Когда приближается гроза

Гермиона

      Снейп, хмурясь, пробегает записку барона Селвина глазами и раздраженно комкает ее в ладони, потом, швырнув на стол, тянется к камзолу. Он только недавно поднялся — раньше, чем советовал Филипп, но настенные часы уже показывают семь вечера.       — Что вы собираетесь делать, сэр? — Гермиона наблюдает за его движениями.       — Отправиться в Мунго. Если баронесса действительно выпила все настойки разом, у нее откроется сильное кровотечение. Колдомедики легко могут не понять их состав, потому что в большинстве своем — безмозглые тупицы.       Гермиона нерешительно переступает с ноги на ногу, но все же замечает:       — Вам не стоит ехать в Мунго, сэр.       Снейп прекращает застегивать пуговицы и смотрит на нее вопросительно.       — Вы так полагаете?       — Уверена.       — Почему?       — Мне бы не хотелось, чтобы вы снова отправились к ней по первому щелчку ее пальцев.       Снейп насмешливо кривит губы.       — А! Вы, как всегда, поразительно прямолинейны.       Гермиона упрямо продолжает:       — Письмо барона и ее выходка — чистой воды манипуляция вами, сэр. Вы просто не видите этого, так как считаете себя виноватым... Удивительно, но такое случается. Пожалуйста, останьтесь со мной — мы с Констанцией накроем в саду ужин. Колдомедики отлично справятся с таким легким случаем без вашей бесценной помощи.       Они несколько секунд смотрят друг на друга изучающе, потом Снейп неожиданно покорно произносит:       — В таком случае камзол мне не нужен. Вечер довольно теплый. А вот вам бы следовало накинуть что-нибудь на плечи.       Гермиона недоверчиво уточняет:       — Так вы действительно останетесь, сэр?       Снейп коротко кивает. Его черные волосы слегка спутаны после сна, а лицо худое и бледное после зелья.       — Да. Начнем наши уроки доверия и внимания: если вам хочется, чтобы я поужинал с вами, я услышал вашу просьбу. Тем более что я совершенно согласен с вами относительно поступка баронессы — меня волнует лишь формальная сторона. София слишком взрослая женщина для таких подростковых выходок. Однако барон способен обрисовать ситуацию так, чтобы выставить меня отравителем. Приди я в больницу сегодня, я бы легко опроверг его доводы.       Гермиона устало вздыхает, понимая, что отчасти он прав.       — Сэр, вы опровергнете его доводы когда и где угодно, если таковые возникнут, и для этого вам не обязательно навещать баронессу прямо сейчас. Мне неприятно видеть вас рядом с ней после всего, что случилось.       Снейп невозмутимо вешает камзол обратно на спинку кресла.       — Я понимаю, Грейнджер. Идемьте вниз, после этой чертовой боли от сращивания костей у меня страшно разыгрался аппетит.       — Погодите. Стойте смирно, сэр. Я приведу ваши волосы в порядок. Где у вас лежит гребень?       Снейп кивает в сторону этажерки с разнообразными вещицами вроде пучка перьев, свернутого рулона чистого пергамента, щетки для обуви и прочих полезностей.       Гермиона, вооружившись гребнем, аккуратно приводит его прическу в человеческий, по ее мнению, вид. Снейп только дергает уголками губ, терпеливо замерев на месте.       Гермиона отступает на два шага назад и оценивающе разглядывает свою работу.       — Готово, сэр. Можем спускаться на кухню. Констанция испекла для нас всех ваш любимый пирог.       Снейп неторопливо следует за ней вниз по лестнице.       — Я надеюсь, букет, что принес мальчишка, вам понравился.       — Весьма симпатичная композиция, сэр.       — Гм. Какие подарки вы любите?       — Полезные, сэр.       — Какой я чертовски недогадливый. Определенно, вы любите получать в подарок книги. Что еще?       Гермиона останавливается и смотрит на него снизу вверх. Нет, он совершенно искренен в своем вопросе и желании узнать ответ.       — Разные незначительные приятности, сэр. Например, красивую и удобную папку для бумаг или новую сумочку — чтобы влезли все женские хитрости, но при этом небольшую, чтобы не мешала; летние сладости зимой, поездку на море или в горы, или экскурсию... Словом, когда подарок таков, что может быть сделан только любящим и знающим тебя человеком. Мне видится в этом вся сущность любви.       Снейп задумчиво поджимает губы и пытается пройти в сад, но Констанция вручает ему тяжелый поднос с горячим мясным блюдом и овощным салатом и парой простых закусок. Сама она нарезает лимонный пирог широким ножом, Гермиона же расставляет тарелки, взяв их с полки и принеся в сад. Ветер шелестит травой, и отцветающие пионы опускают головки, безмолвно теряя лепестки.       Гермиона садится напротив Снейпа и сосредоточенно перемешивает салат. Стоило добавить туда немного базилика, но Констанция авторитетно заявила, что он кончился.       — А что бы хотелось получить в подарок вам, сэр?       Снейп придирчиво смотрит на запеченный картофель, потом пожимает плечами.       — Мне никогда не дарили подарков, Грейнджер. Во всяком случае, с тех пор, как умерла мать. Но, полагаю, мне подходит ваша точка зрения на этот вопрос. Полезное и приятное — без всякой роскоши. Допустим, для редких ингредиентов хорошо было бы завести удобные склянки с заметными крышечками. Я постоянно забываю, где лежит вербена.       Глядя, как Фобос аккуратно трогает лапой большого жука, Гермиона тихо произносит:       — Выходит, у вас совсем никого не осталось, сэр?       — Предсказуемо. Отец умер, еще когда мне исполнилось семнадцать: несчастный случай на фабрике. Мать болела; зелья несколько продлили ее жизнь, но годы, проведенные в непрекращающейся тревоге и тоске, сыграли свою роль.       Гермиона сочувственно кивает, думая о своих родителях. Они наверняка тоже переживают каждый день. Слава Мерлину, они никогда не узнают, сколько раз она едва не погибла. Если она и увидит их вновь, она не станет вдаваться в детали, упаси Мерлин.       Снейп нарезает мясо и кладет по куску на тарелки — себе и Гермионе. Потом, угостив мурчащего Фобоса, интересуется:       — Давайте наконец определимся с вашей терминологией, Грейнджер. Что такое, по-вашему, мужчина?       Гермиона взмахивает вилкой, будто он спрашивает, сколько будет дважды два.       — Мужчина несет ответственность не только за себя, но и за свою женщину. Он принимает решения исходя не из исключительно своих желаний, но обоюдных, а если взгляды на некоторые вопросы совсем не сходятся, то идет навстречу компромиссу, как любой взрослый человек. Мужчина не причиняет боль любимой женщине, пытаясь доказать свое умственное или физическое превосходство, и не имеет непоколебимой веры в свою исключительность. Его семья — это его опора и уголок спокойствия. Что бы ни происходило извне — внутри он найдет поддержку, и поэтому он не боится открывать свои чувства и свое сердце. Центр его жизни не он сам, а семья, которую он создает с любимой женщиной. При этом он самодостаточен, самостоятелен и не...       — И не спорит с женщиной, когда та говорит, что рубашки следует держать на второй полке, — подхватывает Констанция, ставя пирог на стол. — Простите, что перебила, мисс. А по-моему, настоящий мужчина — это человек дела, а не брехун какой. Вон Джозеф все собирается пригласить меня на танцы, а прийти и пригласить на самом деле — кишка тонка.       Снейп усмехается и берет с блюда кусок пирога.       — Следуя вашему определению, Грейнджер, мой отец был кем угодно, кроме мужчины. И я, пожалуй, соглашусь.       