Мухавец — твой свидетель

Поезд прибывает быстро и шумно, бросая резкий поток ветра. Брест поднялся со скамьи и посчитал вагоны. Семь. Двери с шипением раскрылись и люди толпами пошли по перону, но он высматривает свое солнышко. Она с портфелем спрыгивает с третьей ступени электрички и подбегает к Бресту обниматься. — Василь Ярославович! — пищит она от радости. — Здравствуй, Варенька, — берет он у нее портфель. — Как доехала? Откуда? — С нашего, — улыбнулась она, — до Вас близко. Брест повел её по залитой солнцем улице, показывая и рассказывая все, что накопилось за время её отсутствия. Жарко, что просто невыносимо, но она идёт в пальто, не снимает. Брест попросил ещё раз, а она ответила: — Мы пойдём к реке? Часто плакать никому не запретишь. Особенно маленькому ребёнку. — Пойдем. Давай, беги быстрее. Девочка отрывается от кувшинки у берега и поворачивается в сторону, откуда доносится голос. Эту фразу она понимает хорошо, без лишнего перевода, ведь говорится она мягко и просто. Поправляя светлое платье, она быстро поднимается наверх по небольшой лестнице, а уже там её поднимают на руки. Глазам открывается вид на искристую реку. Летит лебедь, красиво садится на воду. Крикни — голос эхом пролетит над рекой. — Kiedy przestaniesz nurkować w wodzie? — спросил Брест-Литовск, мимолетно посмотрев на Варю. Он несёт её с гордостью и крепко держит на руках, уверенно смотрит вперёд. — Tato, co myślisz? — возмущённо спрашивает она. — Spojrzałem na lilie wodne. — Лилие водне, — усмехнулся он и вздохнул. — Кубышки простые. Он занёс её в дом, переобулся, погладил по голове. Она — его сокровище, она — его любимица. Чтобы её любить особо времени не нужно, правда. Они недавно знакомы, недавно живёт у него, а уже он зовёт её дочкой, а она его — папой. Но продолжается это не долго. Вечер стоял тихий, погода приятная. Но на улицу Варвару не выпускали, сама она не знала почему. Весь день просидела дома, мучаясь у окна, смотря, как бегают другие на улице. В кружке остывал чай, когда в дверь кто-то постучал. Девочка сорвалась с места, выбежала в коридор и посмотрела на пришедшего. Это был Кобрин. — Witaj, Варвара, — проходит он мимо девочки, задевая пальцами рыжие локоны. — Василь? Казимир заглядывает в гостиную, сразу же замечая для себя, что на столе, на девочке, вокруг — это заставляет его сдержать нервный вздох. — On jest w swoim pokoju… — отвечает Варя и смотрит на него. Кобрин кивает и спешит к Бресту. Жабинка тихо следует за ним. Брест сидит за столом, Кобрин делает три отчётливых стука в дверь и заходит. — Василь? — стоит у дверей, не делает ничего лишнего. — Василий, надо поговорить. — Если будешь ее забирать… то не на моих глазах, пожалуйста… — тихо говорит Мухавецкий. — Письмо пришло? — Это дурацкое деление! — в порыве злости он бьёт по столу и хватается за голову. — Почему именно она?! — Успокойся, — холодно говорит Кобрин, — ее же отдают твоему брату. — В том-то и проблема, что ее отдают моему брату, — сказал Василь и подошёл к окну, на котором лежало письмо. — Такого распоряжение столицы, меняют деление воеводства: Жабинка отделена к Гродненскому воеводству. — У меня вопросы к содержанию. Василь посмотрел на него, а потом в начало письма: — Пишет тебе твой товарищ — Лесной Дмитрий. Я не отважился отправить тебе оригинальное письмо по причинам печальной новости и того, что я знаю, что по-пшецки ты мало понимаешь. Кажется, что поэтому и писали тебе на нем. Поэтому расскажу тебе прямо, ясно и максимально мягко… — зачитал Муха и посмотрел на Шевнява. — Вопросов нет, — отвернулся он, осматривая комнату. — Дима всегда говорит мягко. Документы у Каменца, чудесно. — А говоришь так, будто это не важно, — Брест-Литовск сложил письмо в конверт и бросил его в ящик стола. — Я же люблю её, Казимир… — Никому абсолютно не