Большое путешествие Этайн. Часть 1. Путь до Африки

      Танька сильно волновалась: предстоявший разговор мог оказаться очень тяжелым. А вдруг Родри до сих пор надеется, что его родители остались в живых, что они нашли себе приют на Авалоне?       Гленские землеописатели уже три десятка лет старательно обследовали и сушу, и море, моряки вовсю пользовались начерченными ими картами, но очень многие жители Придайна по-прежнему верили в реальность волшебного яблоневого острова. Верили и искали его, и не только в море, но даже на суше – кто возле захваченного нортумбрийцами Кер-Луэля, кто на Мейкаловом холме в Мерсии под Кер-Ваддоном. Иным Авалон чудился в давным-давно известных и облазанных вдоль и поперек островах: северянам Алт Клуита – в покрытом зелеными лесами и лиловыми вересковыми пустошами Инис-Манау, жителям камбрийского Гвинеда – в славной древними священными рощами Моне.       Думнонцы имели на этот счет собственное мнение: остров Авалон лежал на закатной стороне, за скалистым и почти безлюдным Эннором. В последние годы среди них распространилась новая легенда: будто бы именно туда, на Авалон, уплыли прославленный плут, весельчак и защитник бедняков Робин Добрый Малый и его жена, знаменитая героиня саксонской войны Мэйрион-озерная. Бродячие певцы – и бриттские барды, и англские глеоманы – быстро переложили легенду на стихи и разнесли по всему Придайну. С каким же трепетом однажды услышала такую балладу Танька из уст забредшего в Кер-Сиди думнонского барда, с какой радостью опознала в ней слог старого знакомого Эрка ап Кэя! Как же отчаянно хотелось тогда поверить во всё, о чем пел седой одноглазый бард, – в благоуханные яблоневые сады, в музыку незримых крутов и арф, в чудесную встречу Робина и Мэйрион с королем Артуром!.. Но, увы, она знала правду – а правда эта если и оставляла какую-то надежду на спасение Робина и Мэйрион, то совсем крошечную, почти призрачную. Сама же Танька ни в какое их спасение и вовсе не верила – хотя бы потому, что помнила, как эта легенда рождалась – на ее глазах и даже при ее участии. А еще – потому что пропавших так и не смогли найти – ни живыми, ни мертвыми. Робин и Мэйрион исчезли бесследно, словно маленький куррах Лэри О'Лахана и в самом деле ушел по Прямому пути за круги мира, как корабль сидов в маминой сказке о Срединной Земле.       Вот и пришлось просить у Родри время, чтобы «собраться» – не столько вспомнить давние события – разве же такое позабудешь! – сколько просто успокоиться и привести в порядок мысли. Но что и как ему говорить, сто́ит ли делиться с ним своими догадками или же лучше ограничиться виденным своими глазами, – этого Танька так и не смогла для себя решить. А Родри стоял за спиной у Серен, напряженно всматривался Таньке в лицо и ждал. И, конечно, всё это не могло продолжаться бесконечно.       – Господин Родри, – вымолвила наконец Танька, – когда ваш отец вез нас в Керниу, по дороге он простудился и тяжело заболел...       Взгляд Родри помрачнел.       – Значит, он все-таки умер?       – Я не видела его мертвым, – честно ответила Танька. – Дело в том, что...       И запнулась. Как же мучительно было воскрешать в памяти те жуткие события!       – Дело в том, что госпожа Мэйрион... – превозмогая себя, выговорила она наконец. – То есть ваша матушка... Она посадила его в лодку и отправилась на Авалон... Ну то есть это она так думала, что на Авалон – на самом-то деле за Эннором ничего нет... Она была не в себе тогда... – окончательно смешавшись, Танька замолчала.       – Матушка... – горько усмехнулся Родри. – Да, она была такая. Бывало, что и чудила.       И он тоже замолчал.       