Представь себе

- Привет, тебя как звать? - спросила высокая женщина, явившаяся словно из ниоткуда, мальчика лет десяти: худого, замызганного и встрёпанного. - Педро. Только мне с чужими людьми говорить нельзя - дядя не разрешает. - Со мной можно - ведь я не человек. - А кто? - в голосе мальчика зазвучало любопытство. - Привидение? Потерянная душа? - Он тронул женщину за руку. - Точно, холодная. Но - плотная... Ты умерла, но над тобой неправильно молились, и теперь ты ходишь, да? - Ты более чем прав, - горько усмехнулась женщина. - Молились надо мной, прямо скажем, не ахти. - Тогда тебе надо в нашу церковь - там молятся правильно! - обрадовался мальчик. И тут же сник: -Ой, а она-то закрыта... Подождёшь до утра? - Конечно, подожду. Правда, здесь холодно, и к тому же те, кто неправильно молились надо мной, наверняка меня ищут. - Что бы снова закопать? - прошептал мальчик. - Увы, да - они только это и умеют. Пустишь меня до утра к себе? - Не могу... - потупился Педро. - Дядя не разрешит. - А чего так? Он же молится правильно. - Потому, что ты - женщина, а значит, сосуд греха. Ещё и мне крепко влетит за то, что я с чужими разговариваю. - А если я тихо проберусь да спрячусь? - Не выйдет... - мальчик засопел. - Негде у нас прятаться. - Что, совсем? - Совсем. Дядя говорит, эта... обстановка, суть суета сует, и потому у нас даже стола нету и вообще ничего нет - лишь два матраса и распятие. - Христос на кресте? - Ага. И ещё крестов по стенам - видимо-невидимо. - А ещё что-то есть? - Говорю ж тебе - нету! Кабы было - я б не сбежал, а спрятался. - А от кого спрятался? Дядя тебя обижает? - Он спасает меня. Но как-то слишком рьяно... - А как он тебя спасает? - А так! Поймает за ухо, к распятию тащит да орёт: "Ты снова не сразу помыл за собой чашку, а это грех! Вот, смотри - Христос страдал на кресте за все грехи твои, а ты его предавать, добавляя ему мучений? Ану представь Христа на кресте - и быстро!" - Так и говорит: "Представь на кресте Христа"? - Ага. Но это ещё не всё - он потом долго рассказывает, как Христу на кресте было больно, как он не мог вздохнуть, как выворачивало ему руки и болели ладони - от гвоздей, которыми их к дереву прибили, как его жгло солнце, как мучила жажда, а вместо воды его поили уксусом, как у Христа рвались с натуги мышцы и сухожилия, а кости выходили из суставов, как... - И ты всё это представляешь? - Ну, да. Только попробуй, не представь - он заметит и бьёт. Верней - бичует, как Иисуса римляне. Ещё и терновый венец надеть может - есть у него такой. - Бедняга ты... - женщина приобняла мальчика, почему-то слегка отворачиваясь. - А как он узнаёт, что ты представил? - Я тогда плачу. - А чего плачешь? - Так ведь Христа жалко. - И то правда... Но, может, я всё ж затаюсь где-нибудь у вас? Пусть не в доме, а рядом - сейчас в любом коридоре теплей, ещё и от этих спрячусь - она махнула рукой в сторону камеры, глядящей мимо них на перекрёсток. - Ну если не в доме, то можно. У нас напротив двери чулан есть. Правда, там темно, а ещё пауки и крысы. - Ну это не страшно! - улыбнулась женщина. - В темноте я вижу, пауков не боюсь. Куда идём? - Вон туда! - Мальчик указал в сторону перекрёстка. - Только там камера... - Это преодолимо. Ты иди один, а я её обойду. И женщина, словно призрак, растворилась в темноте. - Ух ты! - воскликнул Педро, когда она словно из ниоткуда появилась вновь. - Всего лишь ловкость! - улыбнулась она. - Когда вокруг много тех, кто над тобой неправильно молятся, пришлось уметь. - А у нас камер нету! - сказал мальчик гордо. -Дядя говорит - они богомерзкие, ибо лишь Господь вправе зрить всё на свете. - Ай-да молодец твой дядя! Поменьше камер и всем нам не помешает. - Не молодец он... - мрачно запыхтел Педро. - А почему так? - А потому! Нравится ему, что Христос страдал, понимаешь? Не то, что грехи искупил, а именно что мучился. - Правда? Тогда он действительно не молодец. А что он ещё делает? - Стыдит всех за суеты - даже в церкви нашей. Женщин ненавидит - мол, они сосуд греха. И мужчин тоже - за грех содомский. А особенно ненавидит мою маму и папу: за то, что они меня ему подкинули - только он о том молчит. - А где твои папа и мама? - Папа сбежал, когда дядя три дня подряд заставлял его Христа на кресте представить, а мама запостилась... - А запостилась - это что? - Это когда сорок дней и сорок ночей ничего не кушать, как Христос в пустыне. Сначала у неё получалось, а потом она вскрикнула, охромела на ногу и рука отнялась, и к вечеру померла... Зато теперь она в раю: если так помереть, грехи не держат. - Эх, жаль маму, хоть и в раю она... А папа-то навещает? - Да куда там - в аду он. - А чего вдруг в аду? - Так он после дяди к этим... которые зелья всякие пьют и от того демонов видят, подался. Ну и однажды демонов без зелий видеть стал и от того в окно вышел. - М-да... А ещё кто-то у тебя есть? - Дедушка. Только он на небесах. - Тоже в раю? - Не-а, он на плохих небесах: тех, где людей, как мумий, пеленают, а они от того видят непотребное. - Понятно. А ты-то сам чего хочешь? - От дяди навсегда сбежать, хоть то и грех. - А если не сбежать - тогда что? - А тебе зачем? - подозрительно спросил Педро. Ты не из этих... бесов-искусителей? Мальчик торопливо перекрестил женщину трижды и перекрестился сам. - Ну что ты! С чего это вдруг ты так решил? - С того, что ты про желания спрашиваешь. Лишь Бог знает, какие они есть и должны быть, да что нужно исполнить и что нет, а прочим то знать нельзя. - Так ведь и я про то же. - А это как? - не понял мальчик. - Да очень просто! Ведь я потерянная душа, что встала из могилы потому, что надо мной всю жизнь плохо молились. Но завтра надо мной помолятся правильно и я смогу умереть всерьёз, а после попаду в рай, так как очень много страдала, и смогу попросить Христа о том, что хочешь ты, тем самым тебя отблагодарив. - А ведь точно! - мальчик аж рот открыл. - Ты одна и можешь! - и зашептал торопливо: Хочу, что бы дядя перестал радоваться мучениям Христа да перестал меня мучить... а ещё хочу никогда не забывать мыть чашку. - И всё? - Ну, да. Остальное мне следует самому добиться - в поте лица своего. - Ладно, попрошу обязательно. А до дома ещё далеко? - Да уже рядом! Нам вон туда! - мальчик указал на кривую, скупо освещённую улицу: во мгле ночной она казалась сущей дорогой в ад. - Ладно, пошли. - А... звать вас как? - спросил мальчик несмело. - А то ведь не зная, как звать, за вас молится тяжело. - Валери, - ответила женщина. - Красивое имя, - прошептал Педро. Валери не питала иллюзий относительно того, что может ждать её в чулане, однако даже вампиры - не пророки, и увиденное превзошло самые мрачные её предчувствия. Сказать, что чулан был грязен - это не сказать вообще ничего, и пауки висели под потолком такие, что хоть фильм ужасов снимай. А ещё он был безобразно, чудовищно захламлён, а единственным местом, где можно в полный рост растянуться, был приоткрытый гроб. Валери мысленно усмехнулась от этакого предмета декора: согласно всем фильмам именно в гробах вампирам и надлежит спать, даром, что она не делала того ни разу. Она открыла крышку. Гроб изнутри был обит траченой молью материей, поверх неё валялась груда алых нейлоновых роз и каких-то покрывал. - Туда нельзя! - сказал мальчик. - А чего вдруг? Я осторожно. - Нельзя, потому, что не искушай господа твоего - в гробу положено лежать лишь мёртвым, а все прочие тем призывают смерть, а это грех. - Так ведь я уже мертва - забыл, что ли? - тихо рассмеялась Валери. - Ой, точно! - хлопнул себя по лбу Педро. - Тогда - ложись. Конечно, ложись, а я тебя розами укрою. Спустя пять минут ложе в готическом стиле было готово и мальчик заторопился к выходу. - Ты куда? К дяде? - спросила Валери его. - Не-а, я под лестницей посижу да подожду, пока дядя уснёт, потом проберусь тихо, а если сейчас пойти - точно бичевать станет. - Тогда останься здесь - можешь на крышку прилечь: уж на неё-то можно. - Не-а, нельзя. - Тоже господа искушаешь? - Нет, не потому. Нельзя с женщиной, если она не мама, в одной комнате спать - грех. И с парнем, если