важно: любишь ты или нет. Ты — город, и твоя обязанность — быть им, нести свой пожизненный крест. Мы практически не люди. — Лучше бы я был человеком… — горько произнес Брест. — И что это даст? Ничего. — Ты вообще поддерживать не умеешь… — посмотрел на него Вася. — Я знаю все, что ты делаешь, зачем. Могу сказать, что я удивлён тому, что ты где-то здесь нашёл «Twarożek Krakowski» и вишни. Но траурно-бело одетая Варвара — это тоже своего рода плюс тебе. Себастьян не оценит, — это звучало, как будто его отчитывают. Брест уже не хотел дальше это слушать и просто спросил, зачем тот пришёл. — Чья она? — строго спросил Кобрин. — Моя. — Да нет. От кого? — Не важно, — опустил голову брестчанин. Жабинка тихонько пошла в сторону своей комнаты, пугалась тишины в коридоре и резких звуков в комнате. — Казимир иди! — кричал Брест и хлопнула дверь. — Прийди проводить, не становись гадам! — стукнул по ней Швеняв. Жабинка присела на кровати и выглянула в окно. — Masz jeden dzień! — крикнул с порога Кобрин. Варенька дождалась, пока тот отойдёт и побежала к комнате Брест-Литовска. — Tata, — постучала Варя. — Wszystko jest dobrze?.. Дверь открылась. Брест холодно взглянул на нее. Вернее пытался так смотреть… Вряд ли можно смотреть на предмет обожания, как на что-то ненужное. Голубые глаза. Мухавецкий закрыл глаза рукой, а потом убрал её, посмотрев уже с улыбкой на Варю. — Czy moje słońce pójdzie do rzeki? — усмехнулся он и взял ее на руки. Она удивилась, что на ночь глядя он поведёт её гулять. Он обещал, что все будет хорошо. Девочка бежала вдоль чёрного берега, перепрыгивая с камня на камень, махая руками, чтобы не упасть. Танцует, пархает, а не бежит. Пестрит, как огонек, на фоне чёрной дрожащей воды. Она всегда оборачивалась на Брест, что-то весело пищала ему вдали у реки, а он просто смотрел на нее. Это огорчало. Она кричала, что прыгнет в речку, и тогда он вообще уходил дальше. Варвара подбежала к нему. — Tata… — аккуратно дотронулась она до рукава пальто. Брест вздрогнул и она вздрогнула. — Что? — посмотрел на нее. Варя обняла его. — Bardzo cię kocham, wiedz o tym… — пробурчала девочка, смотря, как город сверкает на поверхности реки. Было тепло, даже ветра не было. А Брест стоял в пальто. Это немного удивляло девочку, но особое внимание она не придавала. Василь отвернулся. Он разрешил ей ещё немного побегать у реки и просил не лезть в воду. Снова бежит по камням. На темном фоне реки белое платье выделяется. Бежит небольшая волна, Варвара проводит её рукой. Вторая… третья… Она постаралась рукой достать до воды, но чуть не упала. Так у речки они проводят час или больше. Час ночи. Жабинку уже несут на руках, завернутую в пальто. Мимо домов, светлых окон, они проходят под фонарями, а девочка уже засыпает. Ей нравится ходить здесь с Брестом днём, он водит её куда угодно. Он же так любит ее, разрешает все, только бы она была счастлива и не знала нужды в чем-то. На улице становится холодно и моросит дождь. Фонарь за фонарём. Он не посмотрит на нее, смотрит прямо и уверенно. Сейчас главное не сломаться и выстаить. Ее всего-то увезут, что тут плохого? Долго ещё Брест-Литовск держал её, не отпускал, просил и уже завтра её не будет. Она носит его фамилию. — Я не пойду провожать её… я не пойду провожать её… — бормочет Брест. Ему хочется выйти куда-то далеко и крикнуть во все горло о своей проблеме. Варя снова говорит, что любит его. И это звучит тихо и медленно проходит ножом по сердцу. Заносит домой, ложит на кровать. От пола исходит неприятный холод, но Бресту особо это не важно. Он не уснёт и будет мучить себя мыслями до утра. Варя ходила за ним, как утёнок ходит за уткой, хвостиком. Она пищала от страха и от радости одинаково, прыгала перед ним и крутилась. Брест зашел в гостиную и унес со стола чашку с недопитым чаем.

