Как вода

Клавиши старого пианино холодные, как выглаженный веками камень на мелководье. Звуки, которые падают с них, когда мягко бьёшь по ним пальцами, тоже напоминают капли воды, падающие в омут, и эхо расходится от них, словно круги по его поверхности. Эту мелодию долго играла Лаура, и однажды научила играть его - когда он наконец смог доставать пальцами до нужных октав, в пять или шесть лет. Потом были и учителя, нанятые отцом, которому гордость велела вкладываться в воспитание детей, не считаясь порой ни с реальностью, ни с ними самими, - но первым его учителем была сестра. И эту мелодию он всю жизнь играл лучше всего. Только раньше у него получалось лучше - до того, как пламя облизало ему все пальцы, вместе с плечами, торсом и большей частью лица. Пламя заставило тонкую кожу на пальцах и кистях лопнуть, словно гнилую шкурку, а потом пробралось глубже - к мясу, к детским слабым связкам, и первые недели после этого, беззвучно воя в своей каморке от боли под пропитанными сукровицей и гноем бинтами, он думал, что уже никогда не разогнёт пальцев. Но они всё же постепенно приспосабливаются - то ли потому что работа Химинеса не прошла зря, то ли ещё по какой-то причине, которой он пока не понимает, но к обожжённым рукам отчасти возвращается чувствительность и способность совершать не только грубые движения. Просто вместе с этой способностью возвращается и боль. Лауре нравилось слушать его игру. Пока он был совсем ребёнком, он иногда ошибался, и она садилась рядом, чтобы поправить, переставляя его пальцы на нужные клавиши. После он всё равно иногда ошибался - чтобы ещё раз рук коснулась прохладная нежная кожа на её пальцах или гладкий шёлк её платья. Она никогда не ругала его за это, вообще никогда не говорила лишних слов - просто слышала звук, похожий на то, как вода выплёскивается через край, и с улыбкой садилась с ним рядом. Рубен касается клавиш, не глядя - он играл эту мелодию так часто, что смог бы повторить, даже если бы в том пожаре у него сгорели и глаза тоже. Темнота в доме ему не мешает, как не мешает и холод - наоборот, именно сейчас, когда он впервые осмелился коснуться их без бинтов, почти ставших за эти годы его второй кожей - холод кажется неожиданно мягким, успокаивает остатки пожара, поселившиеся в его покалеченном теле и ещё немного глубже. Холод белых и чёрных гладких клавиш, мерцающих в полутьме, холод звуков, которые постепенно сливаются в знакомую мелодию - он не играл несколько лет и пальцы всё ещё слушаются плохо, но постепенно она становится узнаваемой, - холод тёмного дома с открытыми нараспашку окнами, в которые сквозит ночной ветер. Холод от стальной рукоятки ножа, ещё недавно давившей в ладонь. Холод, постепено наполнивший тела двух людей в спальне наверху. Не то чтобы холод был для них чем-то новым, как минимум, для отца - тот настолько привык, что от его сына осталась только искалеченная тень, запертая в нескольких помещениях в подвале, что ему и в голову не приходило подумать о том, удержат ли эти перебинтованные руки нож. После этого Рубен коснулся его первый раз за все эти годы - сняв для этого бинты с пальцев, долго и неуклюже срезая их тем же ножом - и когда он это сделал, он почувствовал от неподвижного тела только холод. И холод принёс ему облегчение. Ожоги не исчезнут, он это знает. На их местах останутся или шрамы, болезненные и сковывающие движения, или воспалённые раны, которые придётся обрабатывать заново. Химинес говорит, что процесс заживления у него идёт как-то иначе, чем обычно, но Рубен сомневается, что этот факт когда-нибудь восстановит ему повреждённые ткани и кожу, слизистую глаз или дыхательных путей. Но это определённо может означать, что у него есть шансы получить то, чего он был лишён, иначе. Лауре нравилось его слушать, даже когда он только учился, фальшивя и сбиваясь с ритма на каждой ноте. Сейчас он понемногу учится заново - это больно, разумеется, но руки понадобятся ему для анатомической работы, записей и исследований, и холод облегчает эту боль. Музыка и клавиши пианино, как вода, скользят по неровной поверхности его пальцев - так же, как когда-то скользило прикосновение сестры. От пальцев самой Лауры остались только обугленные тонкие кости, которые отец наверняка приказал закопать где-то среди подсолнухов вокруг пожарища. Теперь их, наверное, с трудом отличишь от углей, оставшихся на месте того амбара. Но Рубен продолжает играть нужную мелодию, не обращая внимания на боль и усталость. И когда по краю его зрения начинают вспыхивать белые и красные пятна, в этих всполохах ему порой видится взмах алого шёлка. Тогда он понимает, что ей всё ещё нравится.