Ромашковый чай из термоса

Июнь. Я пытался читать, но отметка термометра доползла до 30 градусов по Цельсию и намертво вплавилась, заставляла складывать в предложения тарабарщину. Выхватывать слова из абзацев: – "Марго поклонялась Английскому Догу" Сценка с маленькой танцовщицей и нехитрым алтарем из пластмассовых фуксий и лилий и десятка фотографий долговязого дога в плетеной шляпе поблескивала изнутри век и полностью заняла меня и вытащила из зноя полудня, а заодно с прогнувшейся веранды. Еще до нашего приезда, ради искусственной тени, ее обсадили акацией. От раскаленного воздуха она не спасала, просачивалась в щели запахом формалина, но мальчишке нравилось забираться повыше и размышлять там о тленности бытия, двойках по английской литературе и венских вафлях, а я не хочу отнимать его удовольствие. Я уже не мог притворяться, что погружен в детектив, смотрел на него, приложив большой палец к белесому шраму на щеке, но продолжил отмерять десятки минут переворотом страниц. Таймер из букинистической лавки. Идеальный инструмент для того, кто никогда не сможет надеть часы. Сегодня удушающие объятия кустов его не привлекли. Растянулся в джунглях, которые месяц назад называли газоном. Я был доволен, что к аккуратно «постриженным посадочным площадкам для НЛО» он относился неприязнью, а таблички «По газонам не ходить» не замечал, даже в общественных парках. На этом его тяга к бунтарству заканчивалась, а жаль. Формально, я стал его опекуном полгода назад. Никогда не считал себя способным к подкупу должностных лиц, лести, давлению на общественность и прочим талантам, но крыса тоже может прыгнуть через огненное кольцо, если учует кошку» Я услышал, что неуемная энергия переключилась. Жилистая рука выдернула из земли пучок пожухшей травы, встряхнула добычу: он уже заметил, читатель из меня отвратительный, и сам раскрасневшийся от полуденной жары, составлял список благоразумных доводов на тему: почему мне следует зайти в дом и возможную кару, если я не послушаю совета. Я не телепат, но неплохо его разгадал за месяцы совместного быта под одной крышей, не нашел тогда кроссворда и пришлось заполнять «досье» на мрачного соседа по комнате. Закрытость исчезла не до конца, но теперь его было не заткнуть, уже не исполнял просьбы есть и спать механически, как орудие колдуна Вуду, а принялся командовать и укрощать окружающий меня хаос. Завел продукты в холодильнике и ромашку на подоконнике, того, кто написал, что ромашковый чай помогает от мигрени, я бы застрелил. … Ангелина справлялась бы с неприятностями также, цеплялась за мелочи, которые легко контролировала. Нужно было отослать мальчишку. Земляная пыль, которая осыпалась на оранжевую футболку, ребенка постукивала как коготки канарейки, даже этот звук отдавался в солнечнее сплетение, а голову вовсе разрывал. Меня больше не занимал его гнев, я сосредоточился на импульсах: в голове, руках и пальцах засел хтонический Зверь. Сгибом запястья я захлопнул книгу, наслаждаясь тем, что покалеченная кисть не заставила взвыть, пока до ушей не дошел хлопок. Он палец на кнопке миксера. Он превратил в пюре мой мозг и остатки гордости. В блюде лежит голова Олоферна. У кого же я отнял воду? Страх издать лишний звук забрал смех, а жаль, меня нечасто смешат собственные шутки. В животе распускается красный цветок. Отлично отвлекает от Зверя. Я засмеялся. Голова рывком поднялась вверх. Без моего участия. Какая досада. Он поднял мою голову за волосы и всыпал мне в рот порошок. Много. Содержимое трех-четырех капсул. Занятно, будет, если это отправит меня «на радугу» из добрых намерений – деяние в его духе. Он массировал мне горло. Боялся, что даже сыпучее лекарство я не в состоянии проглотить. Пальцы у него были холодные, влажные, а руки ходили ходуном. Хочу сказать, что все нормально, что двух таблеток достаточно или позорно уткнуться в его плечо. Жаловаться на сбоящее тело, просить унять боль, но молчу, зверюшка проглотила мой язык, а совесть еще оставалась. На дне. Его фигура размылась. Можно представить, что он турист, стоящий на обочине дороги, а я наблюдатель в салоне заметил его призрак и проехал мимо. Запоздало дошло, что зрение отказывало не из-за приступа, я моргнул, и из глаз побежала солоноватая вода, наполнила кратеры и русла рек на лице: шрамы и следы ожогов. Каждый раз подмывало спросить, не противно ли касаться, но опасался, что не увернусь, если он вздумал бы швырнуть горшки с ромашкой. Боль притупилась, может во мне еще оставался и стыд. Я просипел: – «Уйди», и он отпустил мои волосы, но продумать полную сожаления мысль я не успел. Мальчишка неслышно обогнул стул и схватил меня за плечи как вставшую на задние лапы охотничью собаку, и потянул назад. Я свалился на него. Мы оба упали на отросший