***

Ее привел Каменец, мол смотри, девочка ничья, возми и следи. И Василь влюбился в неё с первых секунд: в её голос, глаза, кудри, движения рук, в то, как ей нравилось вокруг, как она смотрит на мир. Разве что говорила по-польски, но это не стало ему преградой: Муха выучил язык только ради общения с ней, переступая всю свою неприязнь к этому. Сначала она росла тихо. Наблюдала за Брестом, ходила рядом. Потом начала спрашивать у него что-то, а он ей рассказывать. Помнит, как она пришла с улицы и кинулась к нему жалеться: колени и локти разбиты. — Tatuś! — пищала она, растерая слезы по лицу, вводя его в ещё больший шок, чем тот, который он получил от её разбитого состояния. — Мы не плачем, всё в порядке, всё добра, улыбнись, ты же такая красивая, когда улыбаешься, Варенька, — говорил он ей, пока латал колени и локти. И он забыл, что она его не понимает, и удивился, когда она успокоилась. Таскалась за ним повсюду: за руку, на руках, на плечах. Неугомонный ребёнок. Бежит, падает — у Василя сердце на месте останавливается, — она бежит дальше. К ней все относились спокойно. Всем она нравилась и никого не трогала. Варя всем улыбалась, предлагала дружить. Протянет руку и скажет: «Давай будем друзьями?» Пинск часто приходил к Бресту, часто видел Жабинку. — Варя… Варвара… Варыята… — Дамир смотрел в окно, а потом на Жабинку. — Та! Сам ты варыята! — возмущался Брест на Пинск, — Хади, Дамир, не обижай мне ребенка. Пинск нейтрально смотрел на Жабинку, вот только не нравилось ему, как Брест за неё держится. Да это никому не нравилось, чего мелочиться. — Никого я не обижаю. Просто звучит, — Пинов погладил кучерявые волосы девочки, улыбнулся и взял на руки. — Хотя, вытворяя всякую ерунду, она правда — варыята. — Если бы ты знал, як мне яно дорага… — вздохнул Василь и загрустил. — Она же записана, как Муха? — Как Муха. — Ты правда прописал её, как свою дочь?! — удивился Пинск. — Ну да… — Мухавецкий посмотрел на девочку, потом на Пинск. — К тебе будет очень много вопросов, — сказал Дамир. — И первый: почему она рыжая? Этот вопрос будет у всех. И как ты на него ответишь? — Туров был рыжеват. Пинск улыбнулся. Он-то видел, что Брест-Литовск найдет ответ на любой неприятный вопрос. Жабинка трогала волосы Пинска, обнимала его, смотря на Васю. — Ты ж мне, как брат, Василь. Одни болота вместе облазили, одних птиц гоняли, у одной реки ночевали. Я-то знаю тебя, лучше любого родного. — Дзякуй, — усмехнулся Брест и взял на руки Варю, поцеловал в щеку. — Время у нас шаткое. Не держись так за нее — отрывать больно будет, — предупредил Пинск и пошёл на выход.

***

Убирая со стола, Брест постоянно смотрел со страхом в окно, гадая время. А на улице все темно и темно, только фонари. «Наступи проклятая ранница! Я больше не могу…» — он взялся за голову, сел на диван и слушал звон в ушах. Такой тонкий писк, а нервирует. В дверном проёме виднеется, как открылась ее дверь в комнате Вари. Вася поднимается и через пару шагов оказывается там. — Dlaczego się obudziłeś? Za oknem jest noc, — обеспокоенно сказал он. Девочка сонно кивнула и вытерла сон из глаз: — Ktoś puka do okna, — посмотрела она на него. Василь взял ее на руки и понес в комнату. Жабинка моментально улеглась на его плечо, обняв вокруг шеи, и продолжала дремать. То у нее в комнате кто-то бегает, то на улице, то в окно кто-то стучит… Мухавецкий положил её и накрыл одеялом, сбрасывая пальто на спинку стула у стола, и подошёл к окну, смотря, что помешало Варе спать. Простая тоненькая ветка каштана, который рос под самым окном неприятно стучал по стеклу. Хорошо, это было обычно. Он просто открыл окно и аккуратно убрал её в сторону. То ветка или шум в углу. Раньше она жаловалась на то, что кто-то стучит в ее двери… И Брест старался не верить в это до последнего, пока не проверил это лично, оставаясь на ночь с ней. Оказалось, что это простой сквозняк. — Tato, a tak przy okazji, nie śpisz? — повернулась к нему Жабинка. — Pan Shevnya cię obraził? — Nie, Varenko, wszystko w porządku. Kobrin właśnie rozmawiał ze mną na bardzo nieprzyjemny temat… — тихо ответил Брест-Литовск, а потом подошёл и сел к ней, погладил по голове. — Bardzo cię kocham, — сказала она. — Ja też cię kocham, Varya, — через силу улыбнулся брестчанин. Отвечать тоже было больно, держится не плакать. Она смотрит на