Танька смотрела на него, а перед ее глазами сейчас стояло совсем другое лицо – старой ведьмы Мэйрион: серое, изборожденное морщинами, обрамленное взлохмаченными седыми космами – и исполненное лютой ненависти. «Эй, обернись, вороненок!» – как наяву прозвучал вдруг в памяти скрипучий старческий голос, и Танька невольно содрогнулась. Как же хорошо было, что сын ничем не напоминал мать!       А потом Родри прервал молчание.       – Спасибо вам, леди, – вымолвил он и поклонился.       Это было настолько неожиданно, что Танька растерялась.       – Но за что, господин Родри?.. – с недоумением пробормотала она.       А тот вдруг хмыкнул – совсем по-отцовски – и пожал плечами:       – Разве непонятно, леди? Вы ведь подарили мне надежду.       По правде говоря, до конца Танька этих слов так и не поняла. Однако уточнять она не решилась, лишь кивнула в ответ. А Родри, вновь поклонившись, вдруг повернулся и поспешил прочь, к жилой надстройке.       Повинуясь внезапному порыву, Танька рванулась следом. Но успела сделать лишь пару шагов.       – Подожди, Танни, – окликнул ее хорошо знакомый голос.       Опомнившись, Танька остановилась. Повернула голову.       – Олаф?!       – Ну куда я денусь? – откликнулся тот. – Стою тут рядышком, слушаю. Так вот, значит, в чем дело!       – Ну да... – Танька почему-то смутилась. – Это Родри, сын...       – Я понял, – перебил ее Олаф. И, не дав ей опомниться, тихо вымолвил: – Спустишься ко мне, поговорим?

* * *

      Оказалось, что Олаф поселился в огромной каюте со смешным названием «кубрик». Каюта эта находилась точно под Танькиной, и добираться до нее пришлось по узкой крутой лестнице. Корабль по-прежнему раскачивался, спускаться оказалось непросто, так что Танька, очутившись наконец внизу, с облегчением перевела дух.       Обстановка в кубрике оказалась не в пример скромнее, чем в Танькиной каюте: ни изящных резных стульев, ни широких окон с занавесками. Не было даже обычных кроватей: вместо них вдоль стен тянулись двухъярусные нары. Первым делом Олаф указал Таньке на длинный деревянный сундук.       – Садись сюда. А то еще упадешь.       А сам прислонился к стоявшему посреди кубрика массивному столу.       Слова эти прозвучали странно, двусмысленно, на миг Таньке в них даже почудилась насмешка. Однако Олаф оказался серьезен.       – Знаешь, – хмуро произнес он, едва Танька устроилась на сундуке, – не нравится мне этот Родри. И вообще что-то здесь нечисто. На послушника он совсем не похож. Вспомни только, как он глазами зыркал: разбойник разбойником!       – Да ты что! – вскинулась Танька. – Он же о родителях спрашивал. Волновался!       В ответ Олаф нахмурился, затем покачал головой:       – И в его рыбную ловлю я тоже не верю. Посуди сама. Много ли куррахов ты видела утром в заливе?       Тут Таньке пришлось призадуматься.       – Нет, – наконец призналась она. – По-моему, вообще ни одного.       В ответ Олаф кивнул:       – Вот именно. Помнишь, какие тогда были волны? Вот и подумай: кто бы в такую погоду послал его рыбачить на маленькой лодке?       И снова Танька крепко задумалась. По всему выходило: Олаф прав. Однако соглашаться с ним не хотелось. Неужели Родри, так похожий на Робина Доброго Малого, вот так просто взял и солгал ей?!       И в конце концов объяснение действительно нашлось.       – Подожди, Олаф! – твердо сказала Танька. – Волны – они были возле Кер-Сиди, так?       Вздохнув, Олаф кивнул:       – Ну, так...       – Ну вот! – радостно подхватила Танька. – А Родри – он ведь отплыл из Думнонии. Может, у того берега никаких волн и не было!       Олаф не проронил ни слова, однако выразительно покачал головой. Увы, было ясно, что он так и остался при своем мнении. И переубедить его, похоже, не оставалось никакой надежды.       Должно быть, Олаф заметил ее огорчение. Вздохнув, он вымученно улыбнулся и развел руками. А потом пристально посмотрел на Таньку и твердо произнес:       – Я только об одном тебя попрошу. Будь с ним осторожнее.

