Wayward son

      Двое — молодая рыжая девушка и крепкий русоволосый парень — сидели на небольшом балкончике, тихо переговариваясь между собой. Прямо под ними, на улице внизу, стояла красавица Импала, поблескивая идеально начищенным черным боком, всем своим хищным видом отпугивая тот несчастный контингент, обитающий в этих трущобах. Окровавленная тряпка, что валялась на панели, прямо у лобового стекла, и длинный странный нож рядом, придавали машине флер угрозы и таинственности, отгоняя любопытных не хуже какого-то ведьминого заклинания. Девушка заклеила пластырь на локте у мужчины, почесала лоб, потревожив собственную свежую ссадину и, с чувством выполненного долга, откинулась на груду коробок, что стояли у стены, сделав глоток из полупустой бутылки недорогого виски.       — Как новенький, — протянула она парню, что откинул свою куртку вглубь комнаты, оставшись в одной рубахе и футболке. Она натянулась на его рельефных мышцах, правда заставив подумать лишь о том, как эта самая грудь почти не вздымалась после крепкого удара гуля всего пару часов назад.        — Все такой же красавчик? — сверкнул нахальной улыбкой парень, слегка приосанившись и вовсе не обращая внимания на небольшой морозец. Девушка фыркнула, отчего несколько капель алкоголя все-таки попали ей на свитер, и закатила глаза.       — Все такая же заноза в заднице, Дин Винчестер, — парировала она, передавая виски. Дин уцепился за увесистую бутылку и сделал хороший, согревающий глоток, тоже откинувшись назад, упираясь коротким ёжиком волос в кирпичную стену.       — Взаимно, Паркер.       На какое-то время молодые охотники замолчали, просто наблюдая за тем, как удивительно яркое для января солнце заботливо укрывает город. Удачная вылазка осталась позади, все враги были повержены, а раны зализаны, мгновенно усложняя и упрощая жизнь, заполняя тишину своими несказанными словами. Когда ты на волоске от гибели — все становится невероятно простым. Сразу расставляются приоритеты, забытый дома утюг становится невероятно важным, а куча денежных долгов и текущая крыша сущим пустяком. Но как только ты вонзаешь в сверхъестественную тварь серебро, выпадаешь из его лап и слышишь, как оно корчится в агонии, вместе с булькающей мерзостью, в которую превращается его труп, в твою жизнь возвращается все остальное. Хочется утопиться в алкоголе. Забыться в объятьях первого попавшегося парня в баре (обязательно похожего по типажу — Паркер ищет только тех, у кого глаза отдают молодой зеленью), но Мэри понимает, что так больше не может продолжаться, и потому она говорит — только ему. Дину Винчестеру, что вытаскивал её задницу из адских передряг, латая, зашивая, заливая в горло горящий алкоголь, заставляя зажимать жесткий кожаный ремень между зубов. Дину Винчестеру, что лично набил морду её бывшему, после того, как на выпускном она позвонила ему в слезах, неся какой-то бред про пунш, команду квотербеков, оставленного дома кастета, и пустующего ночью стадиона, где совсем никого нет и она совсем не хочет туда идти, но Алекс… тот-самый-ебанный-мудозвон-Алекс-который-просто-использует-тебя-Мэри-очнись-он-тварь-еще-похуже-тех-кто-прячется-в-ночи… но Алекс настойчиво спаивает её пронесенным алкоголем, а Бен не перезванивает ей даже в этот день. Зато рядом есть Дин, каким-то чудом вновь оказавшийся неподалеку. С ним даже Америка выглядит не как сотни километров запутанных дорог, а всего лишь как улица, на которой ты выросла и знаешь каждый камушек. С тех пор прошло уже несколько лет, но Дин… родной и далекий Дин, сейчас, да и всегда, кажется ближе, чем собственный брат.       Только ему. И никому другому.       Она делает глубокий вдох и все-таки произносит, будто бы ныряя в глубокий школьный бассейн. Мэри не умеет плавать, но делает шаг вперед и водная гладь схлестывается над головой, поглощая.       — Я… — коротки редкий вздох, словно последний в жизни, за который придется драться на смерть, — Я решила отойти от… этого. Оборотни, ругару, вампиры… хочу простой жизни. Не как у родителей, с постоянной оглядкой по сторонам и страхом смерти… я устала всматриваться в тени и думать, что оттуда на меня кто-то нападет. Я хочу доучиться на биологическом, найти работу в компании, помочь миру не только убивая тварей… Я гожусь на что-то большее, понимаешь?       Дин, до того внимательно наблюдавший за тем, как шевелятся пухлые розовые губы, переключил внимание выше и столкнулся с глубокими карими глазами. Маленький носик, едва покрытый веснушками, был сморщен в недовольной, совсем детской гримасе. Боится. Верит. Ждёт. Винчестер улыбнулся и, впервые за этот долгий день, по-настоящему скинул все свои маски.       — Понимаю, — просто и честно ответил он, наблюдая за тем, как в удивлении вытягивается островатое лицо Паркер. Даже она всегда видела его другим, но только ей он прямо сейчас был готов открыть частичку своего сердца. Просто потому что, сидя на балконе задрипанной Нью-Йоркской квартиры, что она снимала и оплачивала через, не очень легальную в мире юристов (но вполне легальную в их охотничьих кругах…), схему, она была невероятно похожа на Сэмми. С его глубокими глазами, что даже во время ссор светились умом и упрямством, искривленными губами, с которых вот-вот было готова сорваться еще одна мудреная фразочка, с этим, несломленным ни одним монстром, ни одним горем, желанием жить простой человеческой жизнью, всем тварям назло. Дин так не умел. Вымуштрованный отцом, он не видел другой жизни, да и не видел смысла искать её — его лично все устраивало. И монстры, и кишки, и кровь. Каждая убитая тварь — это чья-то мать, вернувшаяся домой, чей-то детский смех, что никогда не должен превратиться в огненную детскую, наполненную лишь жгучим ужасом и болью. Винчестер давно смирился со своей похороненной «обычной жизнью», поливая иссохшую треснутую землю из банки дешевого придорожного пива, всегда оставляя позади пустой взгляд отца и ядовитые слова брата. Дорога стелилась перед ним, словно шелковая, детка рычала мотором, напевая колыбельную, впереди его всегда ждала дорога. Пустая. Свободная. Одинокая. — Честно, понимаю, Мэри.       Возможно он обнажил в своем голосе больше, чем планировал (просто не мог себя контролировать. Это имя уже давно заменяло ему все «Аминь» и «Отче наш»), но девушка, внезапно, кинулась к нему, накрывая губы своими. Дин, только на секунду помедлил, и тут же ответил с не меньшей горячностью. Сейчас между ними сжигались все мосты. Мэри поджигала собственные, а Дин просто выкидывал спички в реку, не особо задумываясь. Не существовало для него ни прошлого, ни будущего. Только лишь сейчас — в прикосновениях этой рыжей девушки. — Ты… Дин, — совсем на короткое мгновение оторвалась от него девушка, пробежавшись пальчиками по его загривку. Она застыла, словно пробуя слова на вкус, пока парень зачаровано глядел на горящий янтарь в ее глазах, а после наконец произнесла: — Спасибо.       За то, что не отказался. За то, что не оттолкнул. За то, что услышал и понял.       Винчестер подался вперед, всем телом, целуя еще сильнее, глубже, вжимая в себя, растворяя… Мэри, открывшая и свои страхи перед Дином, поделившись тем, что болело, тем, что жгло душу, разрывало на части, вместе с последним вздохом, что юноша украл поцелуем, простилась и с прошлой жизнью. С той самой, что отобрала родителей. С той самой, что уничтожила их семью. С той самой, что разделила их с братом, закинув на разные стороны жизни… Теперь точно прощалась, позволяя Дину Винчестеру стать печатью и хранителем её слов и не произнесённых клятв.       — Будь со мной сегодня... Дин...       И парень, не смея ей более отказывать, склонил голову, ловя своими губами каждую веснушку и иступленный шепот до самого рассвета. Возьми от этой проклятой жизни всё и сожги её в своем пламени. И после, вместе с восходом солнца, он ушел, оставляя на месте связывающего их моста сплошное пепелище и короткую записку.                                     «Оставайся верна себе, Мэри. — твой Д.»       Совершенно не подозревая, что пять лет спустя вновь вернется к ней. В последний раз.