Последний инквизитор

      Ночь наступила неожиданно. Хоть Карло и ждал её, он не заметил её приближения и понял, что время настало, только когда уже стемнело. Часы пробили полночь.       Руки его дрожали, пока он шёл по длинному тёмному коридору Апостольского дворца. Во внутреннем кармане лежали шприц и ампула с гепарином. Карло зачем-то вытащил их вечером, когда уходил из кабинета Папы, — а теперь нёс назад.       У самых дверей Папских покоев он хотел развернуться; развернуться, уйти, выбросить шприц и ампулу и сделать вид, что ничего не было. Сделать вид, что у Папы нет никакого ребёнка и никогда не было, что Папа безгрешен, что Папа никогда не предавал Бога, всегда был верен ему.       Но Бог явился Карло и велел ему очистить Церковь его — и кто же Карло такой, чтобы ему противиться?       Он приоткрыл дверь спальни и замер на пороге. Папа мирно спал, и Карло снова заколебался. Ребёнком он часто засыпал рядом с ним, когда его мучали кошмары, и это, пожалуй, останется одним из самых счастливых его воспоминаний даже после убийства. В те времена Папа, тогда ещё простой епископ, заваривал ему горячий шоколад, сажал на колени и рассказывал о Боге. Свои первые чётки Карло получил именно тогда. Папа купил их и подарил ему, чтобы Карло мог молиться после дурных снов.       Ровное сопение Папы раздавалось в ночи.       Почему, Господи? Почему все люди, которых Карло когда-либо любил, должны погибнуть, должны умереть в мучениях, не своею смертию? Папа согрешил, но почему нужно проверять его, Карло, верность убийством? Неужели нельзя было найти кого-то ещё? Мама бы не погибла, не приведи её он в церковь; и теперь он должен убить единственного отца, которого знал?       Карло подошёл к столу, залитому лунным светом, и проткнул ампулу. Разодранную плоть нестерпимо жгло. Кровь стекала из порезов, а сутана мокла и липла к коже.       Карло подошёл к постели и заслонил свет. Папа дёрнулся в темноте, отвернулся и распахнул глаза.       — Карло? Что с тобой, сын мой? Что ты здесь делаешь в это время? Что-то случилось?       Карло судорожно вздохнул и рванулся вперёд. Папа попытался увернуться, выставил руки и открыл рот, чтобы закричать, но Карло перехватил его.       Карло зажимал ему рот, постоянно оглядываясь на оставшуюся открытой дверь спальни, а слезы текли по его лицу, и Папа бился в конвульсиях, пытаясь выдернуть шприц или хотя бы скинуть со рта чужую руку. Простыни смялись под телом, а одеяло, прошуршав, упало на пол беспорядочным комком.       Гепарина в шприце оставалось всё меньше. Папа слабел. Он уронил руки и начал задыхаться, и тогда Карло позволил ему дышать через рот.       — Почему? Карло... Сын... Мой.       Карло плакал, как ребёнок, потому что убил своего отца, человека, который заменил ему отца, но слезы сохли на щеках, потому что отец его Карло предал. Он предал Бога!       Карло встал с постели и, шатаясь, вцепился в стол. Шприц упал на пол. Нужно было убрать его, убрать остатки ампулы, собрать пролившийся гепарин и уложить Папу поудобнее.       Но Карло не мог. Он был уверен, что поступил правильно — он знал, что поступил правильно, он выполнил свой долг, он убил отступника, ибо так велел ему Бог, но ноги подкашивались, а в горле пересохло. Он упал на колени, мягко стукнувшись о толстый ковёр.       У людей передозировка гепарина вызывает симптомы, схожие с теми, которые бывают при инсульте. Без вскрытия их очень трудно различить. Законы Ватикана запрещают вскрытие тел усопших понтификов. Ему ничего не будет от людей, Карло знал это — и уж точно его не покарает Бог, ибо он действовал по Его приказу.       Почему-то на ум пришла легенда об Аврааме, которому Бог ради проверки повелел принести в жертву своего сына Исаака. Тогда Бог в последний момент послал ему ягнёнка, чтобы оставить юношу в живых. Если Бог позволил Карло убить Папу, значит, он действительно был на него разгневан, значит, Папа действительно согрешил.       Надо собраться. Собраться!       Карло сжал руки в кулаки выпрямился. Собраться не получалось. Мысли метались из стороны в сторону, от шприца к Папе, от Папы к Исааку — и вспомнился Каин, убивший своего брата. Господи, за что ему это?!       Карло сложил руки и помолился за упокой. Папа согрешил, согрешил страшно, непростительно, но почему-то после молитвы на душе стало легче. Когда ещё убийца молился за свою жертву?       С губ слетел тихий смешок. Карло забрал шприц и смог подняться. Кто-то прошёл по коридору дворца, и Карло замер в испуге, переведя взгляд на Папу. Он лежал, безвольно раскинув руки, рот был беспомощно раскрыт, а глаза ввалились и смотрели в потолок с ужасом и каким-то необъяснимым смирением. Карло потянулся и прикрыл их. Тонкие старческие веки легко поддались ему. Карло почувствовал, что на пальцах осталась влага, и отступил в тень, давая свету упасть на лицо Папы. На щеках застыли слезы — и сколько этих слез принадлежало Папе, а сколько Карло?       Он уложил Папу поудобнее, взбил ему подушки и укрыл одеялом, и снова заплакал. Убийство давило на него, ложилось тяжким грехом на его душу.       Он вышел. Ему предстоял долгий путь до своей комнаты, путь освещённый только луной, путь обманчивый и опасный, но единственно правильный. Искренние слезы скорби смоют этот грех с его души и дадут сил продолжить его дело.       За следующие пятнадцать дней ему нужно будет найти человека, который убьёт проклятого Леонардо Ветра. Чёртов человек, отродье Сатаны! Если бы только он не сделал своё открытие, если бы не покусился на сущность Бога, задумав создать свою вселенную... Неужели так сложно понять, что человечество ещё не созрело для этого? Что есть вопросы, ответы на которые кроются в том, что этих ответов нет?       «Карло, — услышал он тихий голос матери, — у Бога для тебя грандиозные планы».       Верно. Путь его был предопределен задолго до его рождения. И он должен пройти этот путь до конца.       И если Карло сможет, — он должен смочь, он не имеет права подвести Бога! — если он заберёт грехи кардиналов себе, возьмёт их на себя — убьет их всех, и наберёт новых, чистых, безгрешных, преданных Богу, — то он останется единственным греховным. Один грешник для Церкви будет, конечно, лучше, чем добрая сотня.       А затем... А затем он убьёт себя, и грешников в Церкви не останется. Он был избран Богом для этого, Инквизитор двадцать первого века — Инквизитор спустя несколько веков после окончания Инквизиции. Великий Инквизитор. Последний Инквизитор — потому что после окончания его миссии уже никто не осмелится предать законы Божии.       Ибо убейте всех — а уж Господь узнаёт своих.