Гермиона на мгновение теряется. Наверное, она чересчур много говорит — Рон бы уже закатил глаза, — короткого объяснения было бы достаточно. Поерзав на стуле, она тихо произносит:       — Сэр, как вы смотрите на мою идею разбить садик в восточном углу и маленькую теплицу в северном? Мы могли бы выращивать некоторые растения, вместо того чтобы их покупать. Мне очень нравились теплицы профессора Стебль. Я всегда мечтала заниматься садоводством... Но, к сожалению, я в нем не преуспела.       Снейп коротко смеется.       — Мне нравится, как быстро вы переходите от мужчин к садам. Послушайте, но сад — это утомительно, скучно и времязатратно. У профессора Стебль не было аптеки с бесконечными посетителями и идиотских задач Министерства в придачу. Кроме того, шотландская погода сильно усложняет процесс выращивания растений в открытом грунте. Посмотрите, что выживает у нас — жимолость и дикие розы. Пионы почти умерли, и недели не прошло.       Гермиона задумчиво доедает пирог, потом спокойно замечает:       — И все-таки я хочу попробовать, сэр.       Снейп смотрит на нее подозрительно.       — У меня ощущение, что мы выполняем практическое задание по пылко произнесенной вами теории. Выходит, я должен сказать не "занимайтесь бестолковым размахиванием тяпкой, сколько вам угодно, если это не пойдет в ущерб делам", а "давайте попробуем взяться за сад и посмотрим, что из этого получится?"       Гермиона удовлетворенно кивает, хитро улыбаясь.       — Все правильно, сэр. Вы на верном пути.       — Гм, не так и сложно. А если затея провалится — кто окажется виноват?       — Никто, сэр.       — А если бы я отказался, а идея бы провалилась, то виноват совершенно точно оказался бы именно я, потому что не предложил помощь? Не отвечайте, я вижу ответ в ваших глазах. Следовательно, готовность разделить или выполнить желание другого сохраняет душевное равновесие обоих. Поразительно. Покажите, где бы вам хотелось устроить сад и теплицу.       Гермиона снова бросает на него недоверчивый взгляд, но быстро поднимается со стула. В это мгновение с дорожки слышатся стремительные шаги, и через секунду показывается фигура Джеммы. Ее сотрясают рыдания; остановившись перед Снейпом, она падает на колени прямо на колкий гравий, пачкая платье, и закрывает лицо руками.       — Филиппа забрали... в Тауэр... Из-за меня... За измену родине... Как сторонника Чарльза...       Снейп смотрит на нее ледяным презрительным взглядом, не предпринимая никаких попыток поднять и успокоить ее.       — А! Так вы доигрались наконец. Довольны?       Джемма только сильнее рыдает, отчаянно мотая головой. Ее бьет крупная дрожь.       Гермиона восклицает:       — Сэр!       Снейп зло продолжает:       — Вы упивались вашей властью над влюбленным мальчишкой, водили его за нос и использовали в ваших омерзительных затеях в угоду вашей жалкой душонке и...       Гермиона повышает голос:       — Северус!       Он замолкает и, повернувшись к обеим спиной, принимается яростно ходить взад и вперед по дорожке. Гермиона помогает Джемме сесть на стул и громко звонит в колокольчик.       — Конни, будь добра, принеси воды и носовой платок, — просит она выглянувшую из окна служанку. — И завари, пожалуйста чай, что на полке слева.       От рыдающей Джеммы невозможно больше услышать ни слова, и все объяснения дает Кастор, появившийся в саду спустя несколько минут. Снейп, слушающий его крайне внимательно, мрачнеет с каждым сказанным словом.       — На его месте должны быть вы, мадемуазель, — Кастор круто поворачивается к Джемме, пытающейся взять стакан трясущейся рукой. — Вы преступница, и вам должны выворачивать члены из суставов, дробить пальцы на руках и ногах, клеймить и пытать раскаленным железом. Я уже представляю, что с ним сделают. Вы для меня более не существуете как женщина.       Джемма роняет стакан, и тот разбивается вдребезги, коснувшись земли.       — Так заберите меня к нему, в ту же камеру, я не отказываюсь от своих поступков, — горячо произносит она, бесстрашно глядя на Кастора. — Что же вы отказываете мне в этой простой просьбе?       — Я пока что не зверь, каким вы, мадемуазель, являетесь.       — Кастор! — произносит Гермиона умоляющим тоном. — Перестаньте. Вы же видите, как она страдает.       — Очень хорошо. — Снейп зло кривится. — Лично мне это приносит небольшое моральное удовлетворение. Впрочем, эмоции бесполезны. Необходимо подумать, что в наших силах предпринять для спасения юноши.       Кастор с сомнением качает головой и нервно взъерошивает волосы.       — Ситуация заведомо проигрышная, господин аптекарь. Государственная измена, тем более когда преступник сознался в ней, карается смертной казнью без каких-либо прощений или помилований.       — Значит, дело дрянь.       — Собственно, я пришел, чтобы передать вам слова студента, пока они еще крепко держатся в моей памяти. Он благодарен вам за проявление тех важных для каждого ребенка отеческих чувств, каких он был лишен.       Снейп закусывает губу. Видно, что он сильно переживает за Филиппа, но по привычке пытается сохранить самообладание. Кастор тихо замечает:       — Есть только один способ: получить личное рукописное заверение принца-самозванца с его печатью о том, что студент не имеет отношения к участию в заговоре. Изъянов в этом плане два: во-первых, чертов принц далеко, и дорога даже с трансгрессией займет около трех дней, во-вторых — времени у нас практически нет. Не больше четырех дней — в лучшем случае. Учитывая сегодняшний, их остается еще меньше.       Гермиона недоуменно приподнимает брови.       — Почему так мало? Это государственная измена, а не кража хлеба.       — Именно, мисс Грейнджер. — Таким серьезным она Кастора еще никогда не видела. — В деле о краже хлеба все вечно запутано: для чего украл и почему; если голодает — то кто виноват, а если дорого — необходимо понижать налоги; и вся эта цепочка с сотней звеньев приходит в движение. А с изменникам родины все просто: короткое дознание, пытки — и в петлю. Большинство подсудимых просто не доживает до четвертого дня, и вешают уже их изломанные бездыханные тела. Шанс есть только при условии, что мы задержим следствие таким образом, чтобы внимание со студента переключилось на сообщников, и тогда мы выиграем время и попытаемся воззвать к совести лжепринца, если она у него имеется.       Снейп шумно выдыхает и пинает камень, лежащий у носка сапога.       — Мисс Абботт, вы соизволите прекратить эти бессмысленные слезы и подумать, какие сообщники готовы предоставить некую информацию или давление на принца в обмен на ваше молчание?       Джемма с усилием трет глаза и щеки платком и, задыхаясь, говорит:       — Я... Я знаю всех. Многих... И я попрошу дядю...       Кастор живо перебивает ее:       — Забудьте. Я немного попридержал лошадей, чтобы у Филиппа была хотя бы некая видимость властного покровителя, но вашего дядю арестуют послезавтра и проведут обыски.       — Дядя сжигает все письма: вы ничего не найдете.       — Его в любом случае задержат, так как встречи происходили в его доме, и это произнесенный при свидетелях факт. А дальше уже вопрос его чести и благородства: чем он лично готов пожертвовать. И потом, Филипп наверняка сам назовет некоторых якобитов. Как вы думаете, кого?       Джемма, всхлипнув, решительно произносит:       — Малфоя. Филипп считал, что тот играет на две стороны.       — Филипп абсолютно прав. — Снейп поправляет манжету на рукаве. — Вот только поймать Малфоя сложнее, чем ужа в воде. Предлагаю разделиться: господин Блэк и мисс Грейнджер займутся теоретической стороной вопроса, в чем мисс Грейнджер весьма преуспела к настоящему моменту, и попробуют замедлить следствие, мы же с мисс Аббот немедленно отправимся в Рим.       