Орлеанская дева

Они продолжили свой путь верхом на лошади: Жанне было тяжело идти в доспехе, а оставить Эммануэля на земле она больше не решалась. Как и не решалась называть его пленником, даже в своей голове. Он сильно напоминал ей себя, а потому было трудно ему не верить. Ей потребовались годы, прежде чем ее стали воспринимать всерьез. И если на свете появился кто-то вроде нее, то им стоит держаться вместе. — Ты назвал меня военачальницей, это так странно, — говорит она задумчиво, слегка повернув голову назад. — Ну, ты руководишь войсками… — Нет, я не о том. Это мужской титул, я никогда не слышала, чтобы его говорили так, будто он… женский. В будущем так говорят? — Да, в два ноль два два лет во Франции женщины… Эммануэль думает, как сформулировать все его мысли о великих достижениях женщин в области равенства за последние семь веков, да еще и на старофранцузском. Он заключает, что эта миссия невыполнима. Но он не привык сдаваться даже в безвыигрышной ситуации. — …стоят также, как и мужчины. Нет запрета на ношение «мужской» одежды для женщин. Женщины могут… делать одно ремесло с мужчинами… Она помолчала одну минуту, другую. — Я верю в то, что ты говоришь про одеяние — это должно было случиться однажды. Многим уже сейчас все равно, кто что носит. В основном, это осуждают верующие люди. — Ты тоже верующая, но тебя это не останавливает? — Бог говорит, что мужское одеяние не для женщин, а женское платье — не для мужчин. Но тогда зачем ему было посылать меня выполнять мужскую работу? — отвечала Жанна очень уверенно, будто бы давно обо всем этом думала. В словах этой девушки была та мудрость и понимание, каких Эммануэль не ожидал услышать. И он, конечно, не стал бы подталкивать Жанну к тому, к чему ее современники еще не готовы, ведь это могло обернуться ужасными последствиями для нее. Услышав то, что она думает об облачении в мужское, ему становится горько от осознания, что именно ее мудрость в конечном итоге и приведет ее к смерти. Жанна вытаскивает Эммануэля из тяжелых раздумий, продолжая: — Но что меня удивило в твоем рассказе… Ты сказал про одно ремесло для мужчин и женщин. Девушки служат, как и мужчины? Макрон уже было хотел расхвалиться тем, что французская армия — самая феминизированная армия в Европе. Только запас слов его останавливал в том, чтобы рассказать в какой чудесной стране он живет. — Да. Во французской армии много женщин, — ответил он сдержанно. — Не может быть! Жанна так заинтересованно его слушала, что ему было почти обидно, что он не может рассказать ей о прогрессивных идеях французского народа и похвалиться своим личным вкладом в то, как преобразилась Франция за его первый срок. Всего за секунду своим удивлением она заставила его улыбнуться до паутиноподобных морщинок на носу. Хорошо, что он сидел позади, так что она не видела его лица в этот момент. Ведь это было слишком милым зрелищем, чтобы поверить, что этот самый человек вносит глобальные изменения в уклад ее страны в далеком будущем. Хотя, в этом они были похожи: семнадцатилетняя девчонка, проложившая Франции путь в независимость, и самый молодой президент Франции, стремящийся сделать свою страну лидером Европейского Союза, а саму Европу — сильной и суверенной. Они оба были хорошим примером того, как миловидная внешность обманывает ожидания о глубине ума и силе убеждения. Une main de fer dans un gant de velours. Железная рука в бархатной перчатке. — Ты говоришь, что ты француз, но твои глаза… Они яснее неба. Откуда ты родом? — Я правда француз. Мой род… гасконцы. Жанна машинально тянет за вожжи и дергается на месте. Эммануэль, даже сквозь толщину разделяющих их лат, чувствует, как в один миг в ней возрастает напряжение. — Но Гасконь принадлежит Англии! — Так будет только до один четыре пять три!.. — спешит успокоить ее Эммануэль. — Потом она станет… Франция! Макрон слышит, как рыцарша выдыхает. Слова разрезают повисшую тишину. — Бог милует, увижу своими