него. Пристально. Чего-то ждёт. А потом поднимается и обнимает его. — Widzę, że jesteś smutny… — сказала Варвара. — Możesz mi powiedzieć. Możemy porozmawiać. Sam tak mówisz… — Varenko, moje słońce, — приобнял он ее. Он начал рассказывать ей про разговор с Кобриным. Она внимательно слушала и загрустила. Потом сказала, что хочет пить. — Вода? — Морс. Они пересели в гостиную и, сидя за столом, Жабинка тихо поглядывала в кружку на ярко-розовую жидкость. Это не было похоже на морс, запах был тоже своеобразный, ягодный. Она переводила большие глаза с кружки на Василя и обратно. — Co to jest… — настороженно спросила она. — Бруснічная вада, — сказал Василь. Варя посмотрела на него. Ее всегда могло обворожить то, когда Брест говорил не по-польски. Раньше ей не доводилось пить брусничную воду. В основном ей варенье разбавляли водой. — Dlaczego nie wypiłem tego wcześniej?.. — Bo zwykle nie zabraknie nam dżemu, — ответил Брест. — A jak gotować brusznichnaya wodę? — взяла кружку Варя. Послышался недовольный вздох. Самая нелюбимая вещь в польском языке — это объяснить, как что-то готовить. Жабинка знала. Но и любопытная была. — Możliwe w języku ojczystym, — усмехнулась Варя. — Збіраецца брусніца, яе мыюць, перабіраюць, сушаць. Потым кладуць у слоік, заліваюць вадой і ставяць у шафу на два тыдні, пакуль вада не стане чырвонай або ярка-ружовай. Взгляд девочки надо было видеть. «Очень интересно, но ничего не понятно, как говорится», — подумал Вася, пока не услышал: «Zrozumiały». Он посмотрел на Варвару, которая пила брусничную воду. — Czy to prawda… Она по-быстрому перевела ему все что он сказал. На слух было привычно, языка она не знала. И Брест-Литовск был очень шокирован. Кислый напиток ей понравился, но больше одной кружки выпить сложно. — Затое Дамір банкамі п’е, — жаловался на него Брест. — Ён і журавіны сырыя есць, што там… Так они просидели хороших полтора часа, разговаривая про всех и вся, что Брест и забыл, что она днём уезжает. Такая весёлая, маленькая девочка. Они поют и танцуют под «Марш Домбровского», единственное что знала Варя наизусть, гуляют и читают вместе. Сейчас она завет его папа, а потом её перевоспитают говорить Василь Ярославович. Она не будет спрашивать все подряд. Она потеряет интерес ко многим вещам. Научится грубить и отвечать «нет». Она вырастет. За окном начинает розоветь небо. Они сидят уже у Бреста в комнате. Он бережно расчесывает её, аккуратно водит расчёской по волосам. Рыжие волосы красиво выпрямляются под расческой, а потом закручиваются — только отпусти. Она смотрит в зеркало, улыбается. — Warkocz? — поправляет локоны Мухавецкий. Отрицательный поворот головы все сказал. — Jedziemy gdzieś dzisiaj? — повернулась Жабинка и похлопала глазами. Брест положил расческу. — Nie, Varya… Wyjeżdżasz dzisiaj… — твёрдо говорит Брест и его снова подкашивает, но он просто ложит руку на стол. Желание пугать ребёнка не было, но не получилось: заметно покачнувшись на месте, Василь устоял на месте и посмотрел в зеркало. Варя смотрит обеспокоенно и на глазах у нее появляются слезы: — Nie czujesz się dobrze? Пару минут он стоит неподвижно, гудит голова. Он тихо говорит, что все в порядке. — Поэтому надо спать по ночам, — усмехнулся он, чтобы хоть как-то прогнать тревогу маленькой девочки. Жабинка ещё долго смотрела на него. Он привёл её в порядок, повел в комнату. Жабинка тихо шла рядом, смотрела по сторонам. Уезжает. А куда уезжает? А зачем? А к кому? Но пока не спрашивает. — Gdzie pójdę? — спросила осторожно Варя, смотря на стакан на подоконнике, в котором стояло три ромашки. Внутри у Бреста все вздрогнуло, сжалось, закипело. Как говорить хорошо о том, что хорошо знаешь? Как убедить, что там её примут и полюбят? Почему нельзя просто ответить «Я не знаю». Это так глупо и противно будет врать ей. Температура прыгает. Сердце бьётся через раз. Нет. Он ничего ей не скажет, он будет молчать, она сама все узнает. Он не желает навязать ей образ и разрушить его пребыванием у брата. Брест посадил её на кровать, молчал неприятно, грустно. — Do kogo? — спрашивает, перепуганная молчанием, Варвара. «Ей будет там хорошо, о ней позаботятся…» — думал Брест-Литовск и пошёл на выход. На часах четыре утра. Варе не нравится, как он молчит, он же всегда объсняет. Последний раз оглядев её с ног до головы, Василь заглянул в напуганные