Богадельня

После ухода Амелл для Ниалла всё в Круге становится неожиданно пустым и неправильным. В оброненных будничных приветствиях завуалированно и осторожно закрадываются первые зачатки истинной, лишающей рассудка паранойи. Но пока она не обретает своей реальной власти. Всё перевернулось верх тормашками. Кроме, конечно, одного храмовника, которого вечно приставляли к Амелл; тот всё млел и краснел, словно девица на сеновале — Каллен по-прежнему бросает на Ниалла убийственные взгляды, переполненные юношеской ревности, словно бы в отместку за то, что воспитанница Первого чародея за всё время в его сторону так ни разу и не посмотрела. Вернувшиеся из Остагара маги топят Кинлох в своем молчании. Они приходят домой выгоревшие, с поблекшим, бесцветным взглядом, судорожно держатся за свои посохи и совсем не спят, настигнутые кошмарами по ту сторону зрачков — слишком живы в памяти видения чудовищных смертей и въевшийся страх, о котором не находится смелости заговорить вслух. На лицах застывает один и тот же немой вопрос: «Как же так?» Комнаты и залы мерцают в переменчивом свете свечей; он теплый, но почему-то не согревает так, как раньше. Кейли лишь истово молится, не жалеет коленей, богобоязненно прикрывая щиколотки, проклиная себя и свой дар, и Ниаллу, в детстве отмеченному материнской любовью и лаской как недоступным для чародеев даром, при взгляде на неё невольно становится жутко. Петра говорит, им еще повезло, что вернулись все, и, успокаивающе поглаживая переплет из ветхой кожи, неуверенно прижимает к груди том по долийской мифологии. Его она обычно читала в периоды, когда одолевала бессонница. Они были погодками и примерно в одно и то же время проходили Истязания, и кому как не Ниаллу знать её отработанные годами нервные привычки. — Не бери в голову. Всё скоро образуется, — старается успокоить он, но получается фальшиво, и можно даже поверить, что интенсивность переживаний отражает степень искренности. Наверное, лучше и вправду уткнуться в пыльные фолианты, чем снова и снова наблюдать на лицах это застывшее изумление. Ниалл же, сколько не кутается в одеяло, сколько не ворочается, пытаясь засунуть себя в сон, никак не может избавиться от озноба и неуловимого предчувствия, которое поутру тут же забывается. Он не знает, могло ли быть еще хуже. Оказывается, может. — Это самый разумный выбор, Ниалл. У нас нет на это времени, — сухой голос советника, словно скребущий по наждаку, вот-вот должен сорваться. Не то чтобы Ниалл добивался именно такой реакции. У Ульдреда лояльность Первого чародея (кто знает, что они обсуждают долгими вечерами в запертом кабинете) и ни много ни мало два поколения преданных учеников, которым он до сих пор служит наставником, так что было бы крайне неразумно открыто выступать против. Однако… Это не мешает Ульдреду прямо сейчас ненавидеть его так, что это чувствуется через несколько метров свободного расстояния — даже любопытно узнать, ради чего он так разоряется. — Давайте не будем принимать поспешных решений и лишний раз бросаться на вилы. Круг не просто так соблюдает нейтралитет. Сначала Логэйн запросит поддержки, а затем начнет пользоваться нами по малейшей прихоти, как очередным военным ресурсом. Ниалл хочет изменить хоть что-то. Он же рожден для чего-то великого. Он же достоин, нет? — Хотим мы того или нет, но мы уже ввязались в политику. Ирвинг, это наш шанс. Мы слишком долго выклянчивали объедки со стола Церкви. Бесполезно. Ульдред обставляет всё так, что им ничего не остается, кроме как поддержать узурпатора после смерти законного короля. Высказавшись во всеуслышание, предоставляя с десяток аргументов, Ниалл, которому со дня на день должны дать красную мантию, понимает, что здесь у него связаны руки, и устало улыбается, слыша, как коллеги соглашаются на нечто настолько бредовое. Проклятье. Ирвинг не видит дальше своего носа, раз позволяет этому продолжаться. Когда поднимаются