Вестник перемен

      Я внезапно поворачиваюсь, потому что неведомое чувство словно окликает меня, заставляет вынуть наушник из уха и обернуться на звук родного голоса. Ты стоишь передо мной и так солнечно улыбаешься, что сердцу становится тепло и хорошо. Но через секунду мой мозг тут же проигрывает жуткие события 1990 года: звонок Юры, слёзы, истерика и крик, такой громкий, что соседка снизу стучится в двери, требуя объяснить, в чём дело. Русско-английский мат в адрес всех и каждого, размётанные по полу листы со стола, подушки, книги, телефон… Я знала, что этот день настанет, но упорно молчала, боясь изменить течение времени, и потому известие о твоей гибели ударило по мне с двойной силой.       Но сейчас всё изменилось, и я снова вижу тебя. А ты точно такой же, как в наш последний день, только на тебе модные современные конверсы, рваные чёрные джинсы и белая футболка, а сверху толстовка на молнии.       Ты тот же: та же стрижка, та же задумчивая улыбка и чуть прищуренные глаза. Я та же: тот же влюблённый взгляд, та же горбинка на носу, те же острые скулы и сине-зелёные очи, слегка мутноватые, но восторженные и искренние. Только теперь у меня волосы пострижены в маллет, как у тебя, а ещё проколоты в ушах хрящи, и в носу на правой ноздре красуется небольшой гвоздик.       Как вышло так, что небеса сделали сначала тебе, а потом мне такой подарок? Сначала я врезалась на велосипеде в дерево и очнулась в парке в 1984 году, а теперь ты — тут? Во что ты врезался, если не в тот проклятый камень? Как ты тут оказался? Тебе ещё двадцать восемь, мне — двадцать шесть. Как тогда. Как в тот проклятый день. И, Боже, как я рада, что могу не щипать себя за руку, убеждая себя, что это не сон!       Пауза затягивается, мне неловко. Очень хочется что-то сказать, но слова застыли на языке. И тогда, будто спасая меня, говоришь ты: — Слава богу, что я тебя тогда запомнил. Здравствуй, Нина.       Я улыбаюсь, как дура, а потом вдруг понимаю: ты все помнишь, это правда ты, не клон и не копия. Это ты! Живой, как на видео Джоанны с концертов. — Вить, я… У меня даже не хватает слов.       Обнимаешь меня и утыкаешься мне в волосы, сдавлено дышишь, а я вдруг ощущаю знакомое жжение в груди и чувствую, как слёзы текут по щекам, размазывая тушь.       Шепчешь: — Не нужно ничего говорить. Я всё уже спел тогда. Идём, — ты берёшь меня за руку и тянешь к машине, чёрному Мерседесу, и я понимаю, что теперь мне страшно видеть тебя за рулём. — Погоди, может не надо так? Я могу сама повезти машину, — мне страшно это говорить, не хочу тебя обидеть, но ты понимаешь меня, и опять на твоих губах расцветает любимая мною улыбка. — Нет, Нин, не бойся. Ты мне доверяешь? — А как же иначе? Я всегда тебе доверяла, наверное, с первого дня знакомства. Просто тогда… — запинаюсь, хотя сначала стараюсь звучать уверенно и убедительно. — Неважно, что было тогда. Мы снова вместе, так давай жить так, словно ничего не было? А сейчас — небольшой сюрприз, — ты достаёшь из кармана джинсов плетёный браслет и надеваешь мне на руку, а я охаю от радости и удивления. — Да это же тот, что я потеряла! Стало быть, ты нашёл его… Не успел отдать и… — Я умер с ним.       Всхлипываю и наконец-то целую тебя, хватаюсь руками за плечи, обнимаю, мажу губами по губам, ты отвечаешь и зарываешься пальцами в мои волосы. От меня пахнет Красной Москвой, и ты улыбаешься в поцелуй, ибо вспоминаешь, как дарил мне этот аромат, которым я неизменно пользовалась со дня возвращения в своё время.       