стеклянные, как у фарфоровой куклы, глаза. Искренний страх, она не знает, что с ней будет, он молчит. Мухавецкий так холодно смотрел на нее, что она начала дрожать. А успокоить её и с места двинуться не может. Но он находит в себе силы и уходит из комнаты, закрывая дверь. — Po co?! — крикнула она, кинувшись за ним. Варя хватается за дверную ручку, щёлкает замок, а все равно пытается открыть. Бьёт в дверь руками и ногами. — Tato, co ja zrobiłem?! Gdzie?! Dlaczego odchodzę?! — бьёт в дверь и глухой стук слышен в комнате Бреста. В ушах он отдаётся, как стук колокола. Всей душой он не желает слышать её дикий крик. Все время он делал все, чтобы не плакала, не мучилась, не было плохо, а сейчас. — Proszę, zostaw mnie! Брест поднимает голову и смотрит на дверной проход, дёргается глаз. Закрывает лицо руками. Перемешиваются абсолютно все мысли в голове. На улице светлеет, полетели птицы. Река искрит под первыми лучами. Кто-то уже идёт по делам. Листья деревьев шелестят под лёгким ветерком. Она кричала до часов так пяти, в шесть крик был реже. — Dlaczego to jest ze mną?! Dlaczego odchodzę?! Powiedzieć! Неаккуратным движением она натыкается рукой на ручку и неприятно ранит её, со слезами и криком падает на колени, держится за руку, которая дрожит. Красная струя стекает по ладони. Она уперлась головой в дверь и дрожала, плакала, причитала. Глаза уже красные от слез, а голова болит и трещит. Тихо. Ей становится плохо, больно. Темнеет перед глазами. В спину светит рыжее солнце, будто решило обнять её и преободрить. Единственным выходом из тесной, давящей на нее, комнаты она видела лишь окно. Прерывесто дыша, она посмотрела на стекло и подошла к окну второго этажа. Дерево снова случалось в окно, а на ветке сидел воробей. Жабинка проводила каждое его движение взглядом, пока он не улетел. — Wolny ptak… — тихо сказала девочка и села на пол. Заснуть она так и не смогла. Молча и покорно ждала, когда откроется дверь. На нее давили стены, тишина, перебиваемая редким чериканьем за окном. В какой-то момент Варя заметила, как по белой ткани побежало красное пятно, но ей было не до него. В семь открылась дверь… На пороге стоял Брест-Литовск, рядом с ним Каменец, который был весел до последнего, пока не увидел Варю. А девочка сразу же бросилась к Васе. Крепко обняла и не пускала, смотрела на Диму с испугом и злостью. — Varvara, musimy iść, — ласково сказал Дмитрий. Он вообще сам был спокойным и тихим, Варю знал, но не общался. Он присел на колено, поправил её волосы. — Płakałeś? Twoje oczy są brzydkie po płaczu. Nie musisz płakać, wszystko w porządku. Брест погладил её по голове. Жабинка посмотрела на него: — Zraniłem się w klamkę… — Дима, посиди яшчэ пару минут, — Брест увел ее. Каменец сел в гостиной. Приведя ее в нормальный вид, обработав руку, Василь повел её в гостиную. Жабинка остановилась и погладила его руку, приложила её к своему лицу. Глаза заблестели снова, смотрела она прямо. — Idziemy nad rzekę? — тихо спросила девочка. Брест взял ее на руки. — Chodźmy.. — кивнул он и бросил взгляд на часы. Обняв его вокруг шеи, Варя шумно вздохнула, смогла улыбнуться. Река была тихая, ничего не происходило. Василь и Варя стояли на берегу, смотрели на воду. Варвара держала его за руку, крепко, чтобы не упасть в воду и просто потому что не хотела уходить. Траурно-бело одетая Жабинка пестрила на фоне мрачно одетого Бреста. Она не улыбалась. Впервые улыбку она считала чем-то противным в такой ситуации, чем-то неприличным и ненужным. Брест иногда смотрел на Жабинку и сердце его сжималось. Мухавецкий присел перед ней и Варя обняла его вокруг шеи. — Kocham cię. Zawsze będę cię kochać tato. Myślę, że wrócę tu znowu, znowu do domu, do ciebie, nad rzekę. Tylko proszę pamiętaj, że cię nie zapomnę! Będę cię kochać! — она расплакалась, но продолжала тараторить: — Już mnie nie obchodzi, dokąd mnie zabiorą; Wiem, że bez Ciebie będę się czuła źle. Wrócę. Znowu będziemy z wami chodzić!.. — Dorośniesz, Varenko. Nie będziesz już dłużej zainteresowany zabawą ze mną, pójściem nad rzekę, — усмехнулся Брест. — Zawsze będę tobą zainteresowany! nie chcę. Obiecuję, że spacer z Tobą będzie dla mnie interesujący! Naprawdę obiecuję! — посмотрела на него Варя. Брест улыбнулся и обнял ее. — Мухавец — твой свидетель. Варя закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Пара