не родич, тоже - искушение грехом содомским. - Ладно... Хотя про женщин мёртвых, вроде, ничего не сказано. - Сказано-сказано, только не помню, где, - вздохнул Педро. - Что-то о возлежащих с мёртвыми, как с живыми. - Ладно, иди. Может, хоть креп с гроба захватишь - холодно. - А вот его точно нельзя - искушаешь господа, - снова вздохнул Педро, поёжился и закрыл дверь. Оставшись одна, Валери тотчас заснула, но ненадолго: её бока начало что-то колоть. Поворочавшись в гробу, она обнаружила, что является далеко не единственным вампиром, нашедшим под этим кровом пристанище: гроб кишел клопами. И стоило замереть, как они, словно наступающая армия, атаковали со всех сторон разом. А от попыток давить нечисть они словно и не убывали в числе. - Во упыри хреновы! - мысленно выругалась Валери. - Уж если во гробях так - представляю, что творится в матрасе Педро! И его дяди... или дядей они брезгуют, от того-то сюда и сползлись, пока парня нету? И как только догадались? А ведь никак... Или всё ж под феноменом предвидения скрыта некая физическая реальность, даром что объяснений тому нет ни единого? Впрочем, с объяснениями ныне туго везде: противоречие ОТО и квантовой механики не разрешено до сих пор, несмотря на все усилия искинов, нашего брата - вампира, а по слухам - и Двухпалатников: эти горделиво-вопящие рои так ничего и не накопали, а вот у клоповьего роя всё работает. Спросить бы, да ничего не ответят кровососы, да и не знают они, как это у них получилось - заранее меня в гробу ждать. А ведь мне здесь ещё ждать рассвета, в то время как сволочей много и они голодны. М-да, проблемка. Валери села в гробу, стараясь шевелится так, что бы затруднить клопам присасывание. Получалось плохо: пока отгоняешь одних, с иного места грызут другие, а тут ещё розы предательски шелестят, напрашиваясь на свидание с местным дядей. Загрызть его, конечно, раз плюнуть, но из КонСенсусных данных, которые ей не раз доводилось перелопачивать, Валери знала: такие вот фанатики, что любой прогресс хулят, бывают крайне высокотехнологичны, когда речь идёт о спасении их собственных шкур, и потому риск нарваться на скрытый имплант, что при нездоровье владельца подымет вой на всю Сеть - неиллюзорен. А это в планы Валери не входило: она намеревается пересидеть здесь ночь, что бы поутру смешаться с толпой. Это во времена Дракулы и раньше вампиру было комфортно в ночи, но инфракрасные камеры изменили правила игры, да и куда меньше людей шляется ночью - а значит, у искина больше времени рассмотреть каждого. То ли дело днём: способов обмануть крайне несовершенные в сравнении с вампирской зрительной корой системы распознания лиц - множество, после чего достаточно подкорректировать движения - и глупая машина не рапознает тебя в людском потоке, как говорил один из русских лаборантов - "до морковкина заговения". ...Интересно, как возникла эта идиома? "Говеть" - архаизм, означающий "постится". Они что, заставляют постится морковь? Но как? Не поливая её или заслоняя ей свет? Во звери... Неудивительно, что Третья мировая случилась именно из-за них... Но шаги за стеной да звук отворяемой двери из дома Педро на лестничную клетку прервал её размышления. На сцену вышел дядя - любитель помучить Христа. - Ах вот ты где! - донёсся из-под лестницы его вопль. - Попался, греховодник! И где ты был? Блудил или содомничал? Отвечай! В ответ раздался невнятный писк, после - тяжёлые шаги и грохот: кто-то бросил об пол кого-то не очень тяжёлого. - Ану кайся! - хрипло заорал он за стеной. - Да не мне - Христу кайся! Представь себе Христа на кресте, да так, словно стоишь перед ним и он тебя видит! И, пронзив взглядом душу твою, зрит он, как ты, змеёныш, бежал из дома, где тебе надлежит быть, и соблазнял своею юной, но тленною красою всех встречных-поперечных, забыв, что юность вянет и вечна лишь душа, а кто совращает сил: что малых, что великих - тому дорога в ад и никуда более! Христа представил? - Да-а-а! - пропищал Педро. - А теперь представь, что каждый твой похотливый взгляд, каждая