них двоих, спросил:       — Куда ты уходишь? Сам Великий привел тебя к нам, неужели ты думаешь, что сможешь идти против Его воли?       — Я не идти против ней. Его воля была, чтобы я жить в Зоне. И я жить. Уходить в Зону. Моё место там. Так он сказать. — Сулема, оказавшись рядом, стала той самой спасательной соломиной. Он схватился за нее, вырвался в реальность, ощутил кто он, где он и с кем, вспомнил, что теперь ему есть что беречь и осознал, что снова терять себя уже насовсем ему никак не к стати. Отошёл подальше от монолитовского проповедника и вся сила, все его убеждение как-то вдруг поблекли. Покрылись трещинами, как асфальт под ногами.       И даже нашлись мысли в голове, чтобы ответить на его вопрос. Действительно, тогда давно, будучи послушником в их клане, он понял и принял для себя мысль, что его место в Зоне. Тот снайпер, которого они привели сейчас, говорил, что это воля Монолита и он, Бункер, наконец, услышал разумом Его голос, раз пришел к такому пониманию своего места.       Теперь к этому призрачному голосу добавилось вполне материальное и намного более основательное доказательство и причина, чтобы оставаться в Зоне на вольных хлебах. Эта причина стояла в шаге за его плечом и с суровым лицом и тревожными глазами смотрела то на него, то на монолитовского проповедника, которые часто бывали на дальних заставах. Ближе к людям, чтобы проще было вербовать в свои ряды наивных олухов. И эта причина сейчас вернула его в реальность. А когда монолитовец заговорил о том, что он, Бункер, не правильно верит и понимает промысел Великого, вдруг взяла и ляпнула:       — Мы против вашей веры ничего не имеем, но у нас есть своя. Мы как умеем, так и верим. И чего там будет потом с нашими душами за это — пусть рассудит Великий. Спасибо за приглашение, но мы его пока принять не готовы.       При том, что лицо у нее было чуть не настолько же отмороженным, как у монолитовца, Бункер почти физически ощущал исходящее от напарницы злое напряжение. Она боялась. Она хотела прибить чертова фанатика, но знала, что любое даже неверное слово может спровоцировать сектантов на нападение, и если начнется перестрелка — им с Бункером путь в Валгаллу обеспечен.       Но монолитовец, похоже, оценил ее речь. Степенно кивнул, развернулся и пошел к мешкам с песком, куда унесли их контуженного снайпера, и где теперь стоял ещё один такой же, только выше и с гауссовкой в руках       — Валим отсюда! — Шикнула ученая, как только проповедник отошёл подальше. Бункер не стал перечить.       Спокойным, но широким шагом они двинулись прочь от заставы по заросшей дорожке к ближайшим домам. Так, будто никого они и не видели на дороге и точно знают, куда им нужно идти.