капель сошли со щек на пальто; Брест осторожно гладил кудри. Она плакала горько, даже горьче, чем в комнате, с пониманием. Спина девочки то и дело, что резко вскакивала, сопровождаемая каким-нибудь всхлипом, а потом долго не шевелилась. Брест-Литовск дождался, пока она немного наплачется, а потом погладил её, поцеловал в лоб. Ничего не говоря, Василь посмотрел на лебедя, плывущего вдали. — Spójrz co za ptak, — улыбнулся Брест. Жабинка повернулась и вздохнула. — To jest łabędź, — вытирала она щеки. — Łabędź jest bardzo pięknym i oddanym ptakiem. Dorastają jak ptaki. Брест повел её домой. Она отбегала и возвращалась, крутилась вокруг него, брала за руку. Держалась крепко и не хотела отпускать, но потом снова убегала. Рыжик терялась в толпе людей, появлялась и резко исчезала. А потом вручила букетик бело-розовых маргариток, когда они подходили к дому. За всю ночь Брест обдумал все, что считал нужным. И сейчас Варя казалась ему, улетающей на юг, птицей. Она вернётся, это несомненно, но ждать так долго. Кто знает, что с ней там сделают, что будут говорить, как будут вести себя с девочкой. Все это пугало Васю не меньше того, как доедет его солнышко. Каменцу он уже высказался с утра, что он головой отвечает за её состояние, а Дмитрию ничего не оставалось сделать, как просто согласиться с ним. Как же сейчас рядом не хватает того, кто может подбодрить. Ведь все только и говорят, что это не их проблемы, не его проблема, что так надо и ничего сделать нельзя. Спрашивать Казимира и Дамира было бессмысленно и Василь молча нес свое горе, всю неприязнь. Дмитрий ждал их у дома. — Скоро надо уезжать. — Я знаю, — кивнул Брест-Литовск, — но не силой же тянуть её. — Улыбнись, Вася, и мир потянется к тебе, — сказал Каменец и посмотрел на Варю. — Spakowałeś swoje rzeczy? Варвара отрицательно помахала головой и пошла наверх. На лестнице она оглянулась на Брест. Он посмотрел на нее и она побежала дальше. Каменец посмотрел на задумчивое лицо друга и слабо улыбнулся: — Когда, освободясь от ига тяжких мук, Несчастный отдохнет в душе своей унылой, С любовию ему ты руку подаешь И лучше радости, для горестных немилой, Ласкаешься к нему и в грудь отраду льешь С печальной кротостью и с видом умиленья. О Меланхолия! нежнейший перелив От скорби и тоски к утехам наслажденья! Веселья нет еще, и нет уже мученья; Отчаянье прошло… Но слезы осушив, Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь И матери своей, печали, вид имеешь. Бежишь, скрываешься от блеска и людей, И сумерки тебе милее ясных дней. Безмолвие любя, ты слушаешь унылый Шум листьев, горных вод, шум ветров и морей. Тебе приятен лес, тебе пустыни милы; В уединении ты более с собой. Природа мрачная твой нежный взор пленяет: Она как будто бы печалится с тобой. Когда светило дня на небе угасает, В задумчивости ты взираешь на него. Не шумныя весны любезная веселость, Не лета пышного роскошный блеск и зрелость Для грусти твоея приятнее всего, Но осень бледная, когда, изнемогая И томною рукой венок свой обрывая, Она кончины ждет. Пусть веселится свет И счастье грубое в рассеянии новом Старается найти: тебе в нем нужды нет; Ты счастлива мечтой, одною мыслью — словом!..

***

Брест-Литовск посмотрел на него. Каменец был очень тихий и жил мирно, хотя внутри у него было столько горечи и печали, что кроме бумаги и пера он больше никому не доверял. На вид он счастлив, на вид он молод и беззаботен, а поговори с ним душа в душу, так и у самого депрессия начнётся. Он был человеком возвышенным. Никто не знал, когда он начал работать со стихами. Особо они не общались. Единственное, что помнил Брест-Литовск, когда был у него дома, так это небольшую комнату, похожую на коморку, в которой с трудом помещались кровать, стол, стул и полка с книгами. И то он приходил проверить, как тот поживает после войны. Вроде говорили плохо, тяжело и вообще умирает. Город был маленький, разрушенный, больших домов тогда наблюдалось штучное количество, которые были выкрашены в белые цвета и имели не больше двух этажей. В одном таком доме и проживал Дмитрий. От Башни Мухавецкий шёл долго, очень долго и пришёл на месте, где даже простые дома были редкостью. Первый попавшийся человек помог с поиском точного места. Но, когда Василь пришёл, то никого не обнаружил. Дверь была заперта, окно темное, становилось