открытые споры, он призывает к порядку. — Довольно. Еще не хватало всем нам здесь перегрызть друг другу глотки. Я вас услышал и думаю, мы можем еще немного повременить с решением. Собрание заканчивается, и Ирвинг отводит его на разговор, хотя толку ноль — все равно слухи в Башне разносятся быстро. — Ты очень убедителен для своего возраста, Ниалл. Старшим Чародеям нужны люди, чтящие традиции, только дождись своего времени, — с хриплостью глубоких лет говорит ему Ирвинг, по привычке бывалого ритора растягивая гласные. Но это не мешает вертеть им всем, кому не лень. Создатель милостивый. — Благодарю, Первый чародей. Ваши слова заставляют меня чувствовать себя помолодевшим. Лет на десять, — принимать похвалу тоже нужно уметь, и, кажется, с возрастом ироничные интонации прирастают к голосовым связкам каждого мага, близкого к Совету. Ниалл не стал исключением. По меркам Круга Ниалл и в самом деле молод; отросшие волосы выглядят немного дико, только двухдневная щетина добавляет должной мужественности и напоминает о пороге зрелости. Он узнает о прибытии Винн по тому, как всё приходит в оживление — для этого ей достаточно всего-то поговорить, не забыв с искренней заботой вскользь напомнить каждому магу о тщательно скрытых недостатках и похороненных в ученичестве сомнениях. Ниалл надеется, что именно Винн станет тем самым голосом разума, который всех отрезвит. Ульдред наверняка озвереет, когда её увидит, впрочем, он сейчас всегда злой, будто сотня одержимых, но, Ниаллу хочется верить, что хотя бы из-за внутренних склок Кинлох перестанет так явственно напоминать склеп, в котором их всех как будто дружно живьем похоронили. За тяжелыми дверьми обнажаются чьи-то грязные секреты, а стены впитывают в свою кладку неразличимые шепоты. Умирающие туманные ночи башни пахнут заговором и нечистой совестью, а потом повседневные сплетни в спальнях магов вдруг резко замолкают. На исходе дня едва слышно, как бешено, прирастая к горлу, колотятся сердца сновидцев. Странно, что Винн не пришла, ведь именно ей они обязаны новым деталям и значительному перевесу. На сей раз Совет проходил напряженно. На этаже пробирал неестественный холод. Сквозь запыленные салатовые витражи не проникал мир, а разрежённый лириумом воздух действовал усыпляюще. Комната для Истязаний со всей мрачностью и аскетичностью форм замыкалась в кольцо, надменно-высокие арки свода эхом вторили произнесенным фразам, и Ниаллу казалось, что, чтобы доказать свою правоту, Ульдред, сознавая свое поражение, и впрямь готов сорвать голос. — Я хотел предложить вам свободу, перестать загонять себя в угол, а вы плюете мне в лицо. И это вся благодарность?! — он беснуется, вставая во весь рост. — Вы лучше будете сидеть здесь, как домашние питомцы храмовников, в еде и довольстве, вместо того, чтобы раскрыть свой настоящий потенциал. Смотреть противно. Но все аргументы исчерпаны, с треском проигранная игра советника встречает лишь раздражение и осуждение. Скоро всё должно было кончиться. — И прославиться государственным изменником? Вот уж нет, спасибо, — скучающе произносит Ниалл, и, подводя итоги, всё это, в сущности, не имеет никакого значения. Всё уже сказано. — Ты знаешь, что это не так, Ульдред. Логэйн предал короля. Мы не станем подливать масла в огонь и брать на себя риски, которые не должны брать. Это воля Круга, ты должен понимать, — Ирвинг подгадывает момент и мягко перебивает Ульдреда до того, как тот успел бы бросить напоследок что-то колкое. — Понимать… не кучку трусов, боящихся себя и своего дара. Так или иначе, оно и случается. Ульдред готов уйти и увести за собой добрую треть Круга, и Ирвинг ведет себя так спокойно и сдержанно, будто ничего не происходит, разумеется, не собираясь никого выпускать, и, разумеется, это было прочтено правильно. «Ты всегда был без хребта, Ирвинг, но это легко исправить». Телекинетическая волна переворачивает, впечатывает в стену и