Глава 6. Злоключения Родри
6 августа 2022 г. в 10:52
День пролетал за днем, а «Дон», неспешно двигаясь вдоль европейского берега, всё больше удалялась от Придайна. В основном она шла под парусами, но иногда, когда ветер совсем стихал, запускали машину. Как на грех, почти всегда это случалось поздним вечером, почти ночью. Танька, обычно бодрствовавшая в такое время, каждый раз вспоминала при этом недавнюю историю с Дэл. Но, по счастью, ничего дурного ни с кем из девушек больше не происходило.
Хуже дело обстояло с Родри. Видимо, долгое пребывание в море не прошло для него бесследно. Уже на следующий день после спасения у него начался сильный кашель, и Танька, хорошо помнившая судьбу Робина, поначалу не на шутку всполошилась. Впрочем, мэтр Кай, сразу же взявшийся за лечение Родри, ничего по-настоящему опасного в его болезни пока не видел. И все-таки тот, похоже, теперь основательно обосновался в лазарете.
Конечно, за Родри Танька беспокоилась. В его лечение она не вмешивалась, резонно полагаясь на опыт мэтра Кая, но в лазарет прибегала при каждом удобном случае. Родри всегда встречал ее учтивым приветствием, однако вступать в разговоры особо не стремился.
Мало общалась Танька и с Серен, хотя после истории с Дэл они вроде бы помирились. Теперь Серен бо́льшую часть времени проводила в компании Илет и ее подруг, а к себе каюту возвращалась лишь по вечерам и сразу же укладывалась в постель. И, хотя она больше не докучала пустыми разговорами и нелепыми выходками, от такого ее поведения Таньке было неуютно. Натыкаясь взглядом на сиротливо лежавшие на сундуке пяльцы, к которым Серен больше не притрагивалась, Танька каждый раз испытывала угрызения совести, хотя рассудком понимала, что ни в чем не виновата.
И все-таки совсем уж одинокой Танька себя не ощущала. У нее были целых два постоянных собеседника, причем замечательных: Олаф и мэтр Кай ап Гладис. В их-то обществе она и проводила почти всё время. Собираясь втроем в пассажирском салоне, они часто подолгу беседовали, и тогда Танька то делилась своими африканскими планами, то знакомилась с маленькими тайнами большого врачебного искусства, то узнавала новое о дедушке Эмрисе, которого хорошо помнил старый корабельный врач. Иногда в разговорах их заносило даже в философские диспуты – и втайне Танька радовалась, что на них уж точно не мог попасть батюшка Элиан – университетский преподаватель философии и богословия. Тот, должно быть, схватился бы за голову, слыша некоторые мысли, озвученные мэтром Каем – между прочим, не только врачом, но и рукоположенным священником. А мэтр Кай задавался и правда непростыми для богослова вопросами – о духовном и телесном, о жизни и смерти, о добре и зле – и подчас находил на них собственные, весьма своеобразные ответы.
– Я уже добрую четверть века служу корабельным врачом, – рассказывал он в один из вечеров, исподволь поглядывая на Таньку. – Побывал в разных странах, насмотрелся разных людей. Видывал и белокожих гаэлов, и смуглых имошагов, и жителей Аксума, кожа которых цветом похожа на эбеновое дерево, и черных как смоль нубийцев. Ходят слухи, что дальше на юге, за Великой Африканской пустыней, живут и совсем диковинные туземцы – с вытянутыми, как желудь, головами, с огромными, свисающими до подбородка губами, с длинными, как у коз, шеями. Вот я и думаю: кто из них больше соответствует тому образу Божию, по которому, как учит Писание, был сотворен Адам?
– Так вроде же там дело не во внешности, а в бессмертной душе, – задумчиво проговорил Олаф. Немного помолчав, он добавил еще: – Ну если верить батюшке Элиану, конечно.
– Бессмертная душа... – загадочно усмехнулся мэтр Кай в ответ. – Ну да, что-то вроде того. Знаменитый африканский богослов Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан примерно такое и утверждал: находил образ Божий в свободе воли, в бессмертии... Но мне, конечно, до Тертуллиана далеко: даже имя – и то не такое мудреное. Так что я и ответ придумал попроще.
И, снова усмехнувшись, он неожиданно спросил:
– Помните наших горных пони?
Танька удивилась, но кивнула. Еще бы она не помнила этих некрупных, но сильных лошадок, терпеливо протащивших фургончик господина Эрка через всю Думнонию!
– Ну вот, – удовлетворенно улыбнулся мэтр Кай. – А я в Александрии видел египетских лошадей. Так вот, тамошние лошади совсем другие: они и выше, и стройнее наших, и бегают намного быстрее – куда до них камбрийским! Ну и как вы думаете: почему оно так?
– Ну так селекция же... – недоуменно пожала плечами Танька.
– Ага, – согласился мэтр Кай. – Хотя, наверное, не только она. Зачем бы египтянам разводить лошадей непременно с высоким лбом и тонкой мордой – не красоты же ради! А там таких полным-полно! Так что я думаю, там и просто случайностей хватало. А если допустить, что все египетские лошади – потомки одной-единственной пары, то всё становится совсем просто. Дети ведь обычно бывают похожи на своих родителей – и никакого отбора для этого не надо.
Подумав, Танька кивнула. Рассуждения мэтра Кая звучали и в самом деле убедительно, хотя и не совсем привычно.
– А теперь смотрите, – продолжал между тем тот. – Люди – они ведь тоже живые существа, так?
– Так, – покорно кивнул по-прежнему недоумевающий Олаф.