* * *

      От Олафа Танька ушла в изрядно испорченном настроении. Нет, разумеется, они не поругались, остались, как и прежде, друзьями. И все-таки ей было неуютно. Разговор получился не просто трудным: он разрушил радость от знакомства с сыном Робина, заронил сомнение. Всё настойчивее в голове звучала мысль: а может, сто́ит посоветоваться с леди Эмлин? И когда Танька поравнялась с дверью своей каюты, она окончательно уверилась в этом решении.       Останавливаться Танька не стала, направилась дальше по коридору – к каюте девочек с инженерного факультета. По правде говоря, найти там леди Эмлин она особо не надеялась: ну зачем начальнице практики неотлучно сидеть при своих подопечных? Однако лучшей идеи в голову так и не пришло.       Из каюты доносились громкий шепот и приглушенные смешки. Потом неожиданно тренькнула струна кру́та, и незнакомый девичий голос затянул протяжную песню:       Выйди в садик, милая подружка,       Цу-рум-ди, ро-рун-ди, радл, лидл, лал...       Таньке сделалось вдруг неловко: ну куда это годится – вламываться незваной на чужие посиделки! Но тревожная мысль, завладевшая ею, упорно не давала покоя. Немного поколебавшись, Танька все-таки решилась: постучалась в дверь – совсем тихонько, совсем осторожно, в тайной надежде, что ее не услышат.       Но ее услышали. Песня тотчас же смолкла, оборвалась на полуслове.       – Кто там? – раздался тот же самый голос – звонкий, приветливый и чуточку удивленный.       – А леди Зои?.. – окончательно смутившись, начала Танька.       – Я здесь, великолепная, – вдруг тихо послышалось за спиной.       Танька стремительно обернулась. Перед ней стояла леди Эмлин и загадочно улыбалась – такой знакомой белозубой улыбкой!       – Я присмотрю за ним, не волнуйтесь, – шепнула она, словно прочтя Танькины мысли. – Уже присматриваю. А вы не бойтесь – загляните к девочкам! Они гостям всегда рады.

* * *

      Заглянуть к девушкам Танька так и не решилась: постояла еще чуточку да и отправилась к себе. А те немного пошушукались за дверью, а потом из их каюты опять донеслись музыка и смех.       Леди Эмлин молча проводила Таньку. Возле ее двери она поклонилась и, чуть улыбнувшись, замерла.       – Вы зайдете ко мне? – с затаенной надеждой спросила Танька.       В ответ леди Эмлин покачала головой:       – Лучше бы не надо, великолепная.       И пришлось Таньке остаться вдвоем с Серен, похоже, так и не отошедшей от утренней стычки. Та до самого ужина просидела на кровати, уткнувшись носом в пяльцы и сосредоточенно орудуя иголкой. Таньке тоже было неуютно. Сначала она, честно следуя предписанному ей распорядку дня, улеглась в кровать. Сон, однако, так и не пришел. Тогда Танька вновь поднялась и как была – в ночной рубашке, с распущенными волосами – засела за дневник. Она долго смотрела на его чистые желтоватые страницы, а в памяти сами собой всплывали события дня, оживали четкими образами, просились на бумагу. Вот «Дон», распустив белые крылья парусов, выходит на простор залива, оставляя за кормой до боли знакомый силуэт Кер-Сиди. Вот заплаканная, пунцовая от обиды и гнева Серен яростно выкрикивает Таньке проклятья. Вот сгорбившийся Родри одиноко и беспомощно качается в утлом куррахе среди высоких водяных валов. Вот он же неподвижно лежит на дощатой палубе, зачем-то изображая обморок...       Несколько раз Танька брала в руку перо, даже обмакивала в чернильницу, но дотронуться им до бумаги так и не посмела. Ну как можно было тратить драгоценные листы на посторонние записи и рисунки! Все-таки это был полевой дневник натуралиста, взятый специально для Африки.       А потом раздался стук в дверь, и бодрый голос Олафа позвал:       – Девчонки, ужинать идете? Там зовут уже!       Серен, вроде бы самозабвенно трудившаяся над вышивкой, тут же отложила пяльцы и быстро поднялась. Еще через мгновение она стремительно вылетела за дверь, и по коридору разнесся частый стук подошв ее башмачков. Танька с недоумением проследила за удалявшимися шагами, затем услышала звук отворяющейся наружной двери и только тогда опомнилась.       – Олаф, ты не жди меня, я сама подойду, – на всякий случай крикнула она, а потом вздохнула и стала собираться. Надо было еще одеться и привести в порядок волосы.       Перед тем, как выйти из каюты, Танька безотчетно посмотрела на кровать Серен, невольно задержала взгляд на сиротливо лежавших на ней пяльцах – и вдруг охнула. Добрая треть натянутой на них ткани была покрыта искусным узором из веточек и переплетенных завитков. А дальше сплошь шли кривые, неровные стежки, посреди которых торчала небрежно воткнутая иголка. И в довершение всего возле самого ободка пяльцев прямо по аккуратно вышитым зеленым листочкам расплылось несколько красновато-бурых пятнышек, очень похожих цветом на кровь.