холодно и должен был пойти дождь. Василь присел на лестницу и ждал. А Каменец пришёл только под вечер. Весь непонятно кем покалеченный, он хромал на одну ногу. — Шляхта да крестьян заявилась, не поленилась, — горько усмехнувшись, сказал Каменец-Литовский, обводя неприятным и насмешливо-печальным взглядом Брест-Литовск. — На Вас война не адлюстрэла. Чего хотели, пан Мухавецкий? Василь не стал цепляться за слова, которые его очень зацепили. Такие, как «пан», «шляхта». Он такой же пан, как и Каменец, но не суть. Спрашивать, как дела было неуместно… Брестчанин не знал, что спросить или сказать. Потерялся. В это время Каменец открыл дверь и зашёл в квартирку. Говорить ничего Бресту не пришлось: Лесной сам начал рассказывать. — Мне говорили, что Вы приедете, но я просил, чтобы этого не было. Я всей душой не желал Вашего приезда. Зачем?! — удивился Каменец и повернулся к нему. — Какое издевательство приехать на руины. — Успокойся. Мне надо было узнать, как ты и что с тобой. Тебе помогут. Дима усмехнулся и взял две кружки со стола, унес их в другую комнату. Василь посмотрел на листки бумаги, на обрывки, на которых были написаны какие-то строчки. Когда Каменец принёс кружки с чаем назад, то он поставил их на стол, убирая свои бумажки. — Вам не стоит читать этот бред умалешенного… — он сложил бумаги на подоконнике и сел на кровать. Брест провожал его взглядом. Сел на стул и они завели неторопливый разговор обо всем на свете. Каменец был немного поехавший, не договаривал половины всего и отдалённо относился к Мухавецкому. Василь слушал его. Он пил это подобие на чай. Молча пил и смотрел на бледное от вечного страха лицо. — Прабачайце, сахар нынче удовольствие дорогое. — Не извиняйся, — сказал Василь. — У нас тоже сахар редкость. Я удивлён, что у тебя чай есть. И то, что ты пишешь — не бред. Ты высказываешь. Не кому-то, так хоть бумаге. Разве сейчас тебе не важно снова расцвести? Снова быть одним из лучших? Каменец смотрел на стол грустно и напуганно. Конечно же хочется. Он уже было чуть не расплакался, но нашёл силы посмотреть в глаза Василю и сказал: — Я ухожу. — И куда же? Такая простая реакция немного смутила Дмитрия. — Будете ли Вы реагировать так же легко на мой ответ… — Твоё дело. Сейчас тебе решать. — В Гродненскую губернию. Там мне помогут быстрее, чем тут… А вечном конфликте знали все. Брест только вздохнул и посмотрел на кружку. Во взгляде его перемешивались злость и безнадёжность. — Хорошо. Это только твоё дело. Главное, чтобы ты привел себя в порядок. А ещё лучше не уходи. Сиди «в пределах Брестской части Гродненской губернии». Так вернуться потом будет легче, если, конечно, ты не решил уйти от нас с концами. Каменец молча кивнул. Что означал этот кивок не ясно. И спрашивать про это Брест-Литовск не стал.

***

— Там музыка гремит, в огнях пылает дом; Блистают красотой, алмазами, умом: Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешь И голову свою на руку опускаешь; Веселие твое — задумавшись, молчать И на прошедшее взор нежный обращать, — продолжил Брест. Каменец вздохнул, а Брест посмотрел на него. — И не говори, что это не описывает твое состояние. — Ты же знаешь, что стих начинался не так, — сказал Василь. — Знаю, — улыбнулся Лесной, — но уже не помню начала. — Варя помнила. Что сейчас не знаю. — Но она не знает русский. — Так я ей на польский переводил. Без рифмы конечно: я не поэт. Да и мои знания этого языка не столь обширны. Каменец поднял голову. — Варя! Варя, słońce, uważaj proszę! Варвара подошла к приоткрытому окну в гостиной и аккуратно посмотрела вниз. — Co, panie Lesnoy? — спросила она. — Vasil mówi, że studiowałeś wiersz «Melancholia». To prawda? — Tak, uczyłem. — Pamiętasz początek? — Namiętność dusz łagodnych, potulnych, los uciśnionych, Nieszczęsne szczęście i słodycz strapionych! O melancholia! jesteś im droższy niż wszystkie sztuczne zabawy i wietrzne przyjemności. Czy coś może się równać z Twoją urodą, Z Twoim uśmiechem i cichą łzą? Jesteś pierwszym lekarzem żalu, jesteś pierwszym przyjacielem serca: zwierza ci się ono ze swoich smutków; Ale pocieszając się, nadal ich nie zapomina… — Dosyć dziękuję słoneczko, — улыбнулся Дима. — Spakowałeś swoje rzeczy? Варвара убежала. Через пару минут она стояла на пороге, уже готовая открывать дверь, но оглянулась на пустые