Родзевич и Гучкова - Абеляр и Элоиза XX века

Александру Аникину , Алексею Серебрякову ========== Любовный напиток ========== Александру Аникину Революционный Петроград. Какое это было ужасное зрелище. Россия была в агонии, и, самое страшное, что все прекрасно понимали, что спасти её невозможно. Солдаты бросали оружие, убивали офицеров, грабили магазины и похищали продавщиц. Россия предавалась анархии. Казалось, что все силы были брошены на разрушение, но казалось бы, не все хотели полной разрухи. Кто-то из англичан писал, что "где это видано, чтобы террорист пытался спасти страну от гибели?" и он был прав. Вся власть была готова сосредоточиться в руках одного человека - Бориса Викторовича Савинкова, бывшего члена партии эсеров (его выгнали оттуда за то, что он издал роман "Конь Блед") и руководителя БО, которая раньше так запросто решала судьбы людей. Теперь на человека, который ранее внушал страх и ужас, с надеждой стала смотреть вся страна. И даже за рубежом, что он один способен остановить развал и крах Российской империи. На деле Борис Викторович был ранее и сотрудником полиции - так называемой, "охранки", то есть III охранного отделения и находился под началом сыщика Путилина и Евно Фишелевича Азефа. Борис Савинков, комиссар Временного правительства, сидел в гостях у своих друзей Мережковских -дражайших "августейших супругов" З.Н. и Д.С., и пил чай. Аромат чая всегда согревает душу и подталкивает к позитивным мыслям, хотя везде был один сплошной негатив. Был поздний летний июльский вечер. Дмитрий Сергеевич, автор романов, некогда не прошедших полицейский надзор - "Павел I" и "Александр I", но написанных очень шикарным, тем не менее слогом, что зачитывались даже цензоры, сокрушаясь, жалели о том, что такие шедевры нельзя не пропускать, открыл окно и стал вглядываться в темноту. Савинков посмотрел в бездонные нежно-голубые глаза Зинаиды Николаевны и крепко сжал её горячие руки. Губы женщины дрогнули. Она поняла, что дела обстоят тревожно. После неудачной попытки июльского мятежа, всё было неспокойным, зыбким, и казалось, что здание, с таким трудом отстроенное после падения Николая, вот-вот рухнет только потому, что его недостаточно хорошо построили. - Что-то в правительстве? - Спросила Зинаида Николаевна. - Хуже. - Ответил Савинков. - Ты простишь меня, если мы вынуждены будем расстаться? Она побледнела. Он понял: не простит. И тогда мягко, старательно, стараясь не задевать чувств Гиппиус, начал: - России нужен лидер, сильный лидер, иначе она впадёт в анархию. Мы все надеемся на Керенского. Но моё терпение в итоге лопнуло. Этот адвокат ничего не желает знать. Приходишь к нему, молишь о действиях, и в итоге видишь чуть ли не слёзы в глазах аки баба, и истерику. Женскую истерику, которая не дозволительна мужчинам и, тем более, что правителям. В июле большевики уже пытались смести его со всем правительством вместе взятым. Ему мало? Или он надеется, что его сметут? Тогда. конечно, совесть его будет чиста, и в мемуарах он напишет, что все кругом виноваты, кроме него... Гиппиус молча слушала, стараясь понять, к чему он клонит. Между тем, Савинков открыл чемодан, и достал оттуда записку, и протянул ей. - Читайте... - он отвернулся, пока она не прочитала всё. - Диктатура? Смертная казнь за дезертирство? - В ужасе воскликнула Гиппиус. Мережковский закрыл окно, сплюнул, и вышел. - И Вы на это решитесь? В Савинкове женщин всегда привлекала его жёсткая решительность, и умение идти на риск, и кружило женщинам головы и зажигало сердца. Даже в такие сложные жизненные ситуации паразит Савинков этим пользовался. Желая покорить Гиппиус окончательно, и сам испытывая чувство лёгкой влюблённости, опьянённый от красоты рыжих кудрей, Борис сел в полоборота, легко и полутеатрально, так чтобы на него едва падал свет от электрической лампочки в слегка освещённой комнате-гостиной, и приобрёл весьма трагическую маску и мистическую позу. Выдержав нужную паузу, Борис понизил голос на полтона, и трагически заговорил: - Ради России я готов пойти на что угодно. Он снова посмотрел ей в глаза. Она схватила его за руку, и поцеловала в губы. Над ними нависла мрачная ночь, которая скрыла все порывы