* * *

      Вопреки Танькиным опасениям, ужин получился очень уютным. Помещение, отведенное студентам под столовую, вечером стало походить на пиршественную залу заезжего дома, а еще больше – на большую комнату студенческого общежития. Напряженность, почему-то чувствовавшаяся весь обед, на этот раз быстро улетучилась. Девушки с инженерного факультета поначалу опасливо косились на Таньку, но вскоре осмелели. Одна из них, высокая, черноволосая, с большими глазами и бледным лицом, чем-то неуловимо похожая на сиду, тихонько вышла из-за стола и, усевшись в уголке, пристроила себе на колено новенький, блестящий лаком крут. Под его аккомпанемент она запела – уже знакомым Таньке чистым звонким голосом. Песню девушки сразу же подхватили ее подруги. Серен, поначалу сидевшая с поджатыми губами и постным лицом, в конце концов тоже не утерпела и присоединилась к остальным. Кажется, молчали только Олаф, не певший вообще никогда и нигде, и Танька, боявшаяся разрушить своим вмешательством хрупкую гармонию внезапно сложившегося хора. Подперев рукой подбородок, она сидела за столом тихо, как мышка, слушала самозабвенное пение девушек и почему-то всё время ожидала прихода Родри – сразу и с опаской, и со странной надеждой. Тот, однако, так не появился. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: кто бы пригласил постороннего, да еще и едва знакомого человека на студенческий ужин?       Между тем среди песен всё чаще попадались незнакомые – и, судя по всему, не только Таньке. Всё меньше девушек подхватывало их, всё неувереннее они подпевали. Последнюю песню черноволосая студентка исполнила совсем одна. Допев, она поднялась со стула, бережно прислонила крут к стене и чуть смущенно поклонилась.       После этого песни сменились разговорами, и Танька снова почувствовала себя лишней. Улучив момент, она тихонько вышла из-за стола, выскользнула за дверь и, быстро поднявшись по уже знакомой лестнице, выбралась наружу. И замерла в изумлении. Море вокруг «Дон» светилось.       Солнце уже скрылось за горизонтом, и небо приобрело тот самый серебристый цвет, который различали только Танька и ее мама. Но свечение моря не было отражением небесного серебра. Оно казалось насыщенно-белым, будто какой-то исполин пролил в воду огромный кувшин молока. И пусть это явление было хорошо знакомо из университетских лекций и объяснялось совсем просто – парившими в воде мириадами крошечных фосфоресцирующих существ – все равно зрелище завораживало, казалось поистине волшебным.       Между тем жизнь на корабле шла своим чередом. Оказалось, за вечер моряки успели убрать все паруса, и теперь реи двух передних мачт темнели на фоне серебристого неба перекладинами исполинских восьмиконечных крестов. Из трубы, торчавшей позади средней мачты, лениво поднимался дымок и изредка вылетали яркие искорки. К острому запаху моря примешивался уютный аромат костра.       Даже ночью «Дон» осталась полна звуков: плескалась вода за бортом, скрипели высокие мачты и тянувшиеся от них бесчисленные канаты, а где-то глубоко в недрах корабля, как раз под дымящейся трубой, едва слышно потрескивал огонь. С разных сторон доносилась человеческая речь. На дальнем конце палубы кто-то кого-то отчаянно распекал на странной смеси северного бриттского говора с ломаной латынью. Наверху за спиной у Таньки неведомый моряк, по-уладски проглатывая звуки, напевал ирландскую песню. А внизу по-прежнему звучали смех и веселые голоса: вечерние посиделки у девушек незаметно перешли в ночные. Потом неожиданно заскрипела лестница: кто-то неторопливо, осторожно по ней поднимался. Спустя некоторое время скрип так же внезапно прекратился.       – Танни, ты здесь? – тихо позвал голос Олафа.       Опомнившись, Танька обернулась.       – Здесь, – отозвалась она и, не утерпев, воскликнула. – Ты только посмотри, какая в море красота!       – Красиво, – не раздумывая согласился Олаф. – В Хордаланне, у отца на родине, это называется марельдр – «морской огонь».       Немного помолчав, он вдруг хмыкнул:       – Занятно все-таки вышло: отец полжизни в море провел, а я вот впервые оказался.       Танька рассеянно кивнула. Потом, спохватившись, проговорила:       – Я тоже впервые. Ну почти. Одна ночь на «Модлен» – это ведь не считается. Мы тогда очень усталые были. Посидели чуточку втроем – я, Санни, Орли – и заснули. А проснулись уже у самого Кер-Сиди – вот и всё путешествие.       Танька ничуть не лукавила: весь путь от Тинтагеля до Кер-Сиди пролетел тогда мимо ее сознания. И все-таки многое вокруг казалось сейчас удивительно знакомым, навевало воспоминания. Так же, как в ту далекую осеннюю ночь, устремлялись вверх искры из корабельной трубы, так же серебрилось небо, так же сияли на нем крупные звезды. Правда, в тот раз море не светилось. А еще – тогда «Модлен» стояла совсем недалеко от думнонского берега, а сейчас вокруг «Дон» на многие мили простиралась вода. Море казалось бесконечным, и только слева по борту виднелась темная полоска далекого берега, на фоне которой мерцал теплым оранжевым светом одинокий огонек – загадочный, упрямый и в то же время очень уютный. И хотя было совершенно непонятно, виден ли он, крошечный и даже по сидовским меркам совсем не яркий, человеческому глазу, Танька все-таки не утерпела – протянула руку и воскликнула:       – Вон там вдали огонек на берегу! Олаф, тебе видно?       – Еле-еле, – отозвался тот и тут же уверенно пояснил: – Это, должно быть, маяк на Карн-Брасе. Самый край Придайна, дальше только Эннор.       – Ой! – всплеснула руками Танька. – А как же Тинтагель, как же Ланнуст? Я за этими посиделками самое важное пропустила!       В ответ Олаф сочувственно вздохнул:       – Ну что поделаешь, Танни! Теперь жди обратной дороги.

* * *

      Конечно, слова Олафа не утешили Таньку ничуть. Как ни посмотри, а самые памятные, самые дорогие сердцу места в Думнонии она прозевала, не увидела даже краешком глаза. Уверенности, что оплошность удастся исправить на обратном пути, у нее тоже не было. Но не просить же капитана, чтобы он развернул корабль! Так что Танька молча стояла, опершись на привычные уже перила, и грустно смотрела на далекий оранжевый огонек. Снова перед ее глазами вставали лица ставших дорогими людей: мечтательный взгляд господина Эрка, мягкая улыбка Гвен, хитрый прищур Робина Доброго Малого...       – Танни, что с тобой? – вернул ее в реальность встревоженный голос Олафа. – Что-то случилось?       – Нет-нет, всё в порядке, – торопливо мотнула головой Танька и тут же ощутила, как по щеке предательски покатилась слеза.       – Ох, Танни... – Олаф растерянно развел руками.       Бог весть, как бы продолжился их разговор и чем бы он закончился. Но через мгновение позади Таньки где-то наверху раздался странный приглушенный голос:       – Сэр капитан! Мэтр механик говорит, всё готово!       – Давно пора, – донеслось оттуда же недовольное ворчание сэра Гарвана. А в следующий миг тот громко распорядился:       – Машине приготовиться!       И не успела Танька опомниться, как в корабельной утробе что-то зашумело, а поднимавшийся из трубы дым сделался гуще.       Внизу разом смолкли девичьи голоса. А какой-то моряк-ирландец – может быть, тот самый, что спрашивал утром у Таньки, не лекарка ли она, – тихо, но отчетливо пробормотал по-гаэльски:       – Ну с богом, старушка «Дану»!       И тут же раздалась новая команда сэра Гарвана:       – Самый малый вперед!       