газон. Описывать тот день дальше бессмысленно. Сознание вернулось, когда жара уже спадала. Я открыл глаза и, размахивая руками для равновесия, попытался сесть. На секунду подумал, что оглох. Перестали петь соловьи. Над ухом не жужжали шершни и мошкара. В прошлой жизни мне нравилось изображать человеческие вещи. Делать вид, что я пью чай, ем, сплю. В прошлой жизни я мечтал забрать себе боль Ангелины. Мне не у кого забирать боль сейчас, но мне довольно своей. Он сопел около меня. Бдящий рыцарь и обернулся, когда услышал копошение. Таким взглядом, каким он меня обдал можно добивать из милосердия, хотя последнего из ребенка сейчас не выжал бы и котенок с ободранным ухом: – Далеко собрался? Я не ответил, перекатывая кубик льда на языке. Изобретательный способ меня напоить. Он истолковал молчание и забросил новый вопрос: – Тебе куда-нибудь нужно? Я слегка покачал головой, будто череп сделан из бумаги. Приступ закончился, оставил на память давящий обруч и тошноту. Я был ему благодарен за эту «поздравительную открытку» Раньше Зверь приходил без предупреждения, уходил, когда вздумается. Я существовал, ждал минуту, когда он начнет меня грызть, знал, что не вынесу, если встречу его в толпе. Я научился предугадывать его визиты, получалось не всегда, но цепь моя стала длиннее, а я нахальнее. Он не умел долго сохранять тишину, но вместо упреков за бездумное принятие солнечных ванн, я услышал: – Тогда полежи еще. Это уже сюрприз. Терпеть их не могу. Он бы лекцию прочитал, бестолково, но с чувством, разбил бы фарфорового кота из моей коллекции, мог дуться и не разговаривать до вечера, чтобы потом всё высказать сплошным потоком сознания. Такое поведение было нор-маль-ным, а простых и односложных фраз от этого болтуна не дождешься. Наобум взяв шуточный тон, я подначил: – Испугался, сестра милосердия? Покрывало притащил и охраняешь мой сон? Вместо возмущения и неумелого сарказма он всхлипнул, даже попробовал улыбнуться. Губы, всегда обветренные, дрожали: – Ага. Не в какие рамки это несчастное, выцветшее «ага» не входило, а покрасневшие глаза сносили их вместе с фундаментом. Я тряхнул головой, уже не обращая внимания на протесты организма, и легкомысленно продолжил: – Заработал мигрень, бывает. Жарко сегодня. По мороженому съедим? Почти сработало. Он посмотрел на меня пристально, но тоже жалостливое опасение в зрачках еще плескалось. Он буркнул почти под нос, не глядя на свои руки: – Тебе нельзя есть холодное. Выходить на улицу днем тоже нельзя было. Звучание этой унылой пластинки я уже выучил. В частных клиниках и благотворительных больницах врачи и медсестры твердили примерно эту же скороговорку разными словами. Часто даже сочувственно и с надрывом. Я потер шею, ее пробирал остаточный электрошок вечерний, уже прохладный, ветер: – Пока я окончательно не закончился, привязать меня к кровати не получится. Придется подождать. Под конец я улыбнулся одной половиной лица, сглаживая невольную отповедь, зная, что его моя мимика не пугала. Он закусил кулак и разрыдался. Я растерялся окончательно. Оторопело уставился на чужие слезы. Ничего грубого не произносил. Почему-то к детям не прилагают инструкцию, а я плохой утешитель. Ангелине можно было сложить журавлика из бумаги, показать фокус или сделать бюст Ленина оружием мщения обидчикам, а что делать сейчас я не знал. Плакать, отвечая на вопрос у него не получится, правда? – Шура, ты чего? Он потер глаза, но рыдания это не остановило, скорее наоборот. Завывали уже три кита, а не один. – Прекращай, принцесса, обезвоживание заработаешь. Он отодвинулся, прогудел что-то невнятное, кажется, закусил щеку, но далеко не отсел. Внутри у меня заворочалось раскаяние. Нашел время вспылить. Ясно, что рано ему видеть выступления припадочных. Желательно, вообще такого не видеть. – У тебя ведь термос с собой? – Я добавил в голос надежду. До безобразия наигранную, но сойдёт. – Если мороженое запрещаешь, то угости чаем. Нержавеющую торбу с ромашковым отваром он принес в комплекте с покрывалом, кружками и сотовым. Какой запасливый. Он открутил и отбросил крышку. Запахло аптекой. Поднял термос как таран, вниз побежала светлая струйка чая. Кружки он оставил на траве, если бы его ладони могли окаменеть, чай бы падал ровно, но его трясло и брызги разлетались, впитывались в землю, стекали по стенкам кружек. Он наполнил обе. Примирительные сто грамм не больше. «Слезы падали в чай, но чай нам горек без слез» Терпеть дальше я не мог. – Шур, оставь, подойди. Он прислушался, будто я крикнул из дома, а не сидел позади и повернулся на голос. Я притянул его к себе. Я не умел утешать. Я научился только обнимать испуганных детей, но, иногда, правильные слова находятся сами собой. – Знаешь, я не собираюсь больше умирать. Шур. Я обещаю.