страсти. Мережковский ещё раз прочитал записку, и налил себе чаю. Лавр Корнилов ещё при жизни стал живой легендой. Его жизнь была наполнена невероятными приключениями. Он родился 31 августа 1870 года в семье простых казаков-землепашцев. Мальчшкой Лавр трудился и нянчил братьев и сестёр. Окончив два класса церковно-приходской школы, два года доучивался сам. В 1883 году поступил в Сибирский кадетский корпус. Затем - в Михайловское артиллерийское училище и получил назначение в Туркестан. Биография его довольно глубокая, и требует отдельного романа, но в отваге ему было не занимать. Помимо военной, он занимался ещё научно-исследовательской деятельностью, публиковал научно-публицистические статьи в журналах. Он был первым кто пересёк страшную пустыню, называемую ещё Степью Отчаянья в 1903 году; но в Буджистане его застало известие о войне. В русско-японскую войну он проявил себя истинным героем. За то, что он геройски проявил себя, выведя войска из окружения под Мукденом, Корнилов получил звание полковника. В 1915 году уже когда бушевала Первая Мировая война, он бежал из Австрийского плена... Корнилова называли новым Суворовым, и он обожал и обожествлял своего предшественника, как тот обожествлял государыню-матушку Екатерину II, и отчаянно ругал её фаворитов. Его признавал народ. Быть может, поэтому он воззвал к мнению провокаторов Завойко и Филоненко, охотно поверив в то, что он - Избранный и что он придёт после Керенского получить власть. Вера в то, что он - Избранник судьбы Корнилова была почти детской, наивной, страдальческой. С Филоненко Савинков подружился в годы Первой мировой, но Завойко знал плохо. Более того, Борис Викторович подозревал, что Завойко - провокатор со стороны .. большевиков. После Июльского выступления, Савинкову всюду мерещились большевики. Он был прекрасно осведомлён, что последние готовят вооружённое выступления в августе - об этом его предупредил бывший главным в Ставке и лояльный к нему генерал Алексеев. Безуспешной июльская акция оказалась во многом благодаря стараниям самого Савинкова, и сам Владимир Ильич постановил свергнуть Савинкова во чтобы то ни стало, он просто ждал пока возмутится кто-то из генералов. Этот момент настал, и Лавр Корнилов вознёсся до небес, искренно желая спасти Россию от вездесущего Бориса Викторовича, который, как и полагал Ленин, быстро всем надоел тем, что недостаточно знатный и не генерал, и его врага Александра Фёдоровича, который надоел самому Савинкову своими почти женскими истериками. Савинков решил, что когда-нибудь его обязательно покажет мистеру Фрейду или кому-нибудь из его учеников при случае, конечно. Керенским владел страх. Он прекрасно понимал, что правительство потому и Временное, что название к этому располагало. И почему Керенский так старательно сам рыл себе яму? Савинков предположил, что он был попросту окружён, оказался в незавидном положении и у него самого не было выхода, как впрочем не было выхода и у Савинкова - он сам оказался в заложниках этой непростой и ужасной, леденящей душу ситуации. Борис Викторович сидел у себя в кабинете и писал какие-то указы и записки. Рядом с ним , просто пялясь в потолок восседал его личный друг и пока что секретарь Флегонт Клепиков, который был знаком с ним ещё как и Филоненко - с Первой Мировой Войны. В кабинет к Савинкову вошёл его приятель с эмиграции - Александр Деренталь с супругой Любовью Ефимовной. Она была стройна, красива в изысканном, почти аристократическом платье, аккуратно причёсана - что было почти невозможно в современное Савинкову время, нежна и пахла дорогими духами. Савинков её припомнил. Она некогда пела и танцевала в варьете, кажется, знаменитую арию Сильвы Вареску. Ему ещё тогда нравился дядюшка Ферри - веселый такой артист оперетты, фамилию которого он уже и позабыл. Он томно посмотрел в её глаза. Она смутилась. И опустила веки. Савинков поцеловал её руку. - Я, кажется, Вас знаю. - Савинков театрально откинул волосы. Флегонт ухмыльнулся: он понял, что его другу понравилась эта миниатюрная, изысканная женщина. - Вас зовут Сильва Вареску. Сильва смутилась. - Я давно уже жена Александра. - Улыбнулась она. - Литератора по профессии, и он