Грёзы и раны

Саман не могла точно определить причину своего дурного настроения – и от этого оно только ухудшалось. Ей не нравился Неросиан, хотя объективных причин для неприязни не находилось; не нравилась вполне приличная с виду гостиница; не нравились косые взгляды, которыми многие прохожие не стеснялись награждать Ланна. Когда замечания касались лично её – ей было всё равно. Хотя, пожалуй, лезть в драку – это всё-таки лишнее: костяшки на правой руке всё ещё саднили, а тот пьяница вряд ли усвоил урок. Не похоже, что Ланн доволен таким вмешательством, но смотреть, как он мрачнеет, пытаясь отшутиться, совершенно невыносимо. Не нравилась Саман и предстоящая встреча, которая рано или поздно должна состояться. В любом случае – ей лучше отложить дурное настроение в сторону и подумать, что именно она будет говорить. Конечно – можно, как было негласно принято в семье Саман, сделать вид, что ничего особенного не произошло; лучше всего будет, если Риа поступит точно так же. Саман снова взяла в руки резец. Работа шла к завершению, и чем ближе – тем больше хотелось всё выбросить и начать сначала. Опять. Первая встреча – из тех, которые лучше бы не помнить – цепко держалась в памяти. Саман узнала эту женщину почти сразу, прежде чем она успела изложить свою просьбу: настолько очевидным оказалось фамильное сходство. Тогда ещё командор помнила и приступ беспричинной злой обиды, которую с трудом удалось подавить; но слова – она сдержать не смогла. Или не захотела – не было уверенности в том, какая причина была главной. Тогда изнутри поднялась волна горькой желчной злости, рискующая отравить Саман – и всех, кто окажется рядом. – Вы – никудышная мать. Из-за вас Ланн теперь винит себя во всём. Бросать его было непростительно, и неважно, какие у вас были причины. – Да. Я согласна. Как ни старалась командор сохранять видимость спокойствия – собственный голос звучал тогда громко и резко: точно звук лопнувшей струны. Кто как не Саман знает, что словами можно ранить – и всё равно она не сдержалась, вспомнив, с какой тоской Ланн рассказывал о своей семье, как взвалил на себя всю ответственность за произошедшее. – Я буду признательна, если вы ответите: Ланн дорог вам? Говорят, он часто вас сопровождает. – Это не ваше дело. Риа выслушала её удивительно спокойно, будто ничего другого не ожидала – и только попросила передать эту злосчастную разукрашенную стрелу. Впоследствии Саман добровольно отказалась от возможности судить и осуждать, но тогда до этого решения было бесконечно далеко. Что бы она делала, если спустя много лет мама или отчим пришли с извинениями и попытались наладить родственные связи? Скорее всего – просто рассмеялась бы им в лицо. Ланн никогда так не сделает: ему была нужна встреча с матерью, и поэтому Саман настаивала на том, чтобы он поговорил с ней. Саман долго и тщательно выбирала заготовку; ворчала, недовольная результатами, исправляла ошибки; бросала всё и начинала снова. Пока работа продолжалась – чувствовала душевный подъём, была уверена, что всё получится. Когда она смотрела на почти завершённую работу – растительный узор вдруг растерял всю свою выразительность, самые мелкие огрехи виднелись всё отчётливее. Бездарность, место которой в камине. Муж наблюдал за ее работой, видел, как она полностью погружается в свои мысли, а окружающий мир временно перестаёт существовать. Всё ещё было немного непривычно и странно так его называть – в том числе мысленно. Но было в этом и нечто надёжное. Правильное. Чувствовать на себе его внимательный взгляд было удивительно приятно. Ланн до сих пор носил подаренный амулет: прятал его под рубашкой, как что-то сокровенное, только шнурок виднелся под воротником. Змейка, свернувшаяся кольцом, получилась грубоватой и кривой: даже издалека было заметно. Лучше бы Саман не переоценивала свои силы и попробовала что-нибудь попроще. Когда она предлагала переделать – Ланн почему-то отказался. Саман отложила заготовку, потянулась к запястью, задумчиво перебрала бусины в чётках. Ланн никогда не давал повода сомневаться в нём, но что если это Саман всё испортит? Она видела, как это бывает: как быстро торжественные до нелепости обещания превращаются в обиды и упрёки – и это при обязательном сохранении внешнего благополучия, будто важнее приличного впечатления ничего не было. В назначенный день Саман чувствовала себя совершенно разбитой. Беспокойство становилось сложнее скрывать от Ланна: он будто бы постоянно ждал – не подвоха, но отказа. Даже когда Саман согласилась на брак, Ланн старался быть готовым к тому, что в любой момент она просто развернется и уйдёт. – Может, тебе стоит пойти одному? Мне не хотелось бы вмешиваться. – Если ты так решила – хорошо. Я скоро вернусь: ты даже соскучиться не успеешь. Легко согласился. Слишком легко: не стал ни о чём спрашивать, и даже не попытался укорить за нарушенное обещание. Саман вспомнила неожиданно, как Ланн просил не бросать его одного. Возможно – он уже решил, что его самые мрачные ожидания всё-таки оправдались; или не может ей отказать. "Не ходи. Останься здесь, со мной". Стоит только попросить – и он останется, но Саман не стала этим пользоваться. Не в этот раз. Ланн поцеловал её в макушку – и направился к выходу. Саман представила, как будет ждать его: одна, в пустой комнате гостиницы, пока Ланн в одиночку будет отвечать на бестактные вопросы – и поняла, что не сможет бегать от этой встречи. – Это плохая идея. Прости меня. Пойдём вместе, как собирались. – За что ты просишь прощения? – Ланн, обернувшись, удивлённо моргнул третьим веком. – За то, что струсила. – Не бойся, – он улыбнулся: будто солнце показалось в холодный пасмурный день. – Она будет рада тебя увидеть. Лишь бы ему не пришлось выбирать сторону. Саман совершенно не беспокоилась о том, что Ланн выберет не её: ей отчаянно не хотелось ставить его перед подобным выбором. Он этого не заслужил. Ей придётся ответить за свои слова – и пусть Риа ненавидит её сколько угодно.