– Ну вот, – победно улыбнулся мэтр Кай. – Разбрелись люди по свету маленькими кланами, накопили в них случайных изменений, а потом эти кланы разрослись – вот вам и причина различий между народами. И не понадобилось никакой селекции, никакого отбора! А уж какой народ больше похож на Адама, какой меньше – теперь и не разберешь. Я иногда даже думаю: может, и сиды – тоже на самом деле его потомки? Не так уж они...
Тут Олаф вдруг тихо кашлянул, и мэтр Кай замолчал, не закончив фразы.
– Всё в порядке, почтенный мэтр Кай, – поспешно вмешалась Танька. Увы, продолжить оборвавшийся разговор уже не удалось: врач с озабоченным видом поднялся из-за стола.
– Пора бы мне, великолепная, – поклонился он. – А то там больной совсем заброшенный.
Пришлось кивнуть в ответ. Мэтр Кай тут же заторопился к выходу.
– Олаф! – невольно вырвалось у Таньки, едва дверь закрылась и они остались вдвоем. – Зачем ты его перебил?
– Ну... – смутился тот. – Мало ли... Вдруг бы тебе это не понравилось.
– Нет-нет, что ты! – Танька замотала головой. – Всё было в порядке, и ничего дурного он уж точно не сказал.
Олаф виновато посмотрел на нее и пожал плечами: дескать, никого обидеть не хотел, оно само так получилось. А Танька, с досадой махнув рукой, поспешила к выходу. Почему-то ей казалось, что перед мэтром Каем непременно следует извиниться.
* * *
Разумеется, в коридоре никого уже не не оказалось. Чуть подумав, Танька устремилась к лазарету. Пришлось подниматься наверх, потом бежать по коридору – такому же безлюдному, как внизу. Конечно, в дверь Танька ломиться не стала и даже постучалась не сразу, а сначала чуть постояла перед ней – перевела дух и заодно немного привела в порядок мысли. На стук, однако, никто не отозвался. Поколебавшись, Танька все-таки взялась за дверную ручку. Мэтра Кая в каюте не оказалось. Более того, Танька не нашла там и Родри. Его койка была, вопреки обыкновению, пуста. «А где все?» – чуть не вырвалось у нее. – Доброго вам вечера, великолепная, – раздался вдруг позади знакомый хрипловатый голос. Вздрогнув, Танька обернулась. Родри обнаружился шагах в пяти от нее – вполне одетый, и не в монашеский подрясник, а в моряцкие тунику и штаны. – Как вы себя чувствуете, господин Родри? – растерявшись, пробормотала Танька. Меньше всего она ожидала встретить его на ногах. – Вашими заботами, – с легкой, почти незаметной усмешкой отозвался тот. – Авось скоро подымусь. Видимо, Родри заметил ее удивление. Не дожидаясь расспросов, он поспешил всё объяснить: – Почтенный лекарь распорядился, чтобы я иногда выходил наверх подышать свежим морским ветром. Вот я и слушаюсь. В ответ Танька кивнула, затем попыталась вежливо улыбнуться. Улыбка, однако, далась ей с усилием. Что-то в этой встрече ее смущало – то ли слишком позднее время для прогулок, то ли неподобающая послушнику мирская одежда. И снова Родри опередил ее вопрос. Бросив на Таньку быстрый взгляд, он тут же опустил глаза долу и с самым почтительным видом вымолвил: – Должно быть, вас смущает мой вид, великолепная? По правде сказать, я и сам не слишком ему рад. Ну да что поделать! Моя старая сутана совсем изорвалась, и почтенный лекарь повелел ее выбросить. А взамен добрые моряки выдали мне вот это. Увы, платья, более подобающего смиренному новицию, у них не оказалось. Закончив объяснение, Родри неожиданно ухмыльнулся – совсем чуть-чуть, едва заметно. Но, видимо, эта-то ухмылка и оказалась для Таньки последней каплей. – Нет-нет, что вы, вовсе не смущает... – начала было она – и внезапно запнулась. Сомнения, исподволь копившиеся в ней, наконец оформились. Неужели Родри – обманщик?! Неужели он водит за нос всех, кто пытается ему помочь: и мэтра Кая, и Серен, и ее саму? Вдруг сделалось очень неуютно, точно она застала Родри за чем-то совсем уж постыдным. Некоторое время Танька неподвижно стояла, ошеломленно глядя на него, а с языка ее так и рвалось обвинение в чудовищной, бесстыдной лжи. Однако удалось сдержаться. В конце концов, это была всего лишь догадка – и верить в нее Таньке не хотелось совершенно. И уж тем более ей не хотелось незаслуженно обидеть сына своего старого друга. – Я не буду мешать вам, – пробормотала она напоследок и поспешила прочь.* * *
Разыскивать мэтра Кая Танька, конечно, уже не стала. Понятно было, что ни в какой лазарет тот не заходил: иначе бы пропавшего Родри уже вовсю разыскивали. Так что выходило, что славный корабельный врач тоже сказал ей неправду. И хотя эта ложь была маленькая и безобидная, Таньке сделалось от нее муторно на душе. Пропустив Родри в каюту, она немного постояла в растерянности возле закрывшейся двери, а затем направилась к себе. Однако не успела Танька пройти и десятка шагов, как позади нее с тихим скрипом распахнулась дверь одной из кают. А еще через мгновение за ее спиной раздался тихий, но в то же время отчетливый шепот: – Обождите, великолепная! Обернувшись, Танька увидела знакомую фигуру в темном платье – и сердце у нее радостно забилось. Вот же с кем можно переговорить насчет Родри, поделиться своими догадками! – Леди Эмлин!.. – тоже шепотом отозвалась она. – А я как раз хотела у вас спросить... – Госпожа Зои, – немедленно поправила та, а затем кивнула: – Хорошо. Давайте поговорим у меня в каюте.* * *