Джемма смотрит на него одновременно с надеждой и изумлением.       — Немедленно?       — Да. Идите домой, переоденьтесь в мужское, возьмите оружие и минимум вещей. За это время господин Блэк выпишет нам разрешения для всех границ.       Кастор присвистывает, провожая Джемму задумчивым взглядом.       — Вы переоцениваете мои возможности, господин аптекарь. Но я попробую сделать все, что в моих силах. Дайте мне... три часа, положим. У вас останется время обсудить с мисс Грейнджер какие-нибудь важные детали.       Гермиона снова остается наедине со Снейпом, когда Констанция приносит поднос.       — Мисс Джемма ушла? Но как же...       — Чай не для Джеммы. Поставь чайник и иди, Конни, я позову тебя, если понадобится.       Гермиона наливает успокаивающий настой в чашку и придвигает ее Снейпу. Тот садится напротив нее, низко опустив голову и прикрыв глаза; темные волосы скрывают его профиль.       — Сэр, я понимаю, насколько вы привязались к Филиппу и как вам сейчас тяжело. Мы обязательно спасем его, сэр.       Тот глухо отвечает:       — Грейнджер, я слишком хорошо знаю, что такое жизнь. И насколько она справедлива. И думаю, Филипп оказался на этом приеме из-за меня: я просил его оказать честь умершей, вместо того чтобы отвечать мне все разделы учебника. Я сам подтолкнул его к пропасти.       — Глупости, сэр. Вы не могли знать наперед, что такое случится. И... Я буду рядом с вами, сэр, даже если наступят самые темные времена. А сейчас, пожалуйста, давайте выпьем чай и, слегка успокоившись, продумаем следующий шаг.       Снейп покорно выпивает и одну, и вторую чашку, и Гермиона угадывает, что внутри его головы сейчас вертятся самые разнообразные мысли и варианты. Сама она вслух замечает:       — Сэр, ведь вы правы: у Филиппа нет собственного защитника, верно? Грубо говоря, у него нет адвоката. Насколько я помню, к середине восемнадцатого столетия подсудимый уже имел право на выбор защитника. До этого периода защитником при тяжких преступлениях являлся суд, а вы представляете, насколько такой закон удобен для системы.       — Бесспорно. — Снейп постукивает пальцами по столу. — Только и вы, надеюсь, представляете, насколько опасно дело, в которое вы ввяжетесь. Это не Визенгамот. И ведьм еще сжигают на кострах. Покажетесь им неугодной — и вас отправят вслед за студентом под любым предлогом... Судя по вашему лицу, вас это не беспокоит.       — Сэр, Филипп — последний из рода Принцев, верно? Если он погибнет, то род прервется, а вы никогда не появитесь на свет.       — И к лучшему.       Гермиона горячо возражает:       — Неправда. Без вас Гарри никогда бы не победил Волдеморта. Без вас план Дамблдора никогда бы не имел шанса на успех, потому что Дамблдор не способен на самопожертвование. Он играл людьми "ради общего блага", отличаясь от Гриндевальда лишь количеством погибших участников и способами выполнения задуманного. Только ваше стремление к искуплению и та любовь, которую вы пронесли через года, была тем светом, что освещал Гарри путь во тьме, и неважно, что он понял его источник лишь в самом конце.       Снейп усмехается, не отрывая пронзительного взгляда от ее порозовевшего лица.       — Когда вы так уверены в том, что говорите, я начинаю вам полностью верить.       — Я рада, сэр. Не отрицайте наличие у вас добродетелей.       Снейп протягивает руку и касается ее ладони, лежащей рядом с пустой тарелкой из-под пирога. Гермиона не отдергивает ее, позволяя ему ласкать кончиками пальцев ее запястье, а потом тихонечко сжать, и только потом поднимается и, взяв чашки, уносит их обратно на кухню.       Снейп с Джеммой переносятся во Францию уже почти в полночь с помощью портала, когда Кастор, усталый и посеревший, возвращается в Аппер-Фледжи с целым ворохом разрешений, все же убедив Диггори и еще два отдела Министерства в целесообразности своих действий.       — Садитесь ужинать с мисс, — предлагает Констанция, пока Кастор, присев на корточки, гладит мурлыкающего Фобоса. — Она сама не своя от переживаний. Заодно отдохнете немного. У нас телятина в собственном соку. Хотите?       Кастор снимает плащ и, свернув, вешает его на спинку кресла.       — Умираю с голоду, Констанция, после трехчасовой болтовни, так что несите хоть сурка. Вино найдется?       — Обижаете. Хозяин крепкое не жалует, но я все равно храню несколько бутылок на всякий случай. Красное или розовое?       — Розовое. Побуду сегодня дамой. Мисс Грейнджер, вам налить?       Гермиона неохотно протягивает ему бокал, и Кастор наполняет его на треть, а свой — доверху. Минут десять они молча едят, поглядывая друг на друга, и Гермиона мысленно составляет бумагу, которую завтра же отнесет судье, ведущему дело Филиппа. Все остальные задачи отодвигаются, и даже загадка мадам Леран не тревожит ее.       — Вам не разрешат взяться за дело: у вас нет лицензии и образования, — произносит Кастор, задумчиво жуя, когда Гермиона делится с ним своими соображениями. — Впрочем, мы их сейчас вам создадим. В конце концов, судебная система насквозь прогнила: еще одна ложь во благо ей не повредит.       Таким образом Гермиона становится обладательницей специально состаренной желтоватой бумаги, которая сообщает о том, что мисс Грейнджер блестяще окончила курс Сорбонны по юриспруденции благодаря своему протеже — графу де Бриссак.       — Это мои дальние родственники. Они выжили из ума лет пять назад, так что никто не выведает у них правды. — Кастор вертит грамоту, любуясь своей работой. — Будьте покойны, знаний у вас побольше, чем у судьи, а ума — тем более. Теперь садитесь и сочиняйте прошение. О вас наслышаны в свете, если станут упрямиться — шантажируйте чем угодно, хоть гневом короля. Первое слушание перед приговором состоится послезавтра, и именно на нем вам необходимо дать студенту Принцу еще немного времени.       Забравшись в постель, Гермиона долго ворочается под одеялом: сон никак не приходит, и рой мыслей пчелами кружится в голове. Ей становится то холодно, то жарко, то душно, то сыро. Она несколько раз встает приоткрыть окно, а потом закрыть.       В дверь аптеки раздается зловещий стук. Фобос, дремавший на кушетке, спрыгивает на пол и ощетинивается.       Взяв два пистолета — свой, дамский, и запасной, что оставил ей Снейп, — со столика и завернувшись в плащ поверх ночной сорочки, Гермиона спускается в аптеку. Констанция, сонная и беспрестанно зевающая, уже ждет ее внизу у лестницы с зажженным канделябром.       Дверь, вздрогнув от очередного удара, распахивается, и в аптеку входят трое рослых мужчин в плащах и масках. Гермиона, подняв пистолет, направляет его на грудь мужчины, стоящего посередине, и строго спрашивает:       — Что вам нужно, господа?       — Обыск.       — А разрешение есть?       — Разрешения на подобные обыски не требуются. В результате проданного аптекой лекарства человек оказался на грани смерти.       Гермиона приподнимает брови.       — Теперь предъявите доказательства, что лекарства сделаны из трав, проданных в данной аптеке. И помимо этого предоставьте данные, что человек прямо сейчас находится в критическом состоянии.       Мужчины сперва растерянно переглядываются, потом один из них лениво замечает:       — Мисс, честно говоря, нам плевать на доказательства. Нам сказали делать работу, и мы ее сделаем. Будете сопротивляться — попробуете позже доказать, что мы с вами немного поиграли в насилие.       