Еще через мгновение «Дон» вздрогнула всем своим многотонным телом. Из-под палубы один за другим стали доноситься мерные тяжелые удары: забилось могучее паровое сердце корабля. Огонек маяка медленно, но неуклонно пополз влево, норовя скрыться за кормой.       А у Таньки в голове мешались, казалось бы, совсем несовместимые чувства: тоска по так и не увиденной Думнонии и восторг от могущества человека, сумевшего обуздать силу пара, досада на свою безответственную забывчивость и радостное предвкушение будущих открытий, щемящая печаль о Робине Добром Малом и тайная надежда на скорую встречу с дорогими ей людьми... Но вот чего не было точно – так это страха перед паровой машиной. Таньке ли, выросшей в Жилой башне, полной самых разных сидовских чудес, было бояться техники?!       Однако всполошились другие – причем те, кому такое ну совсем не пристало. Стоило заработать машине, как снизу снова загомонили притихшие было студентки. Какая-то девушка испуганно ойкнула, затем с силой хлопнула дверь. По лестнице громко застучали деревянные подошвы: кто-то торопливо взбирался на верхнюю палубу.       – Госпожа сида! – робко позвал незнакомый тоненький голосок.       Вздрогнув, Танька обернулась. Наполовину высунувшись из люка, на нее испуганно смотрела худенькая светловолосая девушка. В следующий миг она быстро, захлебываясь, зачастила-затараторила:       – Во имя пресветлой Дон, госпожа сида!.. Помогите, пожалуйста, госпожа сида, – там с нашей Дэл плохо совсем...       Услышав такое, Танька опешила. Кажется, совсем недавно они с Серен хлопотали вокруг Родри – и вот опять! А потом в разговор вмешался Олаф – и дело приняло совсем загадочный оборот. Едва он предложил свою помощь, как девушка энергично замотала головой:       – Нет-нет, там госпожа сида нужна...       Так что по лестнице Танька спускалась в полном недоумении. Почему-то ей казалось, что несчастье случилось не с кем-нибудь, а с той самой черноволосой певуньей. И какие только картины не рисовались в ее воображении! То несчастная девушка билась в эпилептическом припадке, то она лежала на полу с разбитой, окровавленной головой, то задыхалась в жесточайшем приступе астмы...       Однако певунья, вполне живая и здоровая, встретила ее на пороге.       – Дэл там, с ней Серен, – сразу же оповестила она и после недолгой паузы тихо добавила: – Спасибо, что вы пришли, великолепная.       В помещении, еще недавно наполненном музыкой и смехом, стояла тишина, нарушавшаяся лишь тихим гулом какого-то корабельного механизма и редкими глухими стуками паровой машины. У дальней стены, забившись в угол и сжавшись в комочек, неподвижно сидела щупленькая, беловолосая и очень бледная девушка. Перед ней на коленях, как перед иконой, стояла Серен.       – Дэл, Дэл, ну Дэлит... – настойчиво повторяла она, время от времени тряся девушку за плечо. Та никак не реагировала.       Должно быть, заметив Таньку, Серен повернулась.       – Вот, – заявила она, кивком показав на по-прежнему неподвижную Дэл. – Сидит вот так и не отвечает. Как за стенкой забу́хало, так она сразу...       – По-моему, она просто очень испугалась, – вмешалась беленькая девушка, та самая, что позвала Таньку на помощь. – С Дэл такое уже бывало – когда на нее бык напал и когда в грозу соседний дом загорелся. Раньше ее наша деревенская ведьма в чувство приводила, а тут некому... – запнувшись, она поспешно пояснила: – Дэлит – моя сестра, мы двойняшки.       – Танни, – вновь заговорила Серен. – Может, ты над ней поплачешь – она и отойдет?       – Поплачу? – удивленно переспросила Танька. – Но ведь...       