Дорога сна

Тьма становилась лишь гуще и гуще, и Весее казалось, что тело ее погружают в бочку с густой сметаной. Но у бочки точно не было дна. Вязкая жижа обволакивала, заполняла легкие… Разум плыл по течению, не оказывая никакого сопротивления, пульс стучал в висках, но страх отступал. Девушка чувствовала медный запах крови: новое ощущение. Мара молчала, взволнованно затаив дыхание. Ведьма вспоминала былое. Она уже была здесь много лет назад, она помнила этот вкус на своих губах: победа, торжество над несправедливостью. Весея проживет ее последние смертные дни, погрузится в омут воспоминаний и хлебнет из него сполна. Девушка затаила дыхание, почувствовав, как лицо ее опустилось в снег. Рука Чернобога больше не вжимала ее в подушку, и дочь батрака поняла, что может поднять голову. Только хочет ли? Лежать здесь так безопасно и легко. Снег начал колоть лицо сотней иголок, и Весея почувствовала, как щеки ее краснеют от холода. «Где я?», — подумалось ей, и ответ тут же возник за костью черепа. В деревне, что была домом Мары, но теперь название ее позабылось, потонув в той самой тьме. Некому было о ней рассказать, некому вспомнить погибших, бросить корку хлеба в погребальный костер. Да и были ли костры? Мара помнила, что тела так и остались под открытым небом, пустые взгляды обратились к синеве, и снег укрывал их сугробами. Волки, проводники в мир Нави, сделали свое дело: пожрали плоть, и других почестей покойники не получили. Весея осторожно оперлась на собственные руки и приподнялась над сугробом. Она увидела белую простыню снега, но гармония ее была нарушена алой струйкой крови. Кровь сочилась из ее губы. Светлые волосы девушки свисали вниз: простоволосая. Стыд заполнил каждую клеточку тела, и девушке отчаянно захотелось сбежать. Но куда, как? — Мразь, от это мразь же, ну! — слышался чей-то голос, голос женщины, причитавшей за спиной Весеи. — Ни стыда у нее, ни совести! Ведьма! — послышался звук плевка. — Сколько жизней сгубила! — Тварюга ты драная, — хриплый голос старика поддержал говорившую. — Одни беды на нас наслала! Тело несчастной содрогнулось: кто-то пнул ее под ребра. Судя по силе, вложенной в это касание, бил ее мужчина в самом расцвете сил. Весея согнулась, ноги ее дрогнули, а губы приоткрылись. «Нет, только не кричи», — заговорил с ней неведомый голос. «Не дай им этого удовольствия, пусть захлебнутся желчью». Странный момент для торжества гордыни… «Я ведь сейчас умру, меня замучают до смерти», — мысль эта блуждала в голове, точно туча в ясном летнем небе. Она обещала вот-вот начать бурю, и ожидание сводило с ума. Весея стала Марой, а Мара — Весеей. Они слились в одно целое снова, как при рождении. Девушка прикусила губу, сдерживая всхлип. Она видела, как скользят тени по снегу, как толпа окружает ее в кольцо, не давая и шанса на побег. Вся деревня пришла наладиться забавой… Травля ведьмы. — Ты у меня отвар брал… От ублюдков, помнишь? — прошептала Весея, едва подняв лицо и взглянув в глаза старосте. — Много раз ты приходил, слишком много. — Лживая гадюка! — кричал мужчина, стоя над ней. — Поглядите, поглядите вы, добрые люди, что же делается, а? Тварь навлекла на нас гнев божий, а теперь пытается посеять смуту в наших рядах. — Гадюка, — шикнул кто-то рядом. Следующий удар пришелся в бок, и Весея снова сплюнула кровь на снег. Воспоминания заполнили ее голову, словно отдельные кадры. В деревню пришла болезнь: дети, старики, женщины на сносях умирали пачками, исходили рвотой и помирали в своих кроватях в сонном бреду. Жертвы духам и добрым богам не помогли, не помогли стенания и молитвы, и гнев людской нужно было направить в безопасное русло. Безопасное для старосты и его семьи. Мара жила на отшибе, собирала травки, помогала бабам рожать или скидывать, лечила мелкие хвори и отправляла в последний путь. Нет-нет, да разум ее обращался к темным богам, задабривал их, жертвуя черного петуха холодной реке… Она и сама — идеальная жертва, ведь правда? Обвинить старосту в том, что покойников он велел хоронить слишком близко к ближайшему озеру, никто не смел, никто и не думал, что болезнь течет оттуда прямо в колодец, плещется в воде и ждет. Легче лёгкого было скинуть вину на одинокую девку. — Ты… Жена твоя у меня в