В каюте леди Эмлин царил такой идеальный порядок, что она выглядела необитаемой. На чисто отдраенном полу не было видно ни соринки – и уж тем более нигде не валялось ни одной брошенной вещи. Все восемь стоявших здесь кроватей были совершенно одинаково аккуратно заправлены, так что понять, какая из них занята, казалось решительно невозможным. О том, что в каюте все-таки живут, можно было догадаться, пожалуй, только по дорожной суме, пристроенной под столом, да по теплящемуся огоньку в подвесном масляном фонаре. – Как видите, я живу тут совсем одна, – улыбнулась леди Эмлин. – Ну а теперь спрашивайте! Кивнув, Танька осторожно спросила: – Скажите, леди Зои... Родри – что вы думаете о нем? Леди Эмлин пристально посмотрела на нее, а затем едва заметно пожала плечами. – Что я вам скажу, великолепная? – медленно произнесла она. – Мне не внушал доверия Хродберт из Кер-Леона по прозванию Робин Добрый Малый – но, надо признать, я оказалась к нему несправедлива. Если я теперь скажу вам, что мне не внушает доверия его сын – разве вы мне поверите? На мгновение Танька задумалась. Конечно, леди Эмлин была права. Но слишком уж свежи были ее, Танькины, недавние подозрения. И поэтому она твердо заявила: – Если объясните почему – поверю. – Хорошо, – кивнула леди Эмлин. – Тогда выслушайте меня. Во-первых... Я думаю, вы помните: первое, что сделал Родри на корабле, – это не очень искусно изобразил обморок. То, что обморок был притворным, надеюсь, вам, великолепная, доказывать не надо? – Не надо, – вздохнув, согласилась Танька. – Во-вторых, вы его руки видели? Белые нежные руки – без мозолей, без ссадин! Они похожи на руки рыбака или вообще на руки новиция, выполняющего трудные монастырские послушания? Как выглядели у Родри руки, Танька не помнила напрочь. Однако леди Эмлин говорила так уверенно, так убежденно, что поневоле пришлось ей поверить. – Но разве послушнику не могли поручать другую, более легкую, работу – например, что-нибудь переписывать? – все-таки спросила она на всякий случай. – Могли, – согласилась леди Эмлин. – Но только потом, получается, его ни с того ни с сего взяли и отправили ловить рыбу – одного в лодке, да еще и неумелого, знакомого лишь со стилусом и чернилами! Я думаю, такое не стали бы делать даже в наказание! И снова Таньке пришлось соглашаться. А потом она задала последний из вертевшихся на языке вопросов – уже просто на всякий случай, не надеясь услышать ничего хорошего: – А одежда? Ею с ним правда поделились моряки? Ну хотя бы в этом-то он не солгал? – Не солгал, – усмехнувшись, подтвердила леди Эмлин. – Еще бы ему не отдали штаны и тунику, если он выиграл их в кости! – В кости?.. Как это? Он ведь послушник! На это леди Эмлин лишь развела руками. – Тем не менее это так, – вновь усмехнулась она. – Выиграл в кости. По крайней мере, моряки между собой говорили именно про это. И, между прочим, подозревали его в нечестной игре. Впрочем, наговаривать на него напраслину я не хочу. Может быть, как раз тогда он и не мошенничал. – Но... – выдохнула Танька. – Леди Эмлин, вы хотите сказать, что господин Родри... – Я говорю только то, что вижу, великолепная, – отрезала та. – А вижу я, например, что он вообще не слишком похож на послушника. – Но он же одет как... – начала было Танька и тут же осеклась. – Одет – это еще ничего не значит, – откликнулась леди Эмлин. – Если он смог выиграть в кости моряцкую одежду, что мешало ему до этого так же точно выиграть монашескую рясу? Едва сдержав вздох, Танька кивнула. Увы, леди Эмлин, сама того не ведая, подтвердила и слова Олафа, и ее собственные догадки. – И что теперь делать? – пробормотала она растерянно. Леди Эмлин пристально посмотрела на Таньку. – Хотите совет, великолепная? Просто оставьте его в покое. А остальное пусть будет моей заботой. Голос у леди Эмлин был, как всегда, сдержанно-спокойным, почти бесстрастным. Но почему-то именно сейчас это спокойствие Таньку насторожило и даже испугало. Воображение немедленно нарисовало ей череду ярких картинок: вот леди Эмлин подходит к сэру Гарвану и что-то тихо говорит ему; вот трое – нет, четверо – дюжих моряков окружают ничего не подозревающего Родри; вот он, закованный в железные цепи, томится в темном трюме... – Леди Эмлин! – вырвалось вдруг у Таньки. – А может, сто́ит поговорить с ним? Вдруг у него были какие-то причины так поступить? – Наверняка были, – так же спокойно кивнула леди Эмлин. – Однако причины причинам рознь. Пояснять свою мысль она не стала – но этого и не требовалось. Конечно, если Родри натворил что-то дурное, то расспрашивать его не имело никакого смысла. – Я поняла, – дрогнувшим голосом произнесла Танька. – Вы правы, леди Эмлин. Незачем заставлять его лгать. Леди Эмлин удивленно посмотрела на нее, на миг задумалась. А затем, едва заметно улыбнувшись, кивнула: – Можно сказать и так, великолепная.* * *