Меньше всего она ожидала, что Серен предложит ей такое! Очень уж непонятной была эта загадочная сидовская способность – облегчать женщинам душевные страдания совместным плачем с объятиями. Когда-то давно ее открыла в себе мама, потом оказалось, что и сама Танька тоже обладает этим даром. Уже несколько раз он помог ей привести в чувство впавших в отчаяние подруг. Но что за ним скрывалось, не понимал никто – ни Танька, ни ее мама, ни маститые университетские мэтры. Не пролил свет на загадку и эксперимент, который Танька честно попыталась поставить по возвращении из Думнонии. Зато после этого о целебном сидовском плаче узнал, похоже, весь Университет – чему Танька вовсе не обрадовалась.       Вот и Серен, выходит, вспомнила о странном Танькином даре! И, что самое досадное, ничего лучшего в голову и правда не приходило. Подумав немного, Танька неохотно кивнула:       – Хорошо, я попробую. Подвинешься, ладно?       А затем, опустившись на колени, она обхватила Дэл обеими руками и прижалась к ней всем телом.       Дэл оказалась холодная, мокрая от пота и вся дрожала. От Танькиных объятий она не отстранилась, так и осталась сидеть в той же самой позе. Не изменилось и ее лицо: оно по-прежнему было отрешенным, ничего не выражало. И, конечно, из ее широко раскрытых глаз не выкатилось и слезинки. В довершение всего Танька не смогла вызвать слёзы и у себя тоже: заплакать не удавалось ни в какую.       Посидев рядом с Дэл еще немного, Танька вздохнула и поднялась.       – Не получается ничего, – призналась она и развела руками. – Мне не настроиться никак: она не отвечает. Кажется, она очень напугана. И... – смутившись, Танька на миг запнулась. – Боюсь, из-за меня ей только страшнее.       – Все равно спасибо вам, госпожа сида... – едва слышно пролепетала беленькая сестра Дэл. Кажется, она хотела сказать что-то еще, но вдруг замолчала и опустила голову.       – Простите меня, – пробормотала Танька в ответ. Потом непроизвольно бросила опасливый взгляд на Серен: а вдруг та злорадствует? Но нет, на ее непривычно бледном лице отражалось что угодно: напряжение, тревога, даже досада – однако торжества не было и в помине. И, как бы ни было это нелепо, на душе у Таньки немножко полегчало.       Потом возле двери вдруг послышался тихий вздох. Повернув голову на звук, Танька увидела черноволосую певунью. Та неподвижно стояла, прислонясь к стене, и в ее больших ярко-голубых глазах читалось горькое разочарование. В безотчетном ожидании поддержки Танька поискала взглядом Олафа, но так и не нашла его – и это было странно. Он же вроде бы спускался вместе с ней – а теперь куда-то исчез!       Загадка разрешилась почти сразу же: где-то совсем недалеко за дверью послышались шаги и мужские голоса. Олафа Танька узнала сразу. Другой голос тоже показался знакомым. Затем в дверь постучали.       – Это мы с мэтром лекарем, – громко объявил из коридора Олаф. – Можно к вам?       Певунья и сестра Дэл, не сговариваясь, быстро кивнули в ответ, но не проронили ни слова. Промолчали и остальные девушки.       – Заходите, конечно, – ответила за всех Танька.       Дверь тихо приоткрылась, и на пороге появился корабельный врач. В следующий миг над его покрытой редкими седыми волосами макушкой показалась взлохмаченная голова Олафа. Врач тут же обернулся.       – Подождите пока, – тихо, вполголоса произнес он.       Кивнув, Олаф исчез. А врач, быстро обежав взглядом помещение, уверенно направился к Дэл. Приблизившись к ней, он осторожно кашлянул, потом немного подождал.       Дэл по-прежнему не шевелилась.       – Хм... – задумчиво произнес врач и покачал головой.       А потом, вдруг ухватив Дэл за подбородок, приподнял ей лицо.       – А говорили, красавица, – разочарованно произнес он.       Танька – да что Танька, все девушки разом уставились на него с изумлением. А врач между тем громко, возмущенно продолжил:       – Ну что это такое! Нос кривой, один глаз меньше другого, да еще и родинка на полщеки!       