Гермиона хладнокровно взводит курок.       — Честно говоря, господа, мои нервы и так слегка взвинчены сегодня, и мне плевать, сколько трупов я сегодня вынесу из своего дома. Убирайтесь вон, я считаю до трех. Раз...       Мужчина, стоящий посередине, глумливо смеется и делает шаг ей навстречу.       Гермиона не целясь стреляет в него в упор. Потом, не дождавшись, пока дым рассеется, левой рукой вынимает второй пистолет и стреляет второй раз уже наугад.       Двое мешком оседают на пол. Фобос с громким мявканьем бросается на третьего, и тот, попятившись, ощупью находит дверь и, выбежав на улицу, бросается бежать.       — Ранены, мисс, но не мертвы. — Констанция склоняется к телам, капая на их шеи горячим воском. — Что с ними делать? Они эдак кровью истекут. Мерзавцы, мисс, да все равно не по-христиански их бросать.       Гермиона кладет пистолеты на прилавок и сердито сдувает прядь с лица.       — Я схожу за констеблем и за лекарем. Если кто-то попытается войти — стреляй без раздумий.       Лекарь в окровавленном переднике приезжает на повозке, запряженной ослом, и увозит раненых через полчаса после того, как констебль составляет их описание и называет случившееся "попыткой вооруженного ограбления со взломом".       — У вас есть подозрения, кто мог навести этих голубчиков на вас?       — Конечно. Барон Селвин. У меня есть записка с угрозами, подписанная лично им.       Констебль сонно чешет затылок.       — Несите, мисс, я скопирую и приложу к делу. Как только эти молодчики придут в себя, я с ними потолкую.       Гермиона возвращается в постель только около четырех утра и сразу проваливается в сон.       Судья, ведущий дело Филиппа, пристально изучает ее поверх очков, пока Гермиона не предъявляет доказательства образования в Сорбонне.       — Мисс, я не советую вам браться за изменника. — Судья просматривает первые отчеты о деле. — Тем более что сегодня мальчишку станут хорошенько допрашивать с применением разных способов извлечения информации. После такого человек часто перестает быть собой. Ломается. Некоторые впадают в беспамятство.       Гермиона сглатывает, внутренне сжимаясь в комок от ужаса.       — И моя первая просьба как защитника состоит в том, чтобы напомнить о гуманности. Помимо этого, Филипп Принц — приемный сын архиепископа, и, следовательно, к нему стоит применять самые мягкие меры дознания.       Судья возвращает ей бумаги.       — Мисс Грейнджер, в застенках нет гербов и лакеев, и там едва ли помнят о покровителях. Я передам вашу просьбу Гоббсу, если не забуду. Предварительное заседание назначено на завтра в полдень. Посещение подзащитного запрещено.       Гермиона не удерживается от восклицания:       — Какое варварство!       — Склонен с вами согласиться, мисс. Весь смысл защиты несколько теряется, однако официально она разрешена. Что же, надеюсь, в будущем его величество рассмотрит прошения об улучшении системы. Хорошего дня, мисс Грейнджер.       Кастор, уже ждущий ее в саду, с аппетитом пьет чай с творожным пирогом, испеченным Конни с утра.       — Мисс Констанция рассказала мне о ночном происшествии. Я почувствовал некоторую гордость за ваше хладнокровие и за свое умение научить вас управляться с пистолетом. Будьте осторожны: это лишь начало.       Гермиона через силу заставляет себя присоединиться к Кастору и позавтракать, а потом они приступают к работе над аргументами для защиты Филиппа.       Но когда Гермиона попадает на заседание, все идет совершенно не по задуманному плану. Ей становится плохо при виде изувеченного Филиппа, которого двое стражников вводят в зал под руки и сажают в кресло. Он весь будто изломан и почти в бессознательном состоянии, а лицо его — в страшных рваных кровоточащих укусах. Если бы Гермиона увидела его вне зала заседания, она бы не узнала его. Рядом с ним сидят герцог Болинброк с заплывшими глазами и открытым ртом, его сын в рваном камзоле, позади — еще несколько мужчин и две растрепанные и избитые женщины, в которых Гермиона с изумлением узнает придворных дам королевы, но Малфоя среди присутствующих ожидаемо нет.       Судья ударяет молоточком, и шепчущийся зал затихает.       — Сегодня мы рассматриваем дело изменников родины, дамы и господа. На предварительном слушании возможно предоставить доказательства ложности обвинения или назвать другие смягчающие обстоятельства, если они имеются, при условии, что рассматриваемое дело не касается государственной измены.       Гермиона нахмуривается и с искренним возмущением встает с места.       — То есть в данном деле я не имею права защищать подсудимого?       — Верно, мисс... Грейнджер.       Филипп с глухим стоном приоткрывает глаза и поворачивается к Гермионе.       — Однако я бы хотела сказать о смягчающих обстоятельствах...       Судья нетерпеливо поправляет парик. Присяжные откровенно зевают.       — Бессмысленно. Никакие обстоятельства не смягчают тот факт, что подсудимый состоял в заговоре — прямо или косвенно. Степень его участия также не учитывается. Человек, которого вы взяли под защиту, признался в связях с самозванцем, все остальные слова о причинах не вносятся в отчеты. Родина, мисс, важнее всего — жизни, болезней, благополучия. Таким образом, единогласным решением суда все подсудимые приговариваются к смертной казни через повешение. Казнь состоится послезавтра в девять утра.       Дождавшись, пока толпа частично разойдется, Гермиона опирается ладонями о стол, гневно произнося:       — Я буду жаловаться его величеству непосредственно на вас, господин Дортмунд. Сегодня же, на личной аудиенции. Кроме того, я не замечаю среди обвиняемых господина Малфоя. Я ознакомлена с материалами дела и утверждаю, что он непосредственно переписывается с принцем, однако вы с легкостью об этом забыли, взяв от него золото!       Присяжные перестают зевать.       Судья краснеет от бешенства.       — Как вы смеете выдвигать такие обвинения, мисс Грейнджер?       Она угрожающе понижает голос:       — Я не просто их выдвигаю, я в них уверена. Не хотите, чтобы я немедленно заявила о вас, — выполните мои условия, сэр. Я прошу об одном личном визите и о помощи лекаря.       — Лекарь не положен. У нас его нет. Личный визит запрещен под страхом сурового наказания. Но вы можете передать свои пожелания Гоббсу. Поймите, это и так неимоверно много.       Он кивает в сторону человека, ожидающего у портрета короля. Гермиона, поморшившись, протягивает тому мешочек с пятью золотыми.       — Что я могу для вас сделать, мисс?       — Облегчить страдания моего подопечного.       — Позвольте уточнить... — Гоббс делает резкий жест у горла. — Вы имеете в виду — покончить со страданиями?       Гермиона холодеет от ужаса и шепотом умоляет:       — Святые небеса, нет, нет! Принесите еды — самой лучшей, какая найдется — и...       — Без толку, мисс. Этот парень уже сам не поест, а кормить его с ложечки не разрешено. Сломали его. И завтра сломают окончательно.       Гермиона обессиленно опускает руки.       — Если приговор уже вынесен, к чему еще пытки?       — Как же: ради информации. Вот вы кричали о Малфое, верно, мисс хорошая? А ведь про него от мальчишки выведали. Но вы будьте покойны: к виселице он уже ничего не будет ощущать.       Гермионе кажется, что она сейчас задохнется или ее вырвет. Сжав горло рукой, она почти бегом выбирается из здания на свежий воздух и долго дышит всей грудью, пытаясь сдержать выступившие слезы.