обещал специально для меня перевести и поставить Фиалку Монмартра. Представляете, он убил самого попа Гапона. Савинков продолжал натужно улыбаться, Деренталь увидел, как Флегонт Клепиков прыснул со смеху. Актриса ничего не поняла. - Я что-то не то сказала? - Она заморгала глазками. - Неужели Вы ничего не слышали про убийство попа Гапона? Тут уже чуть было не покатился со смеху сам Савинков. Александр Деренталь крепко сжал руку жены, чтобы она замолчала. Но она не поняла мужа. - Саня, дорогой, - Борис Викторович улыбался своей манящей улыбкой, - расскажи нам с Флегонтом как происходило убийство Гапона. А то мы подзабыли. Наконец, до Любови Ефимовны дошло, что муж много лет её обманывал. - Так Вы и есть Борис Савинков? А он мне при встрече говорил, что это он и есть. - Она громко засмеялась. - Представляете, я Вам желала быть представленной в Пеште, а он меня опередил. - Сколько ночей мы пропустили. - Савинков решительно делал вид, что Деренталя не существует. Любовь протянула ему руку, которую тот мягко пожал. - Любовь. - Сказала она. - Называйте меня Любой. - Любаша, - съязвил Савинков, помня "Царскую невесту". Клепиков заметил яд, и грохнул со смеху. Актриса загадочно на него посмотрела. Ну по меньшей мере, в задачу актёров входит развлекать публику, а то Флегонт заскучал, сидя просто так в кабинете, пока Борис составлял свои "проскрипции". - Что ж, до свидания, Любаша. - Сказал Савинков. - Ну Санька! Но ты хоть её ко мне привёл. За это наказан не будешь. Извините, я сильно занят. Буду рад видеть Вас позже, но хорошо, что вы ко мне зашли. А она у тебя с юмором. Деренталь облегчённо вздохнул, поняв, что Савинков, хоть и влюбился в его жену с первого взгляда, был рад их видеть. - Мы познакомились в литературном кафе. - Сказал он на выходе. - Она действительно пела там арию Сильвы, а я читал свои стихи. - Жаль меня там не было. - Засмеялся Савинков. - Нет, не жаль. - Ответил Деренталь с нахрапом. - Ты бы её увёл. А так, может быть, уведёшь чуть позже. Флегонт покатился со смеху снова. - Ну, Саня, негоже забирать то принадлежало мне изначально. Девушка по мне страдала, а я и не знал. - Улыбнулся Борис, и приятно был обрадован запахом женских духов. - И всё-таки жаль, что меня там не было. Я не так часто выступаю, как Александр Блок. - Сравнил себя со знаменитостью. - Буркнул Деренталь. - Мой муж прекрасно разбирается в поэзии. - Мягко и нежно сказала Любовь, покорив сердце Бориса. - Не смею Вам возразить. Прощён за то, что воспользовался моей фамилией, - посмеялся Борис. - Ты не понял. Во-первых, я никогда не видел Любашу на сцене. - Ухмыльнулся Деренталь. - А во-вторых, на том поэтическом вечере называли фамилии автора стихов. И не смей присвоить себе моё творчество наглый мошенник. А для жены я оперетту всё же напишу. - Попробуй! - Борис кинул Любови Ефимовне цветы, которые стояли в вазе. Флегонт понял, что он издевается. - Там в коридоре будет мой второй секретарь брат Виктор Викторович. Он Вас проводит. И скажете ему, где остановились. Я приду. - Я ему скажу неверный адрес. - Злобно говорил Деренталь. - Только попробуй. - Я понял. - Борис совсем развеселился, в эти тяжёлые дни ему недоставало именно веселья. - Слушай, Сань, хватит дурить жену, напиши лучше оперетту для меня. А то мне скучно. Чертовски не достаёт музыки и хорошего юмора. Ладно, отвяньте, меня ждут позорные дела. Виктор Вас ждёт. В любом случае, спасибо что зашли. Александр приподнял шляпу, и увёл жену прочь из кабинета Савинкова. - Ему вряд ли удастся спасти брак. - Засмеялся Клепиков. - Вам же она понравилась. - Чертовски! - Борис, чувствуя, как кровь подступает к его лицу, подошёл к окну и его обожгли лучи заходящего солнца. - Ты бы видел её на сцене! - Резко повернулся Савинков к Флегонту. - Какая она была Сильва. Вот мошенник! Он даже не смотрел её спектаклей! - Он драматург. - Улыбнулся Клепиков. - Ему можно и не смотреть. - А вот жаль, - сказал Савинков, - я же украду. - Лишь бы он потом не вставил Вам нож в спину. - Метко заметил Флегонт. - Пусть вставляет, всё равно как умирать. - Буркнул Савинков. - Да по мне лучше, чтобы Вы помогли России. - Сколько смогу. - Улыбнулся Савинков и сел за дела.