оглушает. Забавно, как секунда может изменить абсолютно всё, с какой легкостью чья-то сила заставляет подняться на мыски против воли и подчиняет. Переливчатая стена заклятия, расходящаяся молниями, ослепляет вспышками энергии: Ниалл видел магию крови впервые, но понял, что это она, сразу — ладонь тянется к гудящему от удара лбу. Ему просто повезло быть ближе всех к выходу и прийти в себя. Силы и концентрации все еще оставались для того, чтобы, застлав ладонью, укрыть выживших антимагическим щитом и отступить. Они ничего не могут сделать. Массивная дверь спереди громко захлопывается, и со стуком Ниалла внутри прошивает железной иглой. Первое, что сбило с толку — постепенно густеющий, усыпляющий воздух, доносящийся из библиотечных залов. Грохот на верхних этажах ненадолго вывел из равновесия, дезориентировал, но у них не было времени насторожиться. И тогда прозвучали человеческие крики. Мужские, женские; храмовников и магов — они резонируют друг в друге болью, что не ограничивается одной лишь плотью. Башня затряслась до основания, до последнего своего камня. Даже сейчас она полна слухов, и так получается, что их распространяют мертвые, требующие отмщения, чьи губы хладны и немы. «Круг предали?» «Кто посмел?» «Кто?» Они успевают лишь ненадолго переглядеться — взаправду ли? — и худшие опасения подтверждаются, коих не было даже в их самых мрачных снах. Хватающийся за несостыковки сопротивляющийся разум под ними сдается. В потоке выживших, в сопровождении криков и лязга стали, Ниалл налетает на Петру. — Петра, найди Винн и остальных, — он кладет ладони на женские плечи, восстанавливая дыхание после долгой погони. У неё раскрасневшиеся щеки и испуганный вид. — Всё будет хорошо. Я разберусь с тем, что происходит. Я обещаю. — О, Андрасте… береги себя, — рыжеволосая тянется в объятия, и Ниалл без лишних слов тут же её подхватывает, коротко и нежно прижимая к себе. Ниалл не знает, что происходит, но Петра сейчас одна из немногих, кому он может доверять. На этом они расстаются. Завеса Тени прервана, и не нужно этого видеть, достаточно почувствовать. Демонов в первую очередь; этот смрад не спутаешь ни с чем, если хотя бы раз столкнулся в Тени. Рассеянные храмовниками чары; та сила, что присутствовала в Кинлохе всегда, и иссушает — заметно ослабла. Всё смешивается в раз. В кладовой Ниалл просит Овэйна отдать ему Литанию Адраллы, свято надеясь, что этого хватит, что это хоть на немного повысит их скромные шансы на победу, благодарит и старается не думать о будущем, которое и без того неясно. После развернувшейся бойни башня безмолвно погружается во мрак. Наконец его боевая магия пригождается, и они прочищают себе дорогу наверх: всё больше по пути им встречаются тела казненных на месте магов и павших храмовников. Ниалл бьется в двери, и в своем уме не остается никого, кто бы мог их открыть. В перекошенных лицах одержимых, чья прошедшая через метаморфозы нарощенная плоть наливается лимфой, угадываются знакомые черты, и от этого у Ниалла кровь в жилах стынет. Он собирает уцелевших на выручку в комнату Истязаний, которая сейчас как никогда оправдывает свое название, и теряет почти всех на храмовничьем этаже в битве с малефикарами — некоторые даже не успели сменить ученическую робу — и до чего больно в них вглядываться. Он переводит дух, и узловатая рука в холодном лунном свете изнеможенно утирает с лица кровь. Еще немного, огибая полукруг коридора. «За поворотом». Живы ли они еще, или Ниалл так спешит, сбивая дыхание, чтобы обнаружить лишь сосуды для одержимых? Опоздал ли он? Бежит ли достаточно быстро? Выпустить заряд молний он не успевает: лиловые искры гаснут на кончиках пальцев прежде, чем притупляется чувство подвоха. Праздность запускает свои когти в разум и держит мертвой хваткой за подкорку. Понимание приходит слишком поздно, чтобы можно было бы что-то предпринять, и Ниалл ускальзывает из реальности. Наступает сон.