***

Двухэтажный дом, расположенный вдали от самых шумных улиц, являл воплощение благообразности: неброский фасад, ухоженные клумбы у входа. Права была Арсиноя: приятно видеть вокруг чистоту и порядок. Риа с улыбкой поприветствовала их на пороге своего дома, крепко обняла сына, а затем – посторонилась и пригласила войти. В первую встречу Саман выглядела как воплощение уверенности – или, по крайней мере, прилагала для этого все усилия; во вторую – прятала взгляд: ей неуютно было в новой роли. Прежде чем войти, Саман собралась и протянула свёрток. Под взглядом этой улыбчивой женщины ей впервые очень хотелось метнуться в сторону и спрятаться за спиной Ланна. – Риа, я должна извиниться перед вами за резкие слова. Осуждать – проще всего, но я не была на вашем месте. – Не нужно было, – Риа казалась смущённой, но свёрток приняла, заглянула внутрь. – Это... прекрасная вещица. Примите мою благодарность. Осуждение ничего не принесёт: только безвозвратно заберёт силы, оставив пустоту и безразличие. Риа уже сама себя достаточно наказала. Пока она рассматривала резной гребень, водя пальцами по украшавшим его виноградным листьям, стало очевидно: время за работой прошло не зря. Саман решилась на эту встречу – и ждала неизбежного скандала. Новая жизнь, новый круг – от этого никуда не деться. Она ошиблась: Ланн показал ей, что семья вовсе не обязательно должна становиться наказанием или ярмом. Ланн не стал вмешиваться – только усмехнулся: "А я же говорил". Он пропустил Саман перед собой, чтобы она первой переступила порог дома. Когда она шагнула вперёд, её сразу же окутала смесь запахов: выпечки, трав, специй, и чего-то ещё – особенного для каждого обжитого дома. Дома, где её ждут. В этот момент вспомнился вечер, когда Ланн впервые приготовил ужин специально для неё – и воспоминание вызвало невольную улыбку. Обернувшись и посмотрев на Ланна, она поняла: он думает о том же самом. Саман хотелось верить, что семья – это не только постоянные попытки спрятать подальше взаимные обиды. Ланн, сам того не зная, помогал ей в этом каждый день.