избе рожала, помнишь? — прошипела Весея, снова подняв голову, в этот раз она смотрела на мужчину, что нанес ей очередной удар. — Не дошла до дома… Жила у меня с месяц, пока ребенок креп под моим надзором. Во взгляде его серо-голубых глаз на секунду мелькнуло сожаление, память подкинула радостный момент: мужчина впервые взял на руки новорожденного сына. Но голос был толпы громче голоса Весеи, взгляд его изменился уже через мгновение, и в нем не осталось ни капли сожаления. Ведьма должна умереть, чтобы деревня жила. «Но почему? Почему они решили, что я виновата?», — думала не то Мара в теле Весеи, не то Весея в ее воспоминаниях. Да, она ведала темной магией, но все больше помогала, чем вредила. Уж староста об этом должен был знать. Что до пустоголовых селян… Вопрос спорный. Подняв глаза перед следующим ударом и окинув взглядом толпу, девушка не увидела сомнения ни в одном из лиц. Кровь снова полилась на снег, новая порция боли окрасила пространство багряной краской, запульсировала в висках. Холод ледяными клыками пронзил коленки. Голые руки мёрзли, совсем скоро они начнут гореть огнем от боли, а после онемеют. Придется накладывать компресс от обморожения… Если удастся спастись. Горькая улыбка заняла губы девушки, толпа не унималась, гудела, точно разъяренный улей. Нет, они уже не дадут ей уйти живой. Но и она не оставит их в покое. Нет. Весея желала подняться, выпрямиться во весь рост и дать им понять: я не сломлена вашими сапогами. Но сил не было, боль не отступала. Девушка вскинула подбородок, и голубые глаза старосты встретились с ее. — Решил меня обвинить в своих грехах? — голос ее сделался хриплым от кровавой мокроты. — Решил, что на девку, что ведает травками, спихнешь такое горе? — Нечестивая тварь, — прошипел он, поправляя дорогую меховую жилетку, рыжая борода затряслась от гнева. — И ты ещё смеешь обвинять меня? — О, вы можете замучить меня до смерти, — Весея повернула голову то в одну сторону, то в другую, и ее светлые волосы прикрывали обзор. — И я вернусь сюда злым духом, я вам обещаю. Я вернусь полуденицей на ваши поля, я кикиморой выкраду ваших детей из колыбели, я выпью молоко из ваших коров и принесу чуму в ваши дома, — ярость клокотала в голосе. — И болезнь вас не оставит. — Ведьма, ведьма, — причитали люди, кто-то попятился, кто-то остался на месте. — Я не дам вам жить спокойно после всего, через что я прошла здесь, — Весея сморщила нос. — За убийство невинного ответ лишь один. Смерть, — хрипела она. Она вдруг вспомнила как ее, нет, как Мару выволокли за волосы из дома, как бросили на растерзание толпе. Все произошло отчаянно быстро: шум шагов на старом крыльце, выбитая дверь, крики… Ее пинали и били, вырывали из нее волосы, и кровь багрянцем окрасила пространство вокруг. Люди плевали в нее, сыпали проклятья на голову несчастной, а Маре оставалось лишь одно — ждать, ждать своего часа. В ту же секунду, как дверь ее избы отворили нетерпеливым пинком, девушка поняла: время пришло. Люди озлобились, они устали от лишений, от тяжёлых зим и лет, от неведомых хворей из колодца. И они нашли причину своих несчастий. Маре давно следовало уйти в лес, как нашептывали ей бесы в пламени очага. Ей давно нужно было поселиться в густой чаще и начать завлекать в свои сети беспечных юнцов. Ей нужно было стать тем, чем ее и видели люди: нечистой тварью. — Ты нас не запугаешь своими сказками, дрянь, не запугаешь! — говорил староста за всех, он развел руками, оглядывая присмиревшую толпу. — Мы сожжем тебя на костре, не оставим ни косточки, ни пылинки. — Что? — уголок губ дрогнул, как нелепо это звучит. — Мы сожжем тебя, ведьма, — староста кивнул своей рыжей головой, взгляд его устремился к столбу, к которому привязывали провинившихся для битья палкой. — И боги явят нам свою милость, прогонят болезнь. — Да! Да! Сжечь ведьму, — оживилась толпа. — И с телом твоим сгорит и твое проклятье, скотина, — сплюнул староста. В памяти Весеи тут же возникла сценка. Староста стоял посреди избы Мары, тянул свои костистые хилые руки к ее талии и улыбался своим гнилозубым ртом. Суровый взгляд остудил его страсть, поднял страх в душе, и мужчина остановился. Мара знала, что у него на уме, знала, чего он хочет, чего ждёт от каждой молодой