Руневская

Алиночке новая жизнь была не по душе. В чопорных узких платьях и крупных дворцовых комнатах она задыхалась, чувствовала себя чужой и лишней.   Дворецкий оставил утром на столике золочённый поднос — с фруктами, горячей кашей и кровью в гранённом стакане.   — Господин Руневский сегодня прибудет к обеду, — отрапортовал тот, — Велел кушанья подать в постель.   Девушка громогласным «благодарю» отпустила прислугу и уставилась на живой натюрморт — он был воплощением всего того, с чем когда-то она боролась: роскошь, неравенство и пролетариатская кровь. От этой мысли было тошно ровно до того момента, пока губ не коснулась алая жидкость. Бокал она опустошила сразу.   Всё же в новой жизни было и то, что Алине отчаянно нравилось. Например, так красиво выстриженные парки вокруг усадьбы, на удивление кроткие дочки Столыпина, огромные окна, кровь, Руневский.   С последними двумя пунктами она долго не могла смириться — от голода сдохнуть казалось проще. Да вот только Александр Константинович был человеком проницательным и с подвешенным языком: «Если бы вы кровь не любили, Алиночка, то в террористки бы не подались», — часто говорил тот.   А она головой мотала, хмыкала. «Это ж совсем другое!» — стало фавором среди остальных фраз в этом доме. Однако посыпались все отрицания, когда руки захотелось попачкать о чету Кровяника. Семья вырезана, Алина сыта, город спасён. Да только на душе сталось так паршиво, что хоть серебряной пулей в лоб! Руневский её, конечно, успокаивал. Убаюкивал совесть фразами о других сохранённых жизнях, об отомщённых слугах и проститутках. Но чудовищем она от того не переставала быть — а значит и отпираться от сути своей уж было бессмысленно.   Любовь же к Александру Константиновичу прорастала пшеничным зёрнышком — от первой встречи к злополучной ночи, когда тот чуть не погиб. Её память собирала тёплые взгляды, что вечно прилипали к Алине за резным столом, галантные прикосновения — никогда не требующие, но тихо умоляющие о большем. Тело тоже просило смилостивиться — особенно в вечер танца, когда руки Руневского так мимолётно проходились по пояснице, животу, её плечам. Места, где их фигуры находили контакт, загорались сладкой истомой. Рамки дворцового этикета не позволяли прижаться ближе положенного, и именно от этой мысли пришло такое простое осознание — прижаться ближе Алине хотелось.  

***

  — Алиночка, — сквозь истязанья губ шептал Саша, — Любимая.   Его раны не успели затянуться полностью, но страсть, накопленная долгими днями и ночами, неистово рвалась наружу. Ждать утра она не намеревалась. Девушка боялась сделать больно — сама же  доставала серебро из рёбер. Потому двигалась аккуратно, осторожничала.   Руневский же более медлить был не готов — Алинин поцелуй сработал спусковым крючком. Всё то, что жило в нём и просилось вырваться на свободу, наконец встретило открытую дверь. Её тело — величайший шедевр, и, как истинный ценитель, Александр губами, пальцами, всей кожей изучал экспонат.   Платье клочьями полетело прочь с простыни. Девушка ничуть не смутилась наготы — напротив, вальяжно потянулась, демонстрируя изгибы. Сашенька дрессированной собакой отреагировал на команду новой хозяйки — направился к груди, выцеловывая поданный трофей. Вобрал в рот жемчужину сосков, вылизывал, скулил, чуть ли не лаял от распирающей лёгкие радости.   Но карта милой особы вела Руневского дальше — по склону вниз, во впадину живота, а от неё — к влажной ложбинке. Мужчина припал к нежной коже, словно причащаясь Святым Граалем.   — Саша, — вспыхнула Алина новой эмоцией, — Сашенька!   Девичьи ладони безжалостно смяли атласную ткань. С Петей всё было по-другому — рваные, почти болезненные толчки, грубые покусывания плеч и, не смотря на все революционные идеи, безраздельная монархия над её телом. Руневский же не властвовал, а поклонялся. Язык обводил складки, выклянчивая громкие стоны.   — Любимая, — всё повторял мужчина в коротких паузах.   Словно умелый скрипач, он зажимал нужные участки грифа, вырывая из Алины мелодичные всхлипы. Так хорошо это было, так верно он знал её, что девушка невольно задумалась — сколькие прошли через эти пальцы, чтобы сейчас они так виртуозно справлялись с инструментом?   Однако долго думать Руневский не дал. Эти самые пальцы проникли глубже, лаская внутреннюю стенку. В мучительном темпе то заходя дальше, то покидая её, заставляя сжиматься всем существом. Не пытка, но всё же нечто близкое терзали низ живота, когда внутри стало очень пусто.   — Саша, — распахнула она глаза, не желая мириться с отсутствием и незаконченностью — Пожалуйста…   Но Александр Константинович уже обнажился и потянул женские бёдра на себя, устраиваясь меж её ног. Он коротко поцеловал в губы, уткнулся в горячую шею и вошёл. Чувство наполненности молнией пробежалось по каждой клетке тела. Движения размеренные, дыхание прерывистое, он никуда не торопился, предполагая, что в запасе у них найдется пара столетий.   Алина подалась вперёд, насаживаясь на мужчину. Громко выдохнула и закинула руки наверх. Руневский перехватил её запястья, провёл по ладоням и сплёл их пальцы в тугой замок. То, что творилось с девушкой, было похоже на морской прибой — волны то окатывали её персональный берег, то, сдирая остатки осознанности, убегали обратно. Раз за разом это повторялось, но где-то на горизонте уже поднималось пенистое цунами, грозящее утопить Алину в ощущениях.   Саша, будучи джентльменом, позволил даме перейти этот порог первой. Новоиспеченная аристократка с протяжным воем выгнула спину, задержалась дрожащей статуей в верхней точке и рухнула на подушки. Понадобилось еще несколько неровных толчков, чтобы Руневский такой же подбитой птицей упал рядом.   — Я люблю вас, Алина, — отдышался он, целуя голые плечи, — Спас за красоту, а полюбил за несносный характер.   — Мой характер совсем не к лицу высшему свету?   — У тебя будет много времени, чтобы привыкнуть, — усмехнулся Саша, — Да и у высшего света, когда ты станешь моей женой, выбора не останется.   Он долго гладил её волосы, пока мирное сопение не стало колыбельной, а подрагивающие ресницы — ночным мотыльком.