А на следующее утро Родри исчез. Мэтр Кай, по своему обыкновению зашедший к нему на рассвете, обнаружил лишь пустую койку. Сначала он даже не особенно встревожился: явно шедший на поправку больной давно уже освоился на корабле и время от времени покидал лазарет по тем или иным надобностям. Однако Родри не объявился ни после девятичасовых склянок, ни после полуденной рынды, ни даже перед обедом. И тогда мэтр Кай забил тревогу. Первым делом он доложил об исчезновении своего подопечного капитану. Тот сразу же организовал поиски пропавшего. Под руководством сэра Эвина ап Никласа моряки обшарили на «Дон» и кубрики, и кладовые, и даже угольные ямы. Увы, отыскать Родри так и не удалось. Правда, в одном из кубриков обнаружилась ветхая монашеская ряса – та самая, в которую тот был одет, когда попал на борт корабля. Впрочем, ясности относительно судьбы Родри находка не прибавила. Расспросы живших в этом кубрике моряков поначалу тоже ничего не давали: те или уверяли, что ничего не знают, или отмалчивались. В конце концов сэр Эвин добрался до стоявшего наособицу совсем молодого ирландца в желтой лейне с мунстерской вышивкой. – Ну я принес, – равнодушно сообщил тот в ответ на вопрос о рясе. Тут сэр Эвин, и без того пребывавший в дурном расположении духа, окончательно вышел из себя. – Так какого дьявола ты молчишь, остолоп?! – рявкнул он, гневно сверкнув глазами. – А меня никто не спрашивал, – пожал плечами ирландец. И сразу же за спиной у сэра Эвина загомонили моряки. – Во дает Волчонок! – вырвалось у кого-то из них. Сэр Эвин стремительно обернулся – однако заметить возмутителя спокойствия уже не успел. Моряки были все как один: постные лица, почтительные взгляды – и затаенные насмешливые улыбки на губах. Поморщившись, сэр Эвин вновь повернулся к ирландцу. – А у тебя она откуда? – На палубе нашел, – по-прежнему спокойно ответил тот. – Где именно? – Ну на юте. На том разговор и закончился. Играя желваками на скулах, сэр Эвин развернулся и направился к выходу.* * *
Едва за сэром Эвином захлопнулась дверь, молодого моряка обступили товарищи. – Силен, Канаган! – одобрительно хлопнул его по плечу парень чуть постарше. – Далеко пойдешь! Другой моряк, пожилой жилистый бритт, хмуро посмотрел на обоих и покачал головой. Восторгов парня он явно не разделял. Хотя этот мальчишка, Кано по прозванию Волчонок, и не нанес прямого оскорбления старшему офицеру, все же он явно перешел грань допустимого. А дерзить сэру Эвину определенно не стоило: за три года службы на «Дон» его злопамятность стала притчей во языцах. Похоже, Волчонок и сам понимал, что натворил неладное: во всяком случае, особой радости его лицо не выражало. Напротив, уголки его губ печально оттянулись книзу, а глаза обеспокоенно бегали, словно у попавшегося воришки. – Ну, Кано, теперь моли бога, чтобы беглец сыскался, – мрачно хмыкнул бритт. – Авось тогда Эвин на радостях о тебе позабудет. Волчонок напрягся, ожег бритта злым взглядом исподлобья. – Что ж мне, признаваться было? – буркнул он в ответ. – Так ты что его, того? – удивленно, даже с испугом, уставился на Волчонка только что хлопавший его по плечу парень. – Ты спятил, Оху? – окрысился тот. – Больно мне надо из-за него на рею! Живехонек паскуда! А потом вдруг ухмыльнулся: – Но отметелил я его знатно! – Божьего человека!.. – укоризненно покачал головой Оху. – Да хоть бы и божьего – было за что! – бросил в ответ Волчонок, отцепляя от пояса мешочек и вытряхивая себе на ладонь его содержимое. – На-ка, погляди: у него отобрал! И он протянул недоумевающему Оху маленький предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении игральной костью. Оху покрутил кость в руке, осмотрел со всех сторон – а потом присвистнул: – Ого! – Угу, – откликнулся Волчонок. – Вишь какая штука? С одного боку залита свинцом – вот и падает всегда шестеркой вверх. Я ж говорю: паскуда! – А ну покажи! – вдруг оживился низенький широкоплечий моряк, В отличие от Волчонка и Оху, говорил он не по-гаэльски, а по-камбрийски, причем произносил слова с характерным гвинедским присвистом. Оху с готовностью подал гвинедцу кость. Тот немного покрутил ее в руке, потом подбросил в воздух и тут же поймал рукой. – Вот же зараза, – покачал он головой. – Выходит, обдурил он меня! – Что, Иви, тоже штаны проиграл? – хмыкнул жилистый бритт. – Если бы! – буркнул гвинедец в ответ. – Добро бы штаны, а то нож. Дедовский еще, наследственный! И, грязно выругавшись, он потряс кулаком: – Пусть этот мошенник мне только попадется!* * *
К вечеру волнение на море усилилось, «Дон» стало сильно раскачивать, а на Серен прямо во время ужина внезапно навалился приступ морской болезни. Сначала у нее закружилась голова, потом к горлу подступила легкая тошнота, а потом ни с того ни с сего во рту появился явственный привкус столь ненавистного ей имбиря. Некоторое время Серен безуспешно пыталась бороться с этим наваждением, но быстро сдалась и поспешно вышла из-за стола, оставив ужин почти нетронутым. Видимо, на ее состояние никто из присутствовавших не обратил внимания, так что пассажирский салон Серен покинула в одиночку. Пошатываясь, она с трудом добралась до трапа, а затем, превозмогая головокружение, поднялась на верхнюю палубу. Качка здесь ощущалась еще сильнее, однако на свежем воздухе Серен сделалось немного полегче. Чуть переведя дух, она направилась к своей каюте. – Доброго вам вечера, домникелла, – вдруг послышалось за ее спиной. Голос был тихим, вкрадчивым и казался очень знакомым. Впрочем, испугаться Серен это не помешало. Ойкнув, она обернулась – и тут же в ужасе отшатнулась. Перед ней стоял спасенный с курраха послушник – но в каком виде! Прежними у него остались, пожалуй, только голос да еще огненно-рыжая лохматая шевелюра. В остальном же послушник изменился до неузнаваемости. Лицо его сделалось одутловатым, нос потолстел и сплюснулся, а оба глаза превратились в узкие щелки, под которыми красовались большие сине-фиолетовые пятна. Одет послушник был тоже непривычно: вместо монашеской