девушки на селе. Она слишком часто продавала ему настой от нежеланных детей. Если бы все эти отвары выпивала жена старосты, о, она бы совсем скоро перестала в них нуждаться. Ведьма плотно сжала губы, смотря на ждущий ее шест. Неужели это и было ей предначертано? Смерть в огне, в пламени человеческого невежества, обиды отверженного мужчины. Так несправедливо. Мара боролась со злом в своей душе, но ради чего? «Ради их жалких жизней?», — ласковый мужской голос зазвучал в ее голове, и девушка раскрыла глаза шире. «Посмотри на них. Жалкие, грязные, ничтожные… Им всем отмеряно не больше десятка лет. Они никогда не осознают, не примут этот мир таким, какой он есть на самом деле. Не примут в нем тебя», — говорило под коркой черепа. Мара оглянулась по сторонам, понимая, что никто больше не слышит загадочного гостя. Пространство вокруг словно погрузилось под воду, лица людей застыли, движения замедлились, но не остановились. И даже снег падал медленно, словно улитка, скользящая по земле. «Они алчны в своих бесконечных желаниях, неблагодарны в своем невежестве. Грязь под ногами идущих», — продолжал голос, гремевший громче грозы. «Они убьют тебя, если ты им позволишь». — Что я могу? — с горькой усмешкой спросила ведьма. — Закидать их сухой полынью? Их много, а я — одна, — в голосе ее слышалась злоба, ненависть, питаемая обидой. — Стая псов загнала лису. «Но ведь ты больше, чем дикий зверь, Мара. Ты была выбрана от рождения, была создана дочерью тьмы, не простой смертной девкой… Поддайся же жажде, что к тебе взывала». Весея прикусила губу, вспоминая, что голос этот и сама слышала прежде, шла на его зов, но каждый раз спотыкалась. Он произносил ее имя, пел песни о волках, влекущих за собой в царство Нави. Этот злой голос уговаривал ее на грех: подсыпать отраву обидчику в котел, совершить заговор на смерть, заставить невестку скинуть дитя, желать ей смерти в родах. Мара колебалась, нутро ее то тянулось к заботливо протянутым рукам тьмы, то испуганно отворачивалось. Но что ей делать сейчас есть ли у нее выбор? Есть ли возможность остаться на свету? — Что мне делать? — спросила девушка, и пальцы ее сжали подол красного платья, снег обжег нежную плоть. «Ничего особенного. Отдай их всех мне», — с готовностью ответил голос. — «Отдай их мне и сама отдайся в услужение мраку. Тебе все равно не жить иначе». — Но я еще могу сохранить остаток души, — ответила не то Мара, не то Весея, понимая, на какую именно сделку совращает ее гость. А снег падал и падал, присыпал пространство ледяной мукой. «Разумеется… Но мы оба знаем, Мара, что ты хочешь не свободы от оков зла, не светлых полей Прави. Ты хочешь мести», — проворковал голос. «Ты хочешь, чтобы это они горели вместо тебя. Он. Он горел самым ярким пламенем, кричал твое имя в предсмертной агонии и проклинал собственный род», — говорил мрак о старосте, мужчине, что ухмылялся, предвкушая кровавую расправу. Снежинки скользили мимо лица, медленно опускались вниз: время не вернулось к прежнему течению. Мара прикусила губу, и Весея не знала, кто из них принимает решение. Что сулит ей злой бог, злой голос? Что… Что он готов сотворить? Девушка вновь оглянулась по сторонам, не найдя ни одного сожалеющего взгляда. Жажда крови, лёгкий испуг, желание… Да. Но никто из них не сожалел о происходящем. — Здесь ведь есть дети… — шепнула ведьма, понимая, что злоба внутри нее не пощадит никого, никого, только дай ей выход. — С пару десятков детей, совсе еще крохотных. «Их не переделать, Мара. Дети, взрослые, старики… И все они пришли посмотреть на расправу над беззащитной ведьмой», — тут же ответил голос. — «Яблоко от яблони». — Ты убьешь всех их? — шепнула ведьма мраку, злому богу. «Я? Нет, что ты… Это сделаешь ты. Ты вынесешь им приговор, с которым я буду полностью согласен. Они угрожали твоей жизни, и ты должна ответить». Мара снова сжала губы. Она не сделала ничего дурного ни одному из пришедших на ее казнь, и все же… И ведь все же они жаждут ее смерти, тонут в слепой ненависти. Невежественные, неблагодарные, дикие. Имеют ли они право на жизнь? И если Мара оставит им их жалкие души, не станет ли она соучастницей следующего убийства? Когда к ним прибьется ещё одна служительница магии, несчастную ждёт тот же