Северус

      Портал Министерства переносит их в ночную Ниццу. В ноздри ударяет запах теплого южного моря, нагретого палящим солнцем камня и пышно цветущих растений. Джемма плотнее затягивает красные ленты маски и внимательно оглядывается по сторонам.       — Сюда. — Она уверенно сворачивает на узкую улицу, где едва разойдутся двое человек. — Дом номер семь, с бронзовым орлом на дверном замке. Даму зовут мадам Антуанетта, она бывшая фаворитка одного из самых высокопоставленных придворных короля Людовика.       Джемма стучит три раза, затем, выждав паузу, еще два — и сквозь приоткрывшуюся щель показывается голубой женский глаз и розовая, щедро напудренная щека.       — Джим, вот так радость! — Дверь приветливо распахивается. — Проходите. Кто это с вами?       — Друг, — говорит Джемма таким естественным тоном, что любой неискушенный в шпионстве человек поверил бы ей. — У нас срочные новости: в Лондоне обыски и допросы, и мне необходимо увидеть лично его высочество как можно скорее.       Мадам Антуанетта приходит в волнение и замешательство.       — Но позвольте, милая, зачем вам к дорогому Чарльзу? У него сейчас столько дел: на следующей неделе прием у герцога Австрийского...       — Прием, безусловно, важен, — произносит Джемма с наигранным пониманием. — Но основные сторонники его высочества — в Шотландии. Если их раскроют всех — прием у герцога уже станет в некотором роде бесполезен. И я, зная, сколько предателей вокруг, желаю рассказать обо всем лично его высочеству.       Мадам Антуанетта похлопывает ее по-плечу.       — Вы очень преданны делу, моя дорогая. Посмотрим, что я могу сделать с такой срочностью. Как зовут вашего друга?       Северус спокойно отзывается:       — Легионер.       — Какая прелесть! Как истинный римлянин! Словом, вы всем сердцем поддерживаете принца, я угадала?       — Разумеется.       Мадам Антуанетта, обняв Джемму за плечи, уводит ее в соседнюю комнату, оставляя Северуса одного в гостиной, обитой красными шелковыми обоями, на которых нет практически ни одного свободного места: все стены увешаны портретами незнакомцев, разодетых в нелепые придворные костюмы с бантами и лентами. Лакей приносит вино и закуски, но Северус отказывается от угощения.       — Придется переночевать здесь. — Джемма снимает плащ, когда камеристка проводит их во внутренние покои. — Антуанетта выпишет нам бумаги и узнает точное местоположение его высочества. Сейчас ничего выяснить невозможно. Ваша комната за стеной.       Северус окидывает спальню внимательным взглядом, прикидывая пути для возможного бегства.       — Ложитесь не раздеваясь, — произносит он тихо. — При необходимости уйти важна каждая секунда. Вы хоть и преданный и полезный сторонник, но слишком много знаете. Если они поймут, что вы находитесь в круге риска быть арестованной, они расправятся с вами сами. С утра ничего не ешьте и не пейте, мы позавтракаем в дороге.       Мадам Антуанетта предоставляет им двух серых верховых лошадей и необходимые бумаги. Отказавшись от завтрака, Северус и Джемма выезжают из еще сонного города, млеющего под лучами солнца. Далеко на горизонте блестит лазурное море, и пальмы качают листьями, будто локонами, под утренним бризом, а уличные торговцы раскладывают товар, бойко разговаривая друг с другом. Дорога, петляя, то льнет к морю, то отдаляется от него, и к полудню жара становится совершенно нестерпимой. Около двух, не доезжая несколько миль до Генуи, Северус предлагает спешиться и отдохнуть. Они сворачивают в небольшую рощу, даряющую тень своими пряно пахнущими соснами, у подножия которых журчит маленький ручеек.       Джемма ловко спрыгивает с лошади; в голубом камзоле и белой треугольной шляпе, стройная и крепкая, она очень хороша под бликами солнца, проникающего сквозь кроны.       — Понимаю, почему юноша предпочел вас Агате Малфой. — Северус ослабляет подпругу и, усевшись на траву, кивком предлагает Джемме присоединиться. — Вы оба чрезвычайно деятельны.       Джемма достает из седельной сумки хлеб, флягу с водой, ароматные абрикосы и сверток с вяленым мясом. Помыв фрукты в холодной воде ручья, Джемма протягивает половину Снейпу. — Впервые я увидела Филиппа, когда нам было лет семь или восемь. Мы тогда летом гостили у дяди, и я заметила мальчика в углу сада — он читал книгу о травах и был так увлечен, что не обращал внимания на мир вокруг. Мой отец — врач, и я тоже знала кое-что о лекарственных растениях, и мы довольно долго беседовали о пользе и вреде кипариса. Потом мы встретились еще через полгода, и так — до самого Хогвартса. Я осознала, что люблю его, когда мне минуло шестнадцать, к тому моменту наши пути начали расходиться: Филипп был лучшим учеником на Слизерине, кроме того — победителем всех школьных турниров по фехтованию, девушки смотрели на него с обожанием, а он никого не замечал. Учеба была для него всем. А я — Шляпа отправила меня в Гриффиндор — неизменно дружила с Айрис и стала соучастницей всех ее проделок. В восемнадцать я решила, что мои чувства ослабли, но стоило нам переехать в Аппер-Фледжи, стоило мне увидеть его вновь — и я поняла, что люблю его еще сильнее.       Северус ломает хлеб на несколько частей.       — Оказалось, что любовь к мужчине не победила внутри вас стремление вернуть на трон католика.       Джемма встряхивает головой.       — Да. Я вращалась среди якобитов с детства, мой отец поддерживал Старого Претендента, и я как истинная католичка впитала его убеждения. Я...       — Вы пользовались Филиппом, не отрицайте. Вам была нужна его шпага, его искусство сражаться, и вы даже не задумались о последствиях.       Ее голос дрожит.       — Не отрицаю. Но я давно решила, что готова умереть за Чарльза и правое дело.       Северус пробует хлеб и находит его вкус приятным.       — О нет, я говорю не о политических последствиях, мисс Аббот. А о жертвенном сердце. Вам и в голову не пришло, что юноша любит вас так сильно, что готов на что угодно, лишь бы волос не упал с вашей бестолковой головы?       Джемма мрачно отводит взгляд.       — Я сомневалась в его любви. Я была слепа и высокомерна и считала, что раз я пронесла свою любовь сквозь годы, то она несравнима с только что зародившейся.       Снейп опирается спиной о ствол сосны, наблюдая за выражением ее лица. Джемма ополаскивает пальцы, испачканные абрикосовым соком, и с тоской восклицает:       — Если он погибнет из-за меня — как мне с этим жить?       — Если вы по-настоящему любите, то никак. Существовать, но не жить. Я вас очень хорошо понимаю, мисс Аббот. Я пытался предостеречь вас от собственных ошибок, но, видимо, такие ошибки необходимо совершить самому, чтобы прочувствовать весь их ужас. Из-за меня погибла женщина, которую я боготворил с того момента, как увидел ее. Мы оказались по разные стороны войны, а война не щадит никого. Но у меня была цель: убить ее убийцу и спасти ее ребенка. Цель искупить свои ошибки несколько облегчает те страдания, которые испытывает сердце. Но боль по-настоящему никогда не проходит, день за днем она медленно ест тебя изнутри, превращая в полого мертвеца, у которого жива только оболочка. Все это ждет вас, если мы не успеем к казни.       Джемма кладет полоску мяса поверх кусочка хлеба.       — Мы успеем, господин Снейп. Мы успеем.       К вечеру они добираются до Флоренции, где на въезде у них тщательно проверяют документы, добытые для них Кастором. Насквозь мокрые от пота и утомленные безжалостным солнцем, они направляются в центр; жара наконец слегка спадает, и подковы лошадей звонко звенят по брусчатке узких улиц. Северус никогда не видел такого количества соборов и церквей, старинных особняков, изящных и величественных, словно они главнее своих владельцев. Джемма уверенно сворачивает в один из переулков шириной лишь в одну лошадь. Из неприметной двери, утопленной внутри стены, выглядывает лакей и, временно привязав лошадей к железному кольцу, проводит Джемму и Северуса в сумрачную средневековую гостиную с низким деревянным потолком из толстых балок.       У камина сидит пожилой мужчина в парике, читающий толстый фолиант. Заметив гостей, он неторопливо откладывает его на специальную подставку справа от кресла и поднимается им навстречу. Джемма протягивает ему письмо от мадам Антуанетты, и мужчина, поднеся его близко к глазам, медленно прочитывает.       — Господин Реске, мы очень спешим, — осторожно произносит Джемма. — Не знаю, написала ли вам мадам Антуанетта о том, что происходит в Лондоне...       — Об этом я информирован лучше прочих, дорогая, — отвечает тот скрипучим голосом. — Его высочество сейчас у себя, готовится к приему у герцога; сами знаете, как это хлопотно... Не уверен, что у него найдется время для вашего визита.       Джемма вспыхивает, но тут же берет себя в руки и ласково произносит:       — О, но ведь истинная информация имеется только у меня, господин Реске. Я только что прибыла из самой гущи событий и привезла с собой невероятно ценного союзника. Господин Легионер располагает ценными сведениями о политических взглядах короля.       