There will always be a tomorrow

Шляпник был странный. Тот, что из детства, улыбался широко и даже как-то болезненно, Мина всегда боялась, что у него от потуги по швам разойдётся рот. Да и сам он, казалось, состоит из лоскутов, которые худо-бедно сдерживают эмоции и энергию. Этот Шляпник лишь обозначал улыбку и скорее был похож на каменную глыбу, все мысли и чувства которой — тяжёлые, серьёзные и медленные. Там, где старый Шляпник уже бежал её обнимать, новый лишь протянул руку — и тотчас отдёрнул, как от огня. Она рассказала о сне Ренфилду, и тот всё разложил по полочкам: детство кончилось — Мина повзрослела — её давнишние воображаемые друзья стали невозможны для её нынешнего восприятия. Всё в порядке — это тот же самый шляпник, просто теперь он вырос, как и она сама. Крюк испугал. Он, безусловно, и в детстве не вызывал положительных эмоций, но сейчас стал совсем уж мрачным, а в глазах появилась настоящая жестокость. Конечно, Мина помнит, как он пытался её утопить ещё в детстве, но то были проказы разбалованного взрослого ребёнка. Если новый Крюк решит ей навредить — вряд ли она спасётся. Ренфилд покачал головой, посоветовал больше отдыхать (ха-ха!) и поинтересовался, почему ей вообще начали сниться образы из детства. Может, она скучает, или переживает за родных? Да нет, они все живут в Лондоне и ходят друг к другу в гости. Чего бы ей переживать? Дракон стал раз в 20 меньше. Мина даже удивилась: внезапно очередной её сон, обещавший стать насмешкой над беззаботным детством, не собирался её пугать. Она подошла ближе, силясь рассмотреть, каким стал теперь дракон, надеялась даже расспросить, как он теперь собирается защищать своё золото, но, приблизившись вплотную, в ужасе отпрянула и вынырнула из сна с испуганным криком. — Это всё был он! Он — это все они! И Шляпник, и Крюк, и Дракон! Ренфилд устало смотрел на подругу и отстукивал в стакан 15 капель валерьянки. — Давай ты сейчас успокоишься и расскажешь, кто конкретно этот "он". Тот противный начальник? Или пациент-жалобщик, на которого ты сетовала в прошлом месяце? Сжимая протянутый ей стакан, Мина вздрогнула: — Это и есть самое страшное: я никогда раньше его не видела. Ренфилд отправил её домой, пообещав зайти вечером и поблагодарив Бога, что у Мины сегодня выходной, и побежал к телефону — посоветоваться с учителем. Профессор слушал, не перебивая, а к концу истории вместо дельного совета пообещал приехать сам, утверждая, что дело не терпит отлагательств. Ренфилду даже почудилось на мгновение, что Ван Хельсинг из "немного ку-ку", каким он помнит его с университетской скамьи, перешёл в стадию полного отлёта крыши. Но это же профессор, а великих (хотя бы их) бездоказательно приписывать к поехавшим не стоит. В Минином окне не горел свет. Может, Джонатан вывел на прогулку? Но Джо же в командировке уже как месяц. У Ренфилда невольно задрожали пальцы: — Звони ей, срочно, — профессор, знавший явно больше своего ученика, весь подобрался, словно готовился к бою. Знакомый рингтон зазвучал за их спинами. Мина, свежая и улыбающаяся, стояла с двумя тяжёлыми пакетами: — Добрый вечер! Значит, это вы тот самый профессор Ван Хельсинг, о котором Рен готов говорить не умолкая? Приятно познакомиться! Я узнала, что будут гости, и решила приготовить праздничный ужин. К тому же, звонил Джонатан: он приезжает завтра утром. А готовить плотный завтрак менее приятно, чем съесть остатки с вечера — сами понимаете. И Ренфилд, и Абрахам шумно выдохнули и стали громко и чересчур уж весело болтать с Миной. Отлегло. Пронесло. А может, ничего страшного и не было? *** Только ночью, когда гости спали на диване, а посудомоечная машинка закончила своё грязное дело, Мина вспомнила о письме без обратного адреса, что нашла в ящике по возвращении от Ренфилда. Красивый, почти каллиграфический почерк завораживал и казался смутно знакомым. Мина открыла конверт. Записка, лежавшая внутри, была короткой и странной. Вряд ли её понял бы посторонний... На то и был расчёт: "Любовь моя, как долго я тебя искал. Как долго ждал, пока ты вырастешь! В детстве ты совсем меня не страшилась. Что же сейчас, неужели и впрямь боишься? Или это простое нежелание принимать тот факт, что для нас всегда будет завтра? И в этом завтра мы будем вместе...."