Среди девушек пронесся ропот. Опешившая Танька замерла с открытым ртом.       Между тем Дэл вдруг дернула головой. Щеки ее ярко вспыхнули.       – Да как вы смеете!.. – задыхаясь от гнева, воскликнула она.       Врач сделал шаг назад – и вовремя. Миг – и Дэл оказалась на ногах. Теперь Танька и правда заметила на ее правой щеке родинку – совсем небольшую и аккуратную. В следующий миг рядом с лицом врача пронесся кулак Дэл – маленький, но явно крепкий.       А затем к врачу сзади подлетела ее сестра.       – Это Дэл-то некрасивая?!! – возмущенно выкрикнула она. – Да у нее в деревне от женихов отбоя не было!       От сестры врач увернуться уже не успел. Град частых, яростных ударов обрушился на его незащищенную спину. Танька ошеломленно смотрела на скрючившегося, закрывающего голову руками врача, на двух разъяренных, как фурии, девушек, и не знала, что предпринять. Происходившее казалось ей чудовищным, нелепым недоразумением.       Закончилось всё быстро и довольно неожиданно.       – Ллио, Дэл! – крикнула вдруг черноволосая певунья. – А ну перестаньте!       Сестра Дэл остановила занесенную руку и медленно обернулась. Замерла и сама Дэл – встрепанная, раскрасневшаяся, с блестящим от пота лицом.       – Он же нарочно это сказал! – медленно, разделяя слова, вымолвила певунья. – Нарочно – чтобы тебя, Дэлит, привести в чувство! Неужели непонятно?       Тут-то в голове у Таньки всё наконец и сложилось. Теперь врач – немолодой, тучный, казалось бы, совсем непривлекательный с виду – предстал перед ней совершенно в другом свете. Какой же он оказался молодец!       А вот обе сестры, похоже, так ничего и не поняли.       – Наро-о-очно? – зловеще протянула Ллио, а Дэл метнула во врача испепеляющий взгляд.       И тут Танька испугалась. Испугалась по-настоящему. Не того, что продолжится потасовка: невелик урон от слабеньких девичьих кулачков! Но если Дэл или Ллио вздумает вызвать врача на поединок, то...       – Да вы что, девочки! – торопливо выкрикнула она. – Мэтр лекарь – он же просто схитрил, а сам ничего такого и не думал!       Теперь все девушки – и Дэл, и Ллио, и певунья, и еще две всё это время молчавшие студентки – дружно повернулись к Таньке.       – Схитрил? – озадаченно переспросила Дэл. В ее голосе Танька не уловила сейчас ни гнева, ни ярости – только недоумение и, может быть, легкое любопытство.       – Ну да, – чуть успокоившись, кивнула она. – Разозлил, чтобы привести в чувство. Ну что же вы подругу-то свою не слушаете? – тут Танька кивнула на певунью. – Она же вам всё объясняла!       – Меня Илет зовут, – представилась певунья и зачем-то добавила: – Моя матушка родом из Аннона.       – Чтобы привести в чувство?.. – медленно, явно недоумевая, переспросила Дэл.       – Конечно, – подтвердила Танька. – Он поступил... ну почти как Гиппократ. Тот, когда лечил ушные болезни, иногда делал вид, что вынимает у больного из уха что-то постороннее. Больной тогда успокаивался, а потом шел на поправку. Такой вот лечебный обман!       Дэл задумчиво посмотрела на Таньку, потом сдержанно поклонилась. А Ллио тем временем метнулась к врачу – и вдруг рухнула перед ним на колени.       – Простите нас, мэтр лекарь, – быстро протараторила она и густо покраснела. И тут же рядом с ней на колени опустилась Дэл.       – Спасибо вам огромное, мэтр лекарь, – пряча глаза, тихо вымолвила она.       Тот ничего не ответил, лишь слегка кивнул, пряча в густых усах довольную усмешку. А потом вдруг повернулся к Таньке.       – Сердечно благодарю вас, великолепная, – почтительно вымолвил он и совсем тихо продолжил: – Я тоже слышал эту историю про Гиппократа. Когда-то давно я был учеником вашего деда, мэтра Амвросия.       И тогда Танька наконец облегченно перевела дух и радостно улыбнулась.