Реске отворачивается к камину. Северус помнит, что сыворотка правды лежит в правом кармане, и при необходимости он легко добавит ее в чай или другой напиток. Но для этого придется поддержать разговор, ведь силой влить сыворотку без последствий довольно трудно.       И тогда Реске произносит то, чего Северус опасался:       — Вы говорите об обысках, Джим, но обыски практически докатились до дворца вашего дяди. Улик у него они, возможно, и не найдут, но пытки сыграют свою роль, и под подозрение быстро попадете вы, а у вас совершенно точно хранятся некоторые письма его высочества, и их нельзя сжигать. Это договорености с кланами...       — Я отвезу их Макдональдам.       — Пожалуй, мудрое решение, но для него несколько поздновато. Впрочем, я не вправе останавливать вас, и я дам вам бумагу и адрес, но будьте готовы, что его высочество вам откажет.       Джемма вдруг насмешливо улыбается. Гордыня и тщеславие проступают на ее бледном лице.       — Его высочество предлагал мне стать его спутницей. Убеждена, что он пожелает меня видеть.       Северус рассматривает статуэтки на каминной полке. Значит, принц предлагал ей стать его любовницей, но она отказала? Любопытно.       — Милое дитя, у его высочества отвратительный темперамент. Он избалован вниманием и жалостью, сегодня он влюблен в одну прелестницу, завтра — в другую. И потом: ему придется жениться. Подумайте, насколько удобна для вас роль фаворитки.       Вернувшись к накормленным и напоенным лошадям, они продолжают путь, и рассвет застает их уже в Риме. Город поражает Северуса своим молчаливым величием и одновременно той стройностью линий, что, стремясь в голубую высь, растворяются в ней так гармонично, будто созданы ангелами.       Особняк, указанный в записке Реске, находится сразу за пьяцца дель Пополло, и Джемма, постучав в замок в виде головы грифона, нервно постукивает носком коричневого сапога по брусчатке.       — Держите ладонь на эфесе, — Северус незаметно наклоняется к ней. — И будьте готовы стрелять.       Джемма недоуменно приподнимает брови, но возразить ей не удается: дверь, с легким скрипом приотворившись, приглашает их войти.       — Второй этаж, первая комната направо, — говорит лакей с поклоном, и Северус с нехорошим предчувствием поднимается по широкой лестнице наверх, минуя ряд древнеримских статуй.       Предчувствие его не обманывает: в квадратной комнате — четверо. Джемму и Северуса спасает лишь то, что те наспех вооружены: заряженный пистолет есть только у одного, и пуля пролетает над плечом Джеммы, оставляя кровоточащую царапину. Не сговариваясь, Джемма с Северусом встают плечом к плечу — и комната заполняется звоном стали. Убийцы явно не слишком опытны, чтобы противостоять двум хорошо фехтующим противникам, и пока Северус, проткнув живот одного из них, уже кинжалом отражает боковой выпад другого, смягчая удар, Джемма, перепрыгнув через бьющееся в конвульсиях тело грузного итальянца, восклицает:       — Выберемся через черный вход, идите за мной!       Оттолкнув противника неуклюжим ударом ноги и едва удержав равновесие, Северус выбегает вслед за ней в коридор. Левое предплечье, по которому все же попало лезвие убийцы, отзывается болью. Джемма нажимает на голову статуи напротив окна, и в противоположной стене появляется проход с узкой винтовой лестницей, ведущей прямо в церковь Санта-Мария-дей-Мираколи. Джемма, нервно потянув Северуса за руку, отводит его к капелле, которая скрыта за колоннами.       — Я знаю, где его высочество, — шепчет она, подняв блестящие глаза на статую Богоматери. — В квартале отсюда есть второй особняк, он меньше, но богаче обставлен: принц обычно проводит там личные приемы.       Северус пожимает плечами, глядя на расплывающееся пятно крови на рукаве камзола. Рана неглубокая, и он потерпит боль.       — Но мне нужно идти одной. Стража знает меня, но вас не пропустит. — Джемма хмурится, будто что-то вспоминая. — Вы подождете меня снаружи.       — Нет, — мягко возражает Северус. — Я пойду с вами, но меня никто не увидит. Я не собираюсь подвергать женщину опасности. Не беспокойтесь, палочка мне не понадобится.       И он, достав из кармана мантию-невидимку, надевает ее на себя, немедленно исчезая. Джемма тихонечко ахает, но, тут же сосредоточившись, выскальзывает из церкви мимо прихожан. Северус, стараясь успеть за ее быстрой походкой и пытаясь не столкнуться с прохожими, совершенно теряется в лабиринте улиц, не представляя, как можно ориентироваться здесь без карты или поискового заклинания, но женская фигура в голубом камзоле не дает ему сбиться с пути.       О Филиппе Северус запрещает себе думать: юношу, безусловно, пытают, и пытают довольно жестоко. Но физические страдания легко излечить; главное — чтобы он остался жив, но не каждый организм выдержит пытки: об этом Северус знает слишком много, ибо многое видел. Он знает, что сломать сильного порой проще, чем слабого, а порой слабый умирает за считаные секунды от сердечного приступа.       Джемме удается опередить преследователей и застать Чарльза врасплох, объявив камердинеру, что ей назначен прием на четыре. Принц сидит за письменным столом, увлеченно читая письмо на тонкой бумаге, и сладко улыбается, будто смакуя подробности. Он неплохо сложен, довольно привлекателен и розовощек, разодет, как великосветский вельможа, в светлый атласный камзол и бархатные кюлоты, и в глазах его светится удовлетворение своим положением. Позади него на кушетке разложена одежда — несколько камзолов и рубашек, а возле них броши и парики. Увидев Джемму, он не сразу поднимается, помолчав, но затем дружелюбно произносит:       — Джим, милый друг, вы здесь! Какая приятная неожиданность!       Джемма прищуривается. Грудь ее часто поднимается, она явно разгневана и не собирается скрывать свое состояние.       — Ваши люди пытались меня убить.       — Иисус Мария! Но зачем же, Джим?       — Вы знаете об обысках в Лондоне, ваше высочество?       Чарльз невозмутимо наливает вино в высокий бокал.       — Слышал, слышал. Болинброка арестовали, Реске писал мне об этом еще с утра. Неужели все мои основные сторонники раскрыты и только вам удалось бежать, чтобы остаться со мной в прекрасном городе и дождаться денег от герцога Австрийского? В таком случае не понимаю, зачем вас убивать... Вышло какое-то страшное недоразумение, дорогой Джим, слава небесам, что вы не ранены...       Джемма сердито взмахивает рукой, прерывая его.       — Филипп арестован — арестован вместо меня. Он взял на себя всю ответственность за передачу информации, и завтра его казнят как государственного изменника. Я прошу вас написать письмо, где вы объясните суду, что Филипп не причастен к нашему делу.       Залпом опрокинув в себя бокал вина, Чарльз смотрит на нее пристально, будто проверяя серьезность ее намерений, потом оглушительно смеется, запрокинув голову.       — Джим, и вы проделали весь этот путь, чтобы просить меня об этой нелепой услуге? Я не стану унижаться, дорогая. Я принц, а не проситель.       Джемма выпрямляется и словно становится выше. Глаза ее полны чистой ярости шторма на море.       — Он рисковал жизнью ради вас не единожды, но трижды, а вы говорите мне о каких-то унижениях? Если бы не его шпага и твердая рука, вас бы уже похоронили на флорентийском кладбище, ваше высочество.       Чарльз равнодушно пожимает плечами, наливая еще один бокал из хрустального графина, будто полного крови.       — Нет, нет, и не просите, Джим. Завтра, как вы говорите, его казнят, и я почту его память глотком тосканского. Славный малый ваш Филипп, я всегда говорил, что мне не хватает таких людей: вокруг лишь прохвосты, толстосумы да философы. Но писать письма судье — вздор! Как вам пришло такое в голову? Я, принц крови, не должен так унижаться... Лучше останьтесь со мной, дорогая, вы всегда привлекали меня — вы невероятно красивы, проведите со мной некоторое время прямо сейчас, пока я в настроении, и я подумаю, чем еще смогу облегчить участь несчастного студента.       На лице Джеммы вдруг проступает отвращение.       — Вы предлагаете мне отдаться вам ради призрачной надежды? О, пожалуйста — если вам так нужно мое тело — возьмите его, но только в обмен на письмо. Моя честь не имеет никакой ценности, я позволю вам все что угодно. Мы здесь наедине.       Северус беззвучно усмехается: если она думает, что он позволит какому-то мальчишке с голубой кровью воспользоваться ее бессилием, то она ошибается.       Чарльз самодовольно поправляет кружевной воротник рубашки.       — Милая, я очень рад, что вы так сговорчивы, но письма я вам обещать не могу. Возможно, если вы подарите мне невероятно много счастья в минуту близости — я недели две не был близок с дамой, то я даю вам слово, что приложу некоторые усилия ради студента...       И Чарльз делает едва уловимое движение, чтобы дотянуться до колокольчика, стоящего на краю стола. Джемма стремительно вытаскивает шпагу и упирается кончиком в его белую шею.       — Дьявол с вами, ваше высочество, мне некогда ублажать и умолять вас. Пишите письмо — я продиктую — или, клянусь всеми святыми и всеми демонами ада, я проткну вас насквозь. У вашего отца есть и другие наследники. Человек, который собирается поступить так с женщиной, не может быть достоин английского трона. Вы ли это, ваше высочество? Или я сплю? Или я только сейчас вижу вас настоящего?       