рясы на нем были изорванные моряцкие штаны и куртка. – Господи, что с вами? – всплеснула руками Серен. – Ох, домникелла, – вздохнул послушник. – Это очень печальная история. Да будет вам известно, что в обитель святого Карантока я удалился от несчастной любви к одной юной девице из славного римского рода, предпочевшей мне более достойного и благородного жениха. Несколько лет я прожил в уединении в монастырской келье, не желая мешать их счастью. Увы, здесь, на корабле, я нежданно-негаданно повстречал своего счастливого соперника, и тот, снедаемый беспричинной ревностью, дал волю рукам. Не то чтобы Серен поверила каждому слову послушника, однако рассказ возбудил в ней любопытство. К тому же ее, конечно, подкупило обращение «домникелла»: так ведь когда-то обращались к юным девушкам в Риме! – Как же я сочувствую вам... честной брат, – запнувшись, вымолвила Серен. Имя послушника она так и не сумела припомнить, хотя прежде точно его слышала. – Меня зовут Родри, домникелла, – немедленно поклонившись, представился послушник. – Могу ли я чем-то помочь вам, брат Родри? – поспешно откликнулась Серен и замерла в предвкушении еще более интересных подробностей. Головокружение и тошнота окончательно ее оставили. Послушник задумчиво посмотрел на нее, потом смиренно опустил глаза. – Право, мне неловко затруднять вас, домникелла, – робко вымолвил он. – Разве что осмелюсь попросить вас о совсем малом пустяке. Дело в том, что... – не договорив, послушник вдруг посмотрел на Серен и, явно смущаясь, спросил: – Как мне обращаться к вам, домникелла? – Стелла, – ни с того ни с сего брякнула Серен. На миг она ужаснулась содеянному: представляться чужим именем прежде ей не доводилось никогда. Однако почти сразу же нашлось оправдание: в конце концов, она всего лишь перевела свое настоящее имя с камбрийского на латынь – разве это ложь? Да и звучало «домникелла Стелла» не в пример лучше, чем «домникелла Серен». – Видите ли, досточтимая домникелла Стелла... – почтительно поклонившись, продолжил между тем послушник. – Дело в том, что мой счастливый, но ревнивый соперник сумел настроить против меня, смиренного служителя Божия, едва ли не всех моряков на этом большом корабле. Вот уже второй день я скитаюсь по нему, гонимый всеми, подобно многострадальному праведнику Иову, и не имею возможности преклонить голову. – Ах, как же вам не посчастливилось, бедный брат Родри! – старательно округлив глаза, воскликнула Серен. Сочувствие ее, впрочем, было довольно искренним, хотя и меньшим, чем она старалась изобразить. Зато послушник воззрился на нее с неподдельным испугом. – Умоляю вас, досточтимая домникелла Стелла, – свистящим шепотом произнес он. – Говорите потише, пожалуйста! Не дай бог кто-нибудь услышит наш разговор. Если меня найдут, мне несдобровать! Тут Серен посмотрела на послушника с еще бо́льшим любопытством. Даже если тот говорил неправду, за его рассказом явно скрывалась какая-то загадка. Происходившее становилось всё интереснее и интереснее. Чуть подумав, Серен кивнула. – Да-да, я поняла – тоже перейдя на шепот, ответила она и тут же поинтересовалась: – Но почему бы вам не попросить защиты у капитана? – Увы, – вздохнул послушник. – Человек, оклеветавший меня, – не хочу называть его имени – приходится капитану близким другом, так что... – и он печально развел руками. А Серен основательно задумалась. Кого же имел в виду послушник, говоря о счастливом сопернике? Сэра Гарвана, капитана «Дон», она, конечно же, знала и в лицо, и по имени, но не имела ни малейшего представления о его друзьях. Однако загадка требовала разрешения, не давала покоя. Не найдя очевидного ответа, Серен решила обратиться к университетским знаниям. И сразу же ей вспомнилось, как батюшка Элиан на одной из своих лекций рассказывал об аналогиях. «Чаша относится к Дионису так же, как щит к Аресу, – бубнил он, повторяя слова греческого философа по имени Аристотель. – Поэтому чашу можно назвать щитом Диониса, а щит – чашей Ареса». Ту лекцию Серен запомнила, пожалуй, лишь потому, что батюшка Элиан забавно морщился всякий раз, когда упоминал кого-нибудь из языческих богов. Теперь же, всплыв в памяти, его объяснения вдруг показались настолько простыми и ясными, что было просто грешно ими не воспользоваться. С кем, например, дружил у Серен отец? Ну конечно, с теми, кто приходил к нему в гости. А приходили всё больше такие же, как он, королевские чиновники да еще иногда господин Силиэн ап Тэрвел, его помощник, отвечавший за посевы в западных землях. Вот и получалось, что друзей капитана следовало искать среди других капитанов, в крайнем случае – среди их помощников. Капитан на «Дон», разумеется, был только один. Однако помощник у него все-таки имелся – сэр Эвин ап Никлас, старший офицер корабля. – Неужели это сэр Эвин? – громко прошептала Серен. Послушник удивленно посмотрел на нее, а потом с видимой неохотой кивнул. – Бедненький! – Серен добросовестно охнула, с трудом сдержав торжествующую улыбку. Ну а как же ей было не радоваться? Зря, выходит, ругал ее батюшка Элиан: никакая она не бестолковая, вон какую сложную задачу решила! – Теперь вы понимаете, досточтимая домникелла Стелла, в каком я оказался положении, – жалобно посмотрев на нее, откликнулся послушник. – Прячусь ото всех, перебираюсь с места на место дни и ночи напролет, во рту ни маковой росинки... – О господи! Да вы же голодны! – всплеснула руками Серен и беспомощно огляделась вокруг, словно надеялась высмотреть где-нибудь еду для несчастного. Еще через мгновение ее осенило. – Обождите меня здесь, – торопливо шепнула она. – Я сейчас! И, сорвавшись с места, Серен со всех ног понеслась к трапу.* * *