не вовремя помытая чашка, каждое непочтительное слово, каждое невнимание к моим спасительным речам отдаются болью в пронзённых ржавыми гвоздями ладонях христовых, а твои грехи, словно гири, больнее прежнего выворачивают руки его, и будто копьё римлянина, впиваются Христу под рёбра все беззакония твои, сильнее уксуса терзают уста все скверные слова твои, злее солнечного жара жгут чело христово грешные мысли твои, не дают вздохнуть груди Господней нечестивые дела твои! Представил? - Представил! - взвизгнул Педро. - Судя по обертонам голоса, ему крутили ухо. - Не верю! - гаркнул дядя. - Слёзы где? - Под лестницей выплакал. - А Христу не оставил? Негодник! - послышался звук подзатыльника. - Ну ничего, сейчас я напомню тебе, что такое боль! "Вмешаться или не вмешаться? - размышляла Валери. - Ели не вмешаться - предстоит ночь в гробу с клопами, к тому же если Педро вырвется, он побежит ко мне. Но если вмешаться - дядю придётся грызть или хотя бы оглушить, что наверняка чревато: дядя в прошлом не только бисексуал, но от воздержания стал ещё и садистом пополам с педофилией, и воюет он со своим нутром не только постом с молитвою, но и кучей имплантов - дрянных и самодельных, так как конверсионная терапия давным-давно запрещена, а по сектам вроде здешней ничего толкового не сделают. Зато импланты эти наверняка крикливы и сбрасывают на местный сервер все случаи, когда "грешник не устоял" - пополам с ночными поллюциями и прочей биометрией. Значит, дядю глушим аккуратно, но что Педро сказать? Он бежал от дяди - значит, у него имплантов нет, но он будет за дядю горой там, где считает, что тот спасает ему душу. Значит, Педро тоже глушим. Или нет: вдруг он пригодится завтра, а его доверие утрачено? И, кстати, даже если я переберусь в дом - что с клопами? Их же там наверняка больше в разы..." Валери задумалась о противоклопиной обороне - и решение было принято. - Кто здесь так надрывается? - распахнув двери, спросила Валери, одновременно оглядывая жилище. М-да, похоже, чулан - лишь чистилище, а ад обретается здесь. Те же паучищи по углам, та же грязь - и совсем нету мебели, даже похоронной. Зато есть куча крестов на всех четырёх стенах и даже на окнах наклеены кресты и зачем-то развешаны гроздья сухой омелы: Валери, несмотря на своё "крестное ноу-хау", пришлось направить очи вгору: фрактальные узоры паутин действовали успокоительно. На полу два матраса и нечто вроде дастархана: столов и стульев тут не признавали идейно. Вдоль стен - ящики, сумки и висячие мешки: шкафа не было также. Две библии: надо же - бумажные, немного смарткраски, какой-то допотопный прибор: скорее всего, пылесос, судя по пыли на нём - давно сломанный. И - немалых размеров распятие на стене, а перед ним на коленях Педро. А над ним, разворачивая плеть, застыл дядя: мелкий, мерзкого вида субъект с пониженной энцефализацией: вомеронозальный орган доложил, что с PCDH-Y - протокадерином в этой голове туго, возможно - вследствие изнурительных постов: Валери стала бы есть такой мозг разве что с большого голоду. То ли дело Педро: PCDH-Y - протокадерином так и пышет, ещё немного - и перебор, какой бывает при некоторых расстройствах аутического спектра, но у Педро - крайний вариант нормы: даже с правленым метаболизмом Валери наслаждалась его запахом. К слову, и когнитивная часть у парня работает отменно, и однажды он опротестует вколачиваемую дядей аксиоматику, и вообще далеко пойдёт, если дядя не прибьёт его здесь и сейчас: он потому-то парню имплантов и не вставил, чтобы обеспечить себе полную свободу бичевания: до тех и сверх тех пределов, где осудит даже местная секта. А сейчас дядя взялся за мальчишку всерьёз - просто потому, что более всего на свете мечтает его изнасиловать. Похоже, ныне здоровье, а то и жизнь Педро в большей опасности, чем когда бы то ни было: просто потому, что после общения со мной мальчик вёл себя слегка иначе: хотя бы мимикой, микродвижениями - но дядя это заметил и теперь жаждет крови. Жаждал... Сейчас он стоит с плёткой в руке и пялится