коридоры. Родные, где смеялась и боялась. С лестницы зовут на улицу — она бежит в комнату Бреста. Вася зашёл посмотреть где она, а девочка уже шла назад. Она грустно посмотрела на него и подошла ближе. Брест присел перед ней и взял за руки. — Wszystko będzie… dobrze. To tylko wycieczka, to integralny okres twojego życia, — он гладил ее руки, смотрел в светлые глаза, рассматривал детское лицо усыпанное веснушками. — Spodoba ci się tam, kochanie. Jest tam wielu dobrych, ale surowych ludzi. Po prostu ucz się, słuchaj i rób to, co mówią. Grodno cię spotka. Nazywa się Sebastian Wsiewołodowicz, Pan Niemański, pamiętasz? — Варя неторопливо кивнула, не сводя глаз с его лица. — Pokaż, jaka jesteś piękna i niesamowita. Dima będzie po twojej stronie. Zaopiekuje się tobą, a jeśli pojawią się problemy, udaj się do niego. Będziesz tam tylko trochę… Ten czas szybko minie, — он улыбнулся, чтобы показать, что все и в правду будет хорошо, а потом шепотом добавил: — Pisz do mnie listy… Жабинка опять расплакалась. Брест-Литовск обнял ее и гладил по спине. — Cicho, nie płacz. Wszystko będzie dobrze, Varenko. Wybacz mi wszystko, co ci zrobiłem. Mogę tylko ślepo liczyć na twoje dobre samopoczucie z Sebastianem. Naprawdę jest bardzo dobry. I będzie cię kochał, być może tak bardzo jak ja. Wreszcie, znajdź sobie przyjaciela. Na pewno, — он вытер с ее глаз слезы и достал из кармана небольшую коробочку: — To jest dla ciebie. Варвара взяла её и открыла. Деревянная шпилька. На ней легко и надёжно прикреплен цветок: три белых лепестка смотрелись, как живые, сделанные из белой шелковой тафты, а дотрагиваясь до них, можно было ощутить эти нежные цветы; листья были изготовлены из бархата, создающего необыкнрвенные впечатления у девочки; а центр цветка был из небольшого янтаря, приятно сверкавшего под светом. Дорогая вещь — шпилька. У девочки глаза сияли от счастья. Ее носит знать: а какая из неё знать? Жабинка вдруг вспомнила про это и тихо протянула коробочку назад, что не может принять дорогой подарок. Удивлению Бреста не было придела. — Weź to. Przypomni Ci nasze spacery do Muchawiec, — поднялся Мухавецкий и взял шпильку. Бережно заколол ее в рыжик кудрях. — Жабинка. Он понимал, что больше не увидит её такой маленькой и той хорошей девочкой. И ему хотелось от этого тоже плакать, но он держался. А она последний раз видит его здоровый внешний вид, последний раз видит счастливым. Так они и стояли, смотрели друг на друга. — Jesteś moim słońcem. Bądź słońcem: równie wspaniałe i lśniące. Jesteś moim ptakiem. Bądź ptakiem: uwolnij się, lataj i nie daj się złamać. I tylko pamiętaj, że zawsze będę cię kochać, kimkolwiek jesteś, moja radość. Jak ogień spłoń swoją duszą i płoń, zapominając o zniewagach, niech twoja iskra nie zgaśnie. I wiesz, jeśli wyjdziesz, staniesz się silniejszy. Teraz biegnij. Biegnij, Варвара, zabłyśnij. Она схватила свои вещи и молча поспешила на улицу. Брест постоял ещё немного, а потом подошёл к открытому окну и долго стоял около него, как вдали со стороны моста послышалось эхом: — Jestem Varvara Muсhawiесkaya! Pamiętajcie i bądźcie świadkami, Muсhawiес, że wrócę i będę chodzić wzdłuż waszych brzegów w ten sam sposób! Брест неосознанно улыбнулся и пошёл в комнату. Там на столе он обнаружил небольшой лист бумаги с рисунком, сделанным чернилами. Заметно осторожная работа с нарисованными воробьями на ветке. Василь долго рассматривал детское творчество. Сзади обнаружил кривую надпись, текст которой можно было разобрать как «Dziękuję za dzieciństwo». И тут он не выдержал снова. Эмоции накрыли его и он просто закрыл лицо руками. Перемешиваются абсолютно все звуки вокруг, мысли, становится тихо, ему кажется, что его зовут, он слышит чей-то крик, а потом он снова начинает нервничать. Только через пару минут он убирает руки и смотрит на стол. Правда становится легче.

***

Брест и Жабинка идут вдоль берега реки молча, не отходя друг от друга. Варя идёт спокойно, ровно, лицо ее счастливое; она смотрит на водяную гладь. А Вася смотрит прямо, не убирая взгляда от дороги. — Василь Ярославович, смотрите, лебеди, — подходит к ограждению девушка. Он посмотрел на нее, а потом на воду. Зрение у него было не очень хорошее, но птиц он разглядел. — Так почему пальто не снимаешь? — Потому что мне потом уезжать, — тихо ответила Варвара Степановна.