«Домникелла Стелла!» – тихо хмыкнул Родри, едва Серен скрылась в люке. А то он не знал, как зовут на самом деле эту вечно непричесанную толстушку! За время, проведенное на корабле, Родри успел выяснить имена доброй половины его обитателей, как моряков, так и плывших в Африку молоденьких ведьмочек. А уж Серен, самую бестолковую из них, он запомнил с первого дня – с того самого времени, как та прибежала к нему на помощь. И точно так же с первого дня он запомнил Этайн, дочку леди Хранительницы. Впрочем, уж ее-то, самую настоящую сиду, не запомнить, пожалуй, было невозможно. Ведьм Родри уважал, но особо не боялся: сам был сыном аннонской колдуньи. К волшебному народу его отношение было сложнее. С одной стороны, в раннем детстве он не раз слышал от матери предания о народе Дон – о великих королях Гвине и Арауне, о могучих воинах и волшебниках Гвидионе, Аметоне и Ллеу Ллау Гифесе – и от описывавшихся там подвигов и чудес у него захватывало дух. С другой стороны, его отец, Робин Добрый Малый, тоже считал себя наполовину сидом, однако ничем особенным среди остальных людей вроде бы не выделялся – разве что большой причудливой родинкой на спине. Так что Родри до поры до времени был уверен, что жители холмов – самый обычный человеческий народ, хотя и владеющий какими-то тайными знаниями. И даже необычная внешность леди Хранительницы, воспетая в балладах и упоминавшаяся в многочисленных байках, не разубеждала его в этом мнении. Что людям свойственно преувеличивать и вообще привирать, он убедился еще в малолетстве. Про встречу своих родителей с молодой сидой Этайн Родри узнал около двух лет назад – тоже из баллады, исполненной бродячим бардом. От того же самого барда он услышал и о загадочном отплытии Робина Доброго Малого и Мэйрион-озерной на Авалон – и, конечно, исчезновение матери и отца оказалось для него куда важнее, чем их знакомство с какой-то там девушкой, пусть даже и дочерью Хранительницы. Однако внезапная встреча с Этайн на корабле потрясла Родри до глубины души. Все его прежние догадки о сидах рассыпались прахом, едва лишь та встретилась с ним взглядом. Этайн могла оказаться кем угодно: демоницей, ангелом, неведомым созданием из иного мира – но только не человеком. Потому что таких, как у нее, глаз – огромных, чуть ли не на пол-лица, и почти без белков – у людей просто не могло быть! Вскоре выяснилось, что Этайн в самом деле была знакома с родителями Родри и даже получила в дар от его отца глиняную свистульку. Более того, она знала об их отплытии на Авалон немало подробностей, о которых бард то ли не ведал, то ли умолчал. Подробности эти показались Родри не просто важными: теперь он мог всерьез надеяться, что его родители не только уцелели, но и благополучно добрались до волшебного острова. А это меняло многое. В раннем детстве Родри часто бывал свидетелем ссор между родителями. Мать, бранясь с отцом, то и дело называла его «никчемным бродягой» и «жалким лицедеем», а иногда, распалясь особенно сильно, – еще и «самозваным сидом». Отец в таких случаях обыкновенно отмалчивался, лишь иногда усмехаясь в ответ, однако ни разу ей не возразил. Мудрено ли, что, став старше, Родри перестал верить не только в родство отца с народом холмов, но и в былые военные подвиги матери. Даже долетавшие до ушей Родри песни и рассказы о Робине Добром Малом и о Мэйрион-озерной не переубеждали его: казалось, речь в них шла о каких-то других людях, носивших те же самые имена. И вот теперь родители открылись Родри совсем с другой стороны. Как известно, простых смертных принимали на Авалоне очень неохотно – а значит, Робин и Мэйрион были не просто бродягой-лицедеем и деревенской ведьмой, а либо величайшими из героев, либо потомками волшебного народа. Вывод напрашивался сам собой: судя по всему, мать у Родри и правда была героиней саксонской войны, а вроде бы никакими особыми подвигами не прославившийся отец, по всей видимости, состоял в родстве с народом Дон. Догадка потрясла Родри до глубины души. Отныне он, много лет стыдившийся своих родителей, мог ими гордиться. Более того, передававшиеся из уст в уста рассказы о Робине Добром Малом теперь перестали казаться Родри досужим вымыслом. И при этом некоторые из них сулили ему поистине невероятные перспективы. Что если он, например, унаследовал от отца дар получать все, чего бы ни пожелал, и способность менять обличья? И неважно, что прежде таких способностей Родри за собой не замечал: согласно одному из рассказов, у Робина они тоже проявились не сразу. По-другому Родри стал теперь относиться и к рассказам о будто бы оставленном ему отцом волшебном наследстве. Прежде, до разговора с Этайн, он, конечно, подумывал когда-нибудь наведаться в родной дом и разузнать о наследстве подробности. Но ни на обретение несметных сокровищ, ни тем более на подлинное сидовское волшебство он тогда не рассчитывал совершенно. Теперь же Родри был готов полностью поверить этим слухам. Воображение вовсю рисовало ему надежно спрятанный отцом свиток с могущественными древними заклинаниями. Конечно, разумнее всего