глазами, — за напряженным неуверенным шепотом, Макрон слышит нотки мечтания. Знание предстоящего заставляет его помрачнеть. Скоро они останавливаются. Жанна говорит, что коню нужен отдых, но это только часть правды. Она сама изрядно устала и не только физически. Но еще и потому, что ей на голову помимо огромного кома информации (который, ко всему прочему, излагался косноязычно и был полон неизвестных ей слов), свалился ни то безумец, ни то пророк, с которым она не представляет, что делать дальше. Как объяснить его командирам и солдатам? Не вздернут ли его из-за неясной речи? Не подвергнется ли доверие, которое ей пришлось строить годами, сомнению? А что, если он действительно просто сумасшедший старик? Тогда им обоим конец. Вопросы жужжат в ее голове назойливым роем. Но она должна оставаться в сознании, чтобы суметь защитить себя и Эммануэля при необходимости. Так что ей нужен часок-другой спокойствия на твердой земле. Когда они спускаются с лошади, у Эммануэля болит… всё. От кончиков пальцев ног до трапециевидных мышц спины. Так на его уже не молодом организме сказывается долгая поездка верхом. Он, чуть хромая, отходит от лошади, накидывает подсохшую рубашку и снова ловит на себе взгляд Жанны. Он ее не осуждает — для нее он просто мужчина — зрелый привлекательный мужчина, который, в силу гормонов, не может не вызывать интереса у подростка. Глядя на полуголого Эммануэля, Жанетта пытается его разгадать, но отвлекается. Ее взгляд приковывают него сильные жилистые руки. По бледным изящным кистям не скажешь, что ему приходилось заниматься физическим трудом или держать в руках меч или топор. Это скорее руки короля, чем защищающего его рыцаря или работяги. Когда руки прячутся за белой тканью одеяния, Жанетта отворачивается. Рыцарша не помнит, когда последний раз снимала доспехи. Кажется, это было на прошлой неделе. Очевидно, так давно, что они начали ее душить. Она понимает, что сама не сумеет выбраться из кирасы и испытывает укол бессилия. Она никак не ожидала оказаться здесь, в километрах от лагеря и без оруженосца, когда вечер уже близок. Ей требуется помощь. Эммануэль очень удивляется просьбе, но, конечно, соглашается. Он мучается с каждым бантиком, крепящим латы к телу. Он всегда срезал свои ногти под корень и теперь это ему аукнулось: пальцы то соскальзывают, то ногти сильнее отходят от кожи, что приносит неприятнейшие ощущения. И все же еще он с какой-то особой осторожностью помогает Жанне снимать каждую деталь ее обмундирования. Жанна очевидно была очень сильным и выносливым человеком — но помимо очевидного восторга, это вызывало в Макроне сочувствие. Такая маленькая и должна нести на себе весь этот груз. Не только латы и меч, но и огромную ответственность за полководческие решения. Жанна ни на секунду не расслабляется и прислушивается. Пускай они с Эммануэлем очень похожи, он все еще незнакомец и мужчина. Оба эти факта облепляют девичий мозг тревожными мыслями. Когда Жанетте приходилось спать в казармах, она никогда не раздевалась. Быть одной женщиной среди сотен и тысяч воинов-мужчин… страшно. Но сейчас она уже не в состоянии думать о безопасности своей чести. Если такова плата за то, чтобы не умереть под грудой доспехов, так тому и быть. Все равно легко она не дастся. Любой, кто посмеет ее тронуть, получит кинжал под ребро. Жанна что-то совсем притихла, и Эммануэль решил отвлечь ее от, как он думает, переосмысления новой реальности, которой он с ней поделился. Ну и себя — от боли в пальцах. — Почему ты помогла мне на поле? То, что мы ушли, принесёт... неприятности? Вырванная из прострации, Жанна отвечает: — Нет. Победа была за французами. Хороший военный сразу это видит. Именно поэтому англичане и стали отступать, они тоже знали. — Но те трое… что бежали на нас? — Мы были в тылу. Они бежали к своим. — О… Когда Эммануэль закончил снимать части доспехов, Жанетта смогла выдохнуть. Наконец-то она снова ни перед кем не зависима.