конец, не так ли? В селе всегда должна быть ведунья, кто-то должен хоронить людей, кто-то должен отгонять зло. Весея проживала момент вместе с ней, не зная, где кончаются мысли ведьмы и остаются ее собственные. — Пусть он умрет? — на этот раз громкий мужской голос зазвучал совсем близко, за стенками головы. — Пусть все они умрут, — шепнул мрак ей на ухо, и теплые живые губы едва-едва задевали мочку. — Пусть, — ответила ведьма, почти без сожалений понимая лишь одно — она не хочет умереть в огне, не хочет уйти молодой и невинной. — Воздай им всем по заслугам. И время возобновило привычный ход. Снег сыпался сплошной стеной, и Мара хлопала ресницами, смотря за тем, как меняется выражение лица ее главного мучителя. Девушка подняла голову, взглянула вверх и увидела, что испугало его. Чернобог. Весея сразу же узнала его: длинные русые волосы с серебряными бусами в них, черная рубаха, ухмылка на тонких губах. Мужчина сделал шаг вперёд, и все стоявшие слишком близко к Маре мужчины попадали на землю, прикрытую холодным свежим снегом. Их не убило неведомой силой, нет, лишь отбросило на приличное расстояние. Чернобог не отдаст добычу просто так, наказанием следует насладиться. Весея понимала, что он находит удовольствие в страданиях человека, особенно если страдает тот, кто ему насолил. Нутро его не жаждет наслаждаться криками каждую секунду жизни, но… Иногда… В качестве развлечения, как сладкий леденец после еды. — Я… Я… — заикался староста, никогда в жизни не видевший ни шелка, ни серебра. — Покойник, — рассмеялся Чернобог, выгнув брови, словно изображая сочувствие. — Решил, что можешь вершить судьбы моих подданных, решать, когда им пора умирать и как? — Нечистый, — шепнул староста, и его рыжая борода задрожала вместе с подбородком. — Чур меня! Чур меня, ведьма! — Я тебе не круглолицый бесёнок, — Чернобог щёлкнул пальцами, и Весея заставила себя сдержать крик ужаса. — И со мной нельзя говорить в подобном тоне. Губы старосты вжались друг в друга, они неукротимо приближались, сокращали расстояние, пока его не осталось вовсе. Рот зажил, точно старая рана, и на лице старосты застыл ужас. Он пытался что-то сказать, мычал, пока язык его тщетно бился о новообразованную кожу. Зрачки его сделались особенно маленькими, даже если веки поднялись высоко. Мужчина попятился назад, споткнулся о торчащий из земли корень и упал, ударившись копчиком. Крик ужаса сорвался с чьих-то губ, но староста не мог поддержать его. Когда первые из скинувших оцепенение селян бросились в стороны, на пути их появились они. Тела, сотканные из снега и холода: безликие идолы вечной ночи. Весея почувствовала, как сердце ее пропустило удар, как что-то шевельнулось в душе… От страха? Нет. Нет… От радости. Что-то внутри нее ответило на жестокий зов, поддержало его кровавый пир. Весея смотрела за тем, как снежные люди хватают людей живых, сжимают их в тисках своих объятий, пока кровь не польется изо рта и глаз. Пытавшихся сбежать ловили за руки или ноги, отрывали им конечности, словно мухам. Мара пыталась закрыть глаза, но Весея сопротивлялась, не давала векам опуститься, призвав спасительную тьму. Она хотела это видеть. Старосту подняли двое, и Чернобог сделал шаг вперёд, в руках его переливалось лезвие короткого серебряного ножа. Жаль, что ведьма победила в этот раз, и дальнейшее развитие событий ускользнуло от неудавшейся беглянки. Видение растаяло, холод ушел, и девушка очнулась в кровати. — Романтичное начало, ведь правда? — спросил ее бог, голос его зазвучал в голове, но Весея не понимала смысл этого слова. — Ты отнеслась к происходящему иначе, чем я думал. — Вы пришли Маре на помощь? — спросила Весея почти очарованно, она не ждала от Темнейшего такого благородства. — Ее бы растерзала толпа. — Да. Я очень щедр, если нахожусь в правильном расположении духа, — ответил ей Чернобог. — Вот и сейчас, — Весея не видела его лица. Боялась поворачиваться. — Я добр. Воспоминания успокоили меня… И я позволю тебе отдохнуть. Спи, дитя. Завтра ждёт новый день и новые испытания для нас обоих. И Весея не отказывалась от предложения. Мара молчала, кусала губы, вновь переживая старые обиды. Время вскрыло зажившие раны, и боль, принесенная этой картинкой, заставила ведьму задуматься.