было бы справиться о наследстве всё у той же Этайн. Однако, узнав у сиды некоторые подробности о судьбе своих родителей, Родри никак не мог заставить себя заговорить с ней снова. Даже когда та сама заявлялась к нему в лечебницу, он лишь здоровался в ответ на ее приветствие и тут же замолкал. И добро бы Этайн была надменной и неприступной, как подобает принцессе, – но ведь ничего подобного не было и в помине! Она жила в одной комнате с вечно всем недовольной «римлянкой», обедала и ужинала вместе с остальными молодыми ведьмами, а однажды Родри наблюдал, как какой-то белобрысый парень – судя по всему, один из молодых гленских колдунов – бесцеремонно болтал с сидой. Овладевшая Родри нерешительность не имела ничего общего ни с раболепием, ни с робостью влюбленного: с королями, принцами и епископами он всегда разговаривал без особых церемоний, а от любовных страданий его давно уже излечила жизнь. Нет, здесь было нечто иное: Родри боялся – причем сразу многого. Боялся оказаться изобличенным во лжи: известно же, что сиды и сами никогда не лгут, и почти всегда чувствуют, когда кто-нибудь пытается их обмануть. Боялся, что Этайн припомнит ему детские проказы, которые он когда-то устраивал так, чтобы люди обвиняли в них славный народ. И, наконец, боялся услышать от нее что-нибудь такое, что разрушило бы все его надежды – и на благополучный уход родителей на Авалон, и на свое чудесное происхождение, и на отцовское наследство. Конечно, долго избегать разговора с Этайн не получилось. Хуже того, при очередной встрече Родри допустил оплошность, по привычке прибегнув к спасительной лжи, – и уверенности, что Этайн действительно в нее поверила, а не притворилась, у него не было совершенно. Зато в чем он сейчас не сомневался – так это в том, что страхи уже успели обойтись ему очень дорого. Не будь голова у Родри ими забита – не подвели бы его обычно такие ловкие руки и не попался бы он столь нелепо на «волшебной» игральной кости! А теперь ему приходилось прятаться не только от сиды, но и от разъяренных моряков. Так что, рассказывая пухленькой ведьмочке по имени Серен о своих злоключениях последних дней, Родри почти не лукавил – разве что выдумал на скорую руку жалостную предысторию с несчастной любовью. Впрочем, что еще оставалось ему делать – не рассказывать же позорную правду! Выдумка эта, по совести говоря, казалась самому Родри неудачной. Особенно досадным в ней было неуместное и даже опасное упоминание сэра Эвина. Пусть даже Родри не сам приплел его к рассказу, а всего лишь не стал разубеждать ведьмочку – это ничего не меняло: в клевете был повинен именно он. А сражаться с сэром Эвином на поединке Родри не мог и помыслить: воином он считал себя совершенно никудышным. Вот и молился он теперь мысленно и древним богам, и христианским святым, чтобы ведьмочка удержала язык за зубами и не распустила слух по кораблю. Больше же всего Родри сейчас хотел как можно скорее очутиться на берегу – подальше от подозрительной сиды, от разгневанных моряков, от назойливой ведьмочки, а заодно и от неведомой силы, заставлявшей корабль двигаться без помощи весел и парусов. Однако надежды на скорую высадку у него было немного. Думнонию «Дон» миновала, так и не зайдя ни в один из портов. Приставать к континенту она тоже явно не спешила. Между тем Родри было далеко не безразлично, где именно ему удалось бы покинуть корабль. Одно дело королевство Арморика, населенное бриттами, среди которых легко затеряться, – и совсем другое – южные земли. О странах, лежавших за Арморикой, Родри знал очень немного, но в одном был уверен точно: там ему пришлось бы трудно. Даже объясниться с местными – и то могло оказаться непростой задачей. Бриттский и ирландский языки в тех краях наверняка были бесполезны, наречием франков, несмотря на бабушку-франконку, Родри не владел, а та латынь, которую он освоил на Придайне, сильно отличалась от латинских говоров жителей континента. Случалось, что Родри, разговаривая с оказавшимися на Придайне чужеземцами вроде бы на одном и том же языке, понимал их речь через слово. В довершение всего, он не знал обычаев этих стран, и это грозило нешуточными опасностями. Однажды по молодости Родри лишь чудом избежал смертельного поединка – а всего-то навсего его угораздило неверно обратиться к какому-то пиктскому владетельному принцу, по облику куда более похожему на главаря разбойников! Нужно ли говорить, до какой степени не хотелось ему после того недоразумения очутиться среди каких-нибудь го́тов или васконов, не говоря уже о неведомых дикарях совсем далеких земель. Успела ли уже «Дон» миновать Арморику, Родри не знал. Впрочем, о том, чтобы добираться до берега вплавь, в любом случае не могло идти и речи: земля была слишком далека, а Родри едва умел держаться на воде. Мысль угнать шлюпку тоже пришлось сразу же отбросить: слишком свежи были пугающие воспоминания о недавнем странствии на куррахе. Ну а шанс попросить капитана о заходе в какой-нибудь из армориканских портов Родри, судя по всему, безнадежно упустил – всё из-за той же злополучной, сделавшей его изгоем, истории с костью. Увы, теперь оставалось уповать лишь на везение. Нежданная встреча с назойливой, но забавной ведьмочкой-«римлянкой» поначалу показалась Родри совершенно бесполезной. Однако ведьмочку он все-таки окликнул и даже затеял с ней разговор – поначалу скорее чтобы