А какое из тех двух времён истинно моё? Наверное, любое, где есть ты. И я только сейчас понимаю, что это всё-таки не сон, что мы стоим и целуемся посреди улицы, странно пустой в это время дня. Ни души нет, мы одни тут, а рядом стоит твоя машина, более надёжная, чем тот Москвич, который тебя «никогда не подводил»… — Поедем, Нин? Нас ждут, — отрываешься от меня, и мы садимся в машину, а я улыбаюсь так широко, что болят щёки. — Когда успел обзавестись тачкой? — хмыкаю, поглядываю на твои белые конверсы и на руль Мерседеса, на котором так умело и так привычно лежат твои руки. — Вчера. Я, между прочим, в Ленинграде уже неделю. — Да ну?! — меня не тянет даже поправить тебя и сказать, что город теперь называется Санкт-Петербург, как он звался раньше, до революции. Всё сказанное тобой я ценю и впитываю, как губка. — Я даже не понял, как так получилось! Когда открыл глаза, просто увидел перед собой женщину с ребёнком. Они оба меня узнали, всё рассказали и объяснили. А ещё я удивился: знаешь, Нинка, так необычно, что и в будущем меня слушают.       Ты, посмеиваясь, повествуешь, а я только легко тебе киваю. Теперь-то ты можешь меня понять, особенно когда спрашиваешь, какой сейчас год и день. Только я попала к тебе неизвестно кем, а ты ко мне — легендой. Но это неважно, ибо я и ты — одно целое. — А наши уже тебя видели? Ну, Юрик, Джоанна, Саша, Игорь? Просто я ничего о тебе не слышала эти дни. Ни в одном новостном портале ни слова нет о возвращении великого Виктора Цоя. Как же ты целых семь дней умудрялся прятаться? — Я попросил ту женщину, которая пригласила меня к себе, не говорить пока никому, а позже я Юрику написал в Вк. Он сначала подумал, что это фейк, — ты улыбаешься с опять звонко смеёшься. — Пришлось видеосообщение отправить. Ты бы видела, какое у него лицо было, когда мы по видеосвязи звонили друг другу! — Могу себе представить. Ты — и по видеосвязи! Современные технологии прекрасны. Знаешь, а ребята ведь теперь куда старше тебя, а тебе вообще должно сейчас быть пятьдесят девять лет! — Мне неважно, сколько кому лет. Наши души, Нина Руслановна, будут жить вечно и будут всегда молоды.       Когда ты это произносишь, без смеха и улыбки, серьёзным тоном, я узнаю прежнего тебя. По спине от данной фразы бегают мурашки, но они быстро оставляют меня: мне теперь так спокойно, как не было никогда.       Мы едем в тишине, словно закончились слова, но между нами много чего ещё недосказано. Однако меня не тревожит это: я уверена, что времени теперь у нас с тобой будет вагон и маленькая тележка, и вот тогда-то мы и поговорим столько, сколько захотим. Например, мне до жути интересно, как ты нашёл меня именно здесь и приехал за мной, откуда деньги на такую машину, как ты теперь справляешься с новым телефоном и кто тебе его купил. Но мы найдём, опять же скажу, время на беседы. Позже.       А пока я включаю музыку в колонках, и мы одновременно улыбаемся. — Попробуй спеть вместе со мной, вставай рядом со мной, — мы негромко поём хором, как однажды на твоём концерте в Саранске, когда ты вытащил меня на сцену.       Через месяцы подготовки в Питере проходит первый концерт Кино в двадцать первом веке. Про твоё поистине волшебное возвращение уже знает весь Интернет! Юрик, прилетевшая из Америки Джоанна и остальные смотрят на тебя с участием, а я замечаю, что общаясь с тобой и мной, они вновь становятся теми самими молодыми людьми из восьмидесятых, которых я знала.       Народ внизу под сценой безумно счастлив: люди кричат, свистят и поют вместе с тобой. Я же скромно стою с краю за сценой и снимаю видео на твой телефон, периодически наводя камеру на битком набитый людьми зал, улыбаюсь и снова снимаю тебя и ребят.       А потом ты вдруг оборачиваешься на миг, и в моей душе всё опять замирает, как в первую нашу встречу. Ты смотришь знакомо, ты помнишь прошлую жизнь. Я киваю тебе и шепчу одними губами: «люблю». Ну же, пой, вестник перемен! Раз ты явился именно сейчас, то мы все выдохнем спокойнее. Именно сейчас, и именно в тебе мы нуждаемся как никогда. Легенда. Любимый. Наш. Мой.