Чарльз глубоко выдыхает, виновато облизнув губы, и не сводит испуганного взгляда с клинка.       — Я устал от праздности, Джим. Но мне нечем больше заняться среди приемов и дворцов. Я ничего не решаю...       — Так начните! — Джемма кивком указывает ему на письменный стол и чернильницу, и принц покорно усаживается в кресло с золотыми ножками. Его начинает забавлять эта игра, и кажется, он совершенно не воспринимает Джемму всерьез. — Готовы записывать, ваше высочество? Великолепно. Только дату, прошу вас, поставьте вчерашнюю.       Принц записывает документ под диктовку и, скрепив бумагу сургучом с собственной печатью, с готовностью протягивает Джемме.       — Я только не представляю, каким образом вы успеете попасть в Лондон к завтрашнему утру, милый Джим.       Джемма заботливо прячет письмо в сумочку на поясе.       — Позвольте мне беспокоиться об этом самой, ваше высочество. Прощайте, мы больше с вами никогда не увидимся.       Чарльз с важностью кивает головой в напудренном парике: он больше похож на комнатную собачку, чем на благородного принца, претендующего на трон.       Двери распахиваются, и на пороге появляются двое стражников с обнаженными шпагами: Северус стреляет в правого, вызывая очередной испуг на лице Чарльза при виде пистолета, застывшего в воздухе, Джемма же вступает в сражение со вторым и, ловко одолев его, оказывается на площадке лестницы, ведущей вниз. Позади Чарльза, громко приказывающего дать Джемме уйти, появляется другой вооруженный человек и что-то убедительно шепчет ему на ухо, но принц резко возражает в ответ.       — Вы с ума сошли — убивать женщину! — произносит он и немедленно возвращается к своим камзолам.       Внизу лестницы на Джемму нападают еще двое — вопреки запрету Чарльза, и когда ей, легко раненой, удается выбраться из особняка и свернуть в переулок, Северус, выстрелив в одного из преследователей, накрывает ее плащом-невидимкой, прижимая поближе к себе и пытаясь слиться с шершавой стеной.       Трое проходят мимо, недоуменно оглядываясь, и едва их шаги стихают вдали, Северус снимает мантию и прячет ее в карман.       — Мы не успеем, — дрожащим голосом произносит Джемма, прерывисто дыша. — Казнь, скорее всего, состоится действительно завтра. А порталы здесь запрещены согласно законам католической церкви. Они ярые противники магии, и если мы используем портал, то международный магический суд подаст на нас жалобу. А добраться до границы Франции, без лошадей...       Северус хладнокровно вынимает палочку.       — Я готов ответить перед судом, но не готов потерять юношу, мисс Абботт.       — Боже мой, боже мой! — Джемма яростно сжимает кулаки. Ее лицо вдруг становится сморщенным и некрасивым. — И в дело этого праздного, ленивого и равнодушного человека я так свято верила! В нем нет ни чести, ни страсти, ни веры. Какое чудовищное разочарование! О, как я была слепа!       Северус мрачно кивает, вспоминая самого себя в девятнадцать лет. Все амбиции, все идеалы — все было растоптано. Из человека, который мог привести к власти и силе, Лорд превратился в Люцифера, низвергнутого в ад не Богом, но человеком.       Создание портала действительно требует усилий: палочка пытается выскользнуть из его руки, сопротивляясь слишком маленькой концентрации магии, но в конце концов пуговица, оторванная с нитками от камзола, все же вспыхивает голубым светом.       После такого мощного портала Северуса слегка подташнивает, так что он наотрез отказывается от ужина и поднимается к себе в спальню, оставив Констанцию возиться с причитающей о своей слепоте Джеммой, оставшейся ночевать в гостиной. На часах на мгновение застывает полночь — значит, приговор Филиппа приведут в исполнение уже через несколько часов. Письмо Чарльза может и не помочь, и мальчика казнят, несмотря на оправдание.       Северус подвигает кресло к камину с тлеющими углями и откидывается на спинку, прикрывая глаза.       Дверь тихонечко приоткрывается.       — Сэр?       — Проходите, Грейнджер. Сядьте и помолчите: у меня сейчас взорвется голова.       Вопреки его ожиданиям, Грейнджер останавливается сзади и, коснувшись кончиками пальцев его висков, мягко и медленно массирует их, принося ему постепенное облегчение.       — Так лучше, сэр?       — Немного.       Грейнджер, в длинной ночной рубашке с вышитыми на ней розами, садится в кресло и ворошит угли в камине. Они вспыхивают красными тлеющими огоньками и обдают ноги приятным жаром.       — Идите спать, Грейнджер. Уже поздно.       Она поднимает на него свои ореховые глаза.       — Я не смогу уснуть, сэр. Может показаться, что я спокойна, но это лишь умение держать себя в руках. А вы — я чувствую, как вы страдаете. У вас такое особенное выражение лица, какое невозможно изобразить нарочно, и это лицо человека, у которого болит сердце.       Северус выдыхает, позволяя себе произнести:       — Я привязался к нему, Грейнджер, он стал нужной и неотъемлимой частью моей жизни, совсем как вы. Я один раз пережил состояние бессилия от потери и невозможности вернуть, я не уверен, что у меня хватит сил пережить это снова и остаться прежним. Вернее — остаться тем, кем я стал в Аппер-Фледжи в восемнадцатом столетии.       В глазах Грейнджер светится понимание. Она забирается в кресло с ногами, сняв туфельки, и, подложив под спину подушку, замечает:       — Вы были невероятно раздражены, сэр, когда узнали, что я спасла вас из Визжащей хижины.       Северус дергает уголком губ.       — А сейчас я разрешаю вам делать со мной что угодно, лишь бы отвлечь от мыслей о завтрашней казни. Вы обещали продолжить свой рассказ о прибытии в Хогвартс.       Грейнджер, устало зевнув, тихо замечает:       — Я иногда думаю о случайностях, сэр. Какова была вероятность, что я сяду именно в то самое купе? Что Гарри и Рон спасут меня от тролля? Что я увлекусь защитой магических существ, потому что увлечена идеей справедливости? Что я назову ваше имя в Министерстве? Нет, сэр, я все больше убеждаюсь, что случайности — это такие узелки судьбы, между которыми протянуты ее нити.       Северус задумчиво переводит взгляд на угли. Да, пожалуй, так оно и есть.       — Вы позавчера второй раз назвали меня по имени, — вспоминает он нечаянно. — И я совершенно не возражаю, если вы продолжите в том же духе.       Грейнджер слегка смущается и старается поспешно сменить тему.       — Иначе вас невозможно было остановить, сэр... И вот еще что, сэр: вы верите, что я могу быть той самой обещанной, что ждет Мадлен?       Северус кладет ладони на подлокотники.       — Глубоко сомневаюсь. Я использовал невербальную магию, чтобы отвернуть Сивого от вашего лица. Если обещанная и существует, то вы к ней отношения не имеете.       Грейнджер закусывает губу, словно о чем-то вспоминая, потом замечает:       — Возможно, вы правы, сэр... Я немного не в том настроении, чтобы рассказывать о знакомстве с Гарри... Хотите, обсудим, какие растения лучше посадить в будущем садике и теплице?       Северус начинает рассуждать вслух, и скоро ее вопрос занимает его целиком, и идея становится интересной и в целом весьма рациональной. Свежие ингредиенты порой важны для лучшей вязкости зелья или усиления его свойств.       На рассказе о неприхотливости базилика Грейнджер закрывает глаза, на словах о капризности гвоздики она засыпает. Еще бы! Прошлую ночь она едва спала, чудом не пострадав в этом чертовом ночном нападении.       И тогда по коже у него пробегает давно забытое чувство страха: ведь Селвины способны добраться до него через причинение зла Грейнджер. Он снова поставил человека, который ему дорог, под угрозу своими желаниями решить дело, и решить его побыстрее.       Грейнджер спит крепко, чуть приоткрыв губы, и Северусу ничто не мешает разглядывать ее лицо сколько вздумается. Да, одиночество ему порядком осточертело, хоть оно и давний и знакомый враг, ставший другом и мучителем одновременно. Женщина протягивает ему руку — женщина, которую он, без сомнений, любит. Он уже оступился один раз, не желая слышать ее просьбу, он не имеет права так оступиться дважды. Пусть то, что она говорит о семье и поведении мужчины в ней, вызывает у него скепсис и сомнения, что он на подобное поведение способен; попытаться преодолеть себя и свои убеждения стоит, стоит довериться ей, потому что она может ошибаться, может быть, она не так опытна в жизни как он, но у нее чистое сердце, полное желания вывести его на сушу — к свету из бездны морской.       Возможно, у него ничего не получится. Возможно, он не сумеет одолеть свою желчную натуру, полную недоверия, предвзятости, неумения слышать, но он попытается. В конце концов, к одиночеству всегда легко вернуться.       Подняв Грейнджер на руки, Северус относит ее в свою постель и, накрыв одеялом, возвращается в кресло, взяв со столика сборник лекарственных трав. Ему удается немного подремать в наступившей тишине и сумраке, но вскоре первые солнечные лучи, озаряя небо золотым ореолом, предвещают начало нового дня.