отвлечься от неприятных мыслей. И действительно, пока та, раскрыв рот, слушала выдуманную на ходу небылицу, Родри про себя откровенно веселился. Но итог разговора превзошел все его ожидания: похоже, ведьмочка растрогалась до такой степени, что решила раздобыть ему еды. А голоден Родри был и в самом деле. Так что сейчас он стоял, прислонясь к мачте, и нетерпеливо поглядывал на люк. Ведьмочка, однако, возвращаться не торопилась. То и дело Родри отрывал взгляд от люка и напряженно, опасливо озирался вокруг. Судя по всему, тревога его была напрасна: никого поблизости на палубе не было. И все-таки чувствовал он себя неуютно. Хотелось как можно скорее убраться в какое-нибудь укромное место – туда, где можно было бы отлежаться вдали от посторонних глаз. А отлежаться Родри хотелось, пожалуй, даже больше, чем поесть. После недавних побоев у него болели и голова, и грудь, и бока, один глаз плохо видел, и, в довершение всего, время от времени напоминал о себе так и не прошедший до конца кашель. Родри уже подумывал махнуть рукой на еду и отправиться на поиски очередного убежища, когда из люка внезапно выглянула растрепанная девичья голова. Вскоре на палубу выбралась ведьмочка с большой плетеной корзиной в руке. – Вот! – гордо объявила она. – Добыла! Не удержавшись, Родри сглотнул слюну: воображение нарисовало ему в корзине целую гору самой разнообразной снеди. Однако больше ничем он своего нетерпения не выдал, а повел себя, как подсказывал прежний опыт: учтиво поклонился ведьмочке и произнес: – О, благодарю вас, досточтимая домникелла Стелла! Та в ответ прямо-таки расцвела. – Угощайтесь, почтенный брат Родри! – быстро протараторила она и, протянув корзину вперед, захлопала ресницами. Родри с вожделением посмотрел на корзину, чуть подождал для приличия и наконец заглянул внутрь. На дне огромной корзины обнаружилась довольно скромных размеров оловянная миска, с горкой наполненная непонятным желтоватым месивом, отдаленно напоминавшим мокрую соломенную труху. Поверх «трухи» красовался крошечный кусочек мяса. Не удержавшись, Родри ухватил мясо рукой, одним махом забросил в рот и, несмотря на странный кисловатый привкус, принялся жевать. Потом осторожно дотронулся до оставшегося «месива». Оно оказалось мокрым и склизким. Недоуменно посмотрев на испачканный палец, Родри поднес его к носу, понюхал – и тут же скривился. – Что это?! – А... – невинно улыбнулась ведьмочка. – Так это же кислая капуста! – Кислая? – переспросил Родри с недоумением. – Ну да, – заметно смутившись, ведьмочка кивнула. – Мы тут все ее едим. Очень полезно в путешествии. К тому, чтобы его кормили какой-то скисшей капустой, Родри был решительно не готов. Брезгливо сморщившись, он вытер ладонь о штаны. Еще через миг его затошнило.* * *
По правде говоря, квашеную капусту Серен тоже так и не полюбила. Впрочем, в этом отношении она не была одинока: судя по всему, такому странному кушанью не радовался никто из студентов. Каждый раз, когда оно оказывалось на обеденном столе, Олаф и девушки мрачно ковыряли ложками в мисках, а Серен и вовсе оставляла злополучную капусту почти нетронутой. По счастью, кормили студентов капустой на корабле нечасто, но в этот вечер кок не поскупился – щедро наложил ее в тарелки. Серен даже подозревала, что тошнить во время ужина ее стало не столько из-за качки, сколько от наполнившего помещение отвратительного запаха. Узнав, что Родри голоден, Серен, разумеется, тут же вспомнила об оставленном ею на столе ужине – и возликовала. Какая же выпала ей великолепная возможность проявить щедрость совершенно не в ущерб себе! Решение она приняла мгновенно – и, бросив Родри пару фраз, опрометью понеслась в пассажирский салон. Ужин Серен застала в самом разгаре. Олаф угрюмо жевал с недовольным выражением на лице, девчонки хмуро перешептывались. Разумеется, на ее долю никто не позарился. Миска Серен стояла на прежнем месте, а рядом с ней лежал надкушенный кусочек сухаря – единственное, что она успела попробовать. Чтобы добраться до миски, пришлось протискиваться между Брид и Ллио. Как Серен ни старалась быть аккуратной, все равно она обеих потревожила: одну зацепила локтем, другую толкнула плечом. Те разом обернулись. Брид удивленно хмыкнула, но ничего не сказала. Танни, сидевшая напротив, с недоумением посмотрела на Серен и тоже промолчала. Объяснять Серен никому ничего не стала – просто подхватила миску да и метнулась прочь из салона. В коридоре она подхватила какую-то удачно подвернувшуюся корзину, сунула туда миску и со всех ног понеслась к трапу. Вскоре Серен уже стояла перед несчастным голодным Родри, протягивала ему спасительную еду – а сама предвкушала, как тот рассыплется перед ней в заслуженных благодарностях. Увы, ее надежды не оправдались. Впрочем, прилагавшийся к капусте кусочек мяса Родри все-таки осилил – и даже справился с приступом тошноты. Но доброго слова Серен так и не дождалась. Отдышавшись, Родри утер рот рукавом, поморщился. – Нет уж, домникелла, не по душе мне такое угощение, – заявил он, а затем совсем непристойно икнул. Серен, оскорбленная в лучших чувствах, обиженно надула губы. – Не хотите – как хотите! – швырнув корзину на палубу, она громко фыркнула и с гордым видом зашагала прочь. Напоследок Серен обернулась. Родри с обескураженным видом смотрел ей вслед.
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.