Eiyū drive, 13

***

      Ей снилось пшеничное поле. В воздухе витал аромат сухой травы, теплый и по-летнему свежий. Вокруг нее пушистым зверьком увивался ветер, щекоча своей мягкостью голые руки и лодыжки. Она вдохнула поглубже: этот запах, прогретый солнечными лучами, напоминал ей что-то, или, скорее, кого-то. Внутри пузырилось счастье, будто в переполненном газировкой стакане, и она, как когда-то в детстве, побежала вперед. Улыбка непроизвольно растянула ее губы, позволяя смеху сбежать сквозь временно ослабшую преграду. Запыхавшись, она упала на мягкую перину из колосьев, поражаясь их мягкости и вновь вдыхая их запах полной грудью.       Подождите-ка, почему пахнет елкой?       Микаса села, осмотревшись по сторонам: за высокой изгородью пшеницы вдалеке простирался лишь бескрайний горизонт, и никакого намека даже на захудалую елочку. Это противоречие надвигающейся лавиной заставило окружающий мир задрожать и схлопнуться, будто мыльный пузырь. Последовавшая отдача от взрыва мгновенно ударила сокрушительной болью в голове и ослепительной вспышкой света по глазам: она проснулась.       Едва разлепив веки, она узрела колыхающуюся занавеску, словно сотканную из солнечных лучей: полдень уже вовсю резвился за окнами. Все еще закутанная в мягкое покрывало по самый нос, она тяжко вздохнула и словно бы вновь очутилась в своем сне: теплый аромат пшеничного поля и проклятых елок. Впрочем, не такие уж они и проклятые: пахли они более чем приятно. Так пах дом, что она покинула в детстве, и леса, в которых она жила последние три года. Злость ее скорее относилась к тому факту, что эти самые елки разрушили ей такой прекрасный сон.       С трудом выпутавшись из своего кокона, она села на кровати: голова ее отзывалась звоном колоколов, а во рту словно произошло массовое захоронение полка солдат. Тяжко кряхтя, Микаса отправилась на поиски выживших.       По пути она отмечала для себя вещи, не сразу замеченные вчера: например, валяющаяся на стуле кипа галстуков разных расцветок, или торчащий из-за недозакрытой двери шкафа пиджак. Судя по дислокации вещей, ночевала она именно в хозяйской спальне. При свете дня все казалось не таким, как вчера: неброская аскетичность, одетая в солнечные лучи, теперь была даже по-своему уютной.       Осторожно ступая, девушка добралась до окна гостиной, где уставилась на полусожженное солнцем лимонное дерево. Земля в кадке потрескалась, будто ороговевшая кожа, и явно умоляла о пощаде. Собравшись было пойти и выполнить последнюю волю несчастного деревца, Микаса обернулась и вздрогнула: в проеме стоял Браун, сонно потиравший заспанное лицо. Пшеничные волосы торчали во все стороны, будто примятая после пикника трава, на лице поблескивала светлая щетина. Он, в отличие от нее, переоделся для сна и сейчас щеголял в домашних брюках и болотно-зеленой рубашке с длинными рукавами.       — Прости, если разбудила тебя, — тихо сказала Микаса, удивляясь бесшумности подошедшего мужчины.       — Все в порядке. У меня просто... Чуткий сон, — повинился он, продвигаясь на кухню. Едва взглянув в помятое лицо девушки, он спросил: — Как ты себя чувствуешь?       Микаса не сообразила, что ответить в данной ситуации, поэтому ответила предельно честно:       — Голова болит. И тошнит. Немного, — на что Райнер с видом эксперта покивал и жестом пригласил следовать за собой на кухню:       — Значит будем тебя кормить, — одна мысль о еде вызвала у Микасы приступ тошноты, и та начала сопротивляться:       — Думаю, стакана воды будет достаточно.       — Не спорь. Я уж точно в этом деле поопытней тебя буду, — самодовольно пропел удивительно пободревший блондин, совершая раскопки по кухонным шкафчикам.       — В каком деле? – подозрительно пробурчала девушка, тем временем преодолевая кухню в поисках точки опоры.       — Когда у тебя похмелье, лучшее средство – съесть что-нибудь жареное, или, на худой конец, жирное, — Микаса, подавляя порыв тошноты, страдальчески уселась за кухонный стол и уронила голову на руки. Мужчина тем временем продолжал шуршать где-то в холодильнике.       — Ты же говорил вчера, что с провиантом проблемы, — пробубнила она сквозь руки, все еще тщетно надеясь избежать завтрака.       — Уж яйца-то я пожалуй, смогу найти, — и, будто в доказательство своих слов, жестом фокусника извлек коробку с яйцами. Девушка, узрев, что участь ее предрешена, лишь снова застонала.       — Почему ты такой бодрый? Пили мы вроде бы одинаково, — недовольно пробурчала девушка, страдальчески шипя каждый раз, когда мужчина гремел сковородкой и приборами о тумбу.       — Чтобы у меня настало похмелье, нужно определенно больше трех бокалов коньяка, — в ответ на ухмыляющуюся физиономию Микаса лишь завистливо посмотрела на него.       Едва мужчина отвернулся от нее и занялся делом, Микаса вернулась к осмотру всего вокруг, а точнее, внимание ее поглотила рослая фигура блондина. Двигался бывший воин спокойно и сосредоточенно, хоть и немного растерянно. Девушка поймала себя на мыслях, что рассматривает, как перекатываются мускулы на его руках и спине под тонкой тканью рубашки. Зеленый определенно ему шел.       Бывший воин периодически бросал осторожные взгляды на девушку, которая, казалось бы, спала с открытыми глазами, и неуверенно улыбался, едва натыкаясь на ее молчаливое бдение. Аккерман задавалась вопросом: как она докатилась до жизни такой и что она здесь делает, почему вообще продолжает свое наблюдение за домашним Райнером, и, что самое главное, почему это доставляет ей такое удовольствие?       Смотреть определенно было на что: засучив рукава, Райнер ловко орудовал сковородкой, что заставляло весь образ воина-нерушимой-скалы осыпаться прахом: ни дать, ни взять – хозяюшка у плиты. В солнечных озерцах, в которые изредка попадали его руки, волоски на них загорались искрящим блеском, и девушке подумалось, что это выглядит... мило. Иногда, в перерыве между бурной деятельностью, он почесывал затылок, проводя пальцами по коротко стриженному затылку и создавая там еще больший хаос. У Микасы закололо ладони: она смутно помнила ощущения мягкости и колючести, и удивилась, откуда вообще взялось это воспоминание.       Попытка пробраться сквозь дебри воспоминаний о сегодняшней ночи лишь вызвали поток каких-то бессвязных образов и отозвались тупой болью в затылке. Она помнила, как они уселись пить, свою нервозность, густое молчание, тепло его руки, скрещенной в поединке, мягкие поглаживания по голове, когда ее развезло, смутное ощущение полета, желание заплакать, покалывание волосков на пальцах, мягкое уютное тепло сквозь негу сна... Чем дальше она пыталась пробраться через свои ощущения, тем больше она вспоминала.       К моменту, когда перед ее носом в тарелку сползла яичница, Микаса не знала, куда девать глаза. Воспоминания о вчерашних излияниях пунцовой краской цвели на ее щеках, и лишь усугубляли ее во всех смыслах тошнотворное положение. Как и вчера, она вновь не знала, куда девать руки, и принялась ковырять край стола.       — Приятного аппетита, — Райнер кинул ей спасательный круг, приземлив вилку рядом с ее тарелкой. Мужчина сел рядом, явно не подозревая о приступе самобичевания своей сотрапезницы, и они в уютной тишине начали завтракать, смотря на колыхающиеся занавески.       Когда с завтраком было покончено, Микаса вяло попыталась предложить помощь с посудой. Райнер лишь отмахнулся и выставил ее в гостиную, аргументируя это тем, что гостей посуду мыть не заставляют. Успевшая прихватить с собой стакан с водой, девушка подошла к окну и посмотрела на открывавшийся ей вид на парк: солнце уже не резало глаза, и теперь она могла наслаждаться зрелищем. Едва ли ожидавшая живительного эффекта от еды, она с удивлением отметила, что ей стало гораздо лучше. Задумчиво вздохнув, Микаса тайком вылила весь стакан в кадку с бедолагой-деревом: быть может, она лишь продлевала агонию умирающего, а быть может, такая малость сможет вернуть к жизни то, что казалось бы, уже не спасти.       В любом случае, Микаса надеялась на лучшее.