Беата

      Ночь за окном взрывается стуком копыт, гиканьем всадников, топотом ног и выстрелами. Беата, приоткрыв черную штору охотничьего домика, с восторгом и замиранием сердца наблюдает за несущимися мимо лошадьми, которые через мгновение скрываются из вида.       — Как здорово, правда, Гус?       — Суетно слишком, госпожа. Отец ваш бы не одобрил, домой возвращаться велел.       Беата сердито восклицает:       — Я запрещаю тебе говорить о нем, слышишь? Он для меня умер. Я теперь сама себе госпожа. Я буду носить то, что мне нравится, есть то, что люблю, и дружить с теми, кто мне приятен. Я покажу всем, что Мраксы — не сумасшедшие. Я не пойду за Поллукса, я пока что останусь одна: мне необходимо самой разобраться в мире, что меня окружает. Мужчины постоянно властвовали в моей жизни, но этой власти пришел конец.       Эльф нерешительно говорит:       — А если хозяин вернется, госпожа?       Беата пропускает его слова мимо ушей. Одетая в белую амазонку, она взволнованно расхаживает от окна к окну, вглядываясь в ночь, но на долгое время наступает тишина, а затем в дверь кто-то громко скребется и глухо рычит.       Беата, замерев от страха, приотворяет ее, и внутрь домика вползает, оставляя после себя кровавые следы, огромный волк. Он сперва глухо рычит, скаля зубы, но потом, заскулив, распластывается на деревянном полу.       — Оборотень, госпожа, — эльф в ужасе отступает подальше, вжимая голову в плечи. — Хотите, я от него избавлюсь?       Беата склоняется над раненым зверем и касается его дрожащей ладонью. К ее изумлению, зверь вдруг протяжно стонет и превращается в человека, чье тело кровоточит от многочисленных ран.       — Вылечи его, Гус, — приказывает она нервно. — Ты же видишь, что он умирает.       — Волчье отродье, — бурчит эльф недовольно. — Пусть сдохнет, госпожа, и дьявол с ним.       Беата сердито топает ногой.       — Делай, что я велю!       Эльф, помедлив, приближается к стонущему человеку и молча вытягивает вперед руки. Раны затягиваются, и спустя несколько минут незнакомец садится, потирая лоб, и ошалело оглядывается по сторонам. Луна то заглядывает в комнату, освещая ее мистическим светом, то исчезает.       — Полнолуние все еще действует. — Голос у незнакомца хриплый. Он некрасив и даже жалок, но Беата и сама недавно ощущала себя такой же, и она мгновенно проникается к нему состраданием. — Я должен обратиться. Почему я не обращаюсь? Я только недавно был зверем...       Беата уверенно предполагает:       — Гус вылечил вас...       — Магия эльфа бессильна для снятия обращения. Она могла вылечить зверя, но я вернулся в облик человека. Как вас зовут?       — Беата Мракс.       — Я — Фенрир.       Вдалеке звучат выстрелы, и оборотень вздрагивает. Осознание молнией вспыхивает в сознании Беаты.       — Неужели охота ведется на вас?       — Именно. И скоро они доберутся до вашего домика. Если бы вы могли меня спрятать и дать какую-то одежду...       Беата на мгновение задерживает взгляд на его порванной синей рубахе и черных крестьянских штанах. Эльф бурчит под нос:       — Госпожа, волчье отродье в дом пускать, где же это видано? Василиска вам мало, видно... Ох, если бы господин Корвин узнал!       Беата размещает незнакомца на первом этаже особняка, в небольшой комнатке для прислуги с одним окном. Ей страшно, но желание помочь несчастному пересиливает этот страх. Фенрир жадно съедает всю стряпню эльфа и дважды просит добавки, а затем, завернувшись в одеяло в новой одежде, засыпает. Скорее всего, он давно не отдыхал спокойно, опасаясь преследования.       Беата сама обедает в гостиной, что раньше была закрыта на ключ: ей приятен теплый свет, льющийся сквозь окна и освещающий картины в серебряных рамах, золотой канделябр и старинный сервант для фарфора.       Гус появляется в дверях с угрюмым выражением лица, как раз когда она принимается за десерт.       — Шлюха явилась к вам, госпожа. — И неохотно поясняет в ответ на ее вопросительный взгляд: — Тетка ваша троюродная.       — Пригласи ее, Гус. И подай еще одну чашку.       Мадам Лестрейндж — тетка, о которой Беата слышала лишь краем уха, — решительной походкой входит в гостиную и энергично стягивает расшитые золотом красные перчатки. На ней красный камзол, черная шляпа и черные кюлоты, но белая рубаха; по висящей сбоку шпаге Беата понимает, тетка недавно занималась фехтованием.       — А! Ты наконец одна, дитя, без безумных мужланов, какие существуют исключительно в роду Мраксов. Я так вижу, ты уже изменила дом по своему вкусу — неплохое начало. Несколько наивное, но объяснимое. Что, подарили тебе ребенка?       Беата ставит чашечку на блюдце.       — Ребенка?       Тетка отрезает кусок шоколадного пирога и изящно кладет его в рот, потом вытирает пальцы салфеткой.       — Недурно... Да, милая, ребенка. Корвин не оставил бы дом без будущего наследника. Ты ведь вышла замуж за покойного брата? Провела с ним ночь? Ты наверняка уже носишь ребенка, как Айрис Пруэтт носит бастарда.       Беата с неприязнью и недоверием переспрашивает:       — Мисс Айрис носит ребенка от Мориса? Получается, он и с ней... Какая ужасная мерзость, тетя! И как отвратителен отец! Как я рада, что он уехал! Вот только мисс Уоррен — бедняжка, он ведь уехал за ней, и если найдет ее, станет мучить, как меня и маму.       — Кто такая мисс Уоррен?       — Элизабет Уоррен, моя гувернантка.       Тетка вдруг выпрямляется, глаза ее, сверкнув, впиваются в Беату, точно когти львицы.       — Какая она? Хороша собой? Своенравна?       Беата задумчиво погружает ложку в десерт, вызывая в памяти слегка подзабытые черты гувернантки.       — Волосы цвета светлого каштана, сама стройная и крепкая, и такая упорная и смелая! А глаза у нее загадочного цвета и такие пронзительные — совсем как у вас. И такие же полные внутренней силы и несгибаемости. Она у отца какую-то сделку выторговала, чтобы в колонии уехать. О, как я мечтала сбежать вместе с ней!       Тетка с выражением видимой радости кладет ногу на ногу и резко качает носком сапога. Затем ее губы вытягиваются в линию, сжимаясь от презрения.       — И этот старый медведь-потаскун вздумал на нее залезть! Мерзавец, иначе и не скажешь. Ничего, моя дочь не позволит себя тронуть. Там она свободна, там она еще сильнее окрепнет.       Беата широко распахивает глаза.       — Мисс Уоррен — ваша дочь?       — И я надеюсь, что однажды я ее увижу. — Тетка поднимается и поправляет перо на шляпке. — Оревуар, милая, я обязательно загляну к тебе на днях. Дом выглядит чудесно, хоть и совершенно безвкусно. Впрочем, это пустяки: я с этого мгновения беру тебя под свое покровительство. Жизнь в заточении и страхе закончена. Эльф! Поди сюда, не морщись. Приготовь ей зелье... Нечего рождать в мир очередного уродца. Оревуар!       Беата остается сидеть в гостиной, совершенно растерявшись.