на меня. И в голове его ни единой связной мысли. - Вообще-то Педро большую часть вечера помогал мне, а это не грех, - говорит Валери, вынимая из волос застрявшую там нейлоновую похоронную розу. - А вы... собственно, кто? - пробулькал дядя, не разумея, что говорит: пока лобные доли искали и не находили подходящую гипотезу, зона Брока выдала нагора первый попавшийся паттерн, из которого следовало: дядя - хам не только с Педро, но и вообще со всеми, кроме тех, от кого зависим. - Это Валери, она - неупокоенная. Помнишь историю пастора: её неправильно похоронили и теперь она ищет тех, кто похоронит её правильно. Она от Господа узнала о нашей церкви и попросила меня приютить её до утра, пока церковь закрыта. Но я не совершил греха: она легла в чулане в гроб - ей можно, она мёртвая, а я под лестницей сидел. При этих словах Валери едва ль не возблагодарила Господа, или кто там ещё еси на небеси, за то, что весь вчерашний день пряталась в той самой церкви, где прочла и изучила весь местный легендариум: от того-то после и выдала себя за неупокоенного мертвеца, за которого неправильно молились, скопировав историю с побасенок пастора-основателя данной секты. Жаль, пересидеть ночь в церкви не вышло, так как нынешний пастор, уж давно ведя безнадёжный бой с мутантной молью, решил проверить на ней новый, будто бы высокоселективный яд - однако Валери решила не проверять на себе его селективность - и пришлось ретироваться. - В самом деле? - произнесла меж тем дядина зона Брока, так как остальные отделы мозга свалились в когнитивный шок. Но Валери не снизошла до ответа: стремительная, как привидение, она подошла к дяде, на ходу выстукав по половице нужный паттерн, отчего дядя перешёл в состояние высокой внушаемости. Впрочем, можно было обойтись и без этого: он не успел овладеть собой и его мозг сейчас был крайне уязвим. - Представь себе на кресте самого себя! Себя, распятого с Христом рядом! - зашептала Валери ему в ухо, одновременно танцуя пальцами по дядиной сонной артерии, после чего что есть силы впившись ему в плечо. Представил, да? А теперь тебя бичуешь ты же - вот этой плёткой, заодно попадая и по распятому Христу. Ты пытаешься защититься или бежать, но твои руки и ноги прибиты к дереву - ты-другой сделал это! И кричать не выходит: грудь сдавлена, суставы сводит нестерпимая боль, из них выворачиваются кости, рвуться сухожилия, но тебе-другому это в радость, ты-другой едва не кончаешь от того, что ты мучаешься, ты-другой жаждет тебя изнасиловать или истязать дальше, и выбирает истязать, так как уже давно кончает лишь от чужого крика - и потому пощады от него не жди! От себя пощады: ты здесь и на кресте одновременно, и пока один ты корчишся - второй исторгает семя! Издав стон, дядя повалился на бок. - Что это с ним? - встрепенулся Педро: воспользовавшись произошедшим, он вывернулся из дядиной хватки, но ухо до сих пор потирал. - Я передала ему слово Господне: пока я спала, дух мой побывал на небесах и я рассказала Христу о твоём желании. И услышав слово Божье, твой дядя пал ниц под грузом грехов своих и пролежит так до полудня, душою отлетев к престолу Христову и там слёзно каясь. - Спасибо! - только и смог вымолвить Педро. - Ну а если так - пора спать. Ты что-то ел? - Сейчас, я мигом, на кухне есть быстроразогрев в пакетах. Тебе что дать? - Мне земного уже не надо, - сказала Валери печально, хотя на самом деле подкрепится ей крепко не мешало: хоть быстрогревом, хоть дядей. - Ты сейчас к себе в гроб? - спросил Педро, уплетая макароны. - А можно здесь? Там правда крысы - ещё укусят. - А как же... в одной комнате вместе? - А мы, как то бывало у рыцарей в Средние века, ляжем на твёрдые камни - вместо них голый пол сойдёт, и положим меж собою меч либо что-то острое. - Это подходит? - в руках Педро блеснул венец из колючей проволоки. - Вполне. Дай, разогну! Матрасы с клопами Валери подняла да приставила к стенам, освобождая на половице место, Педро лёг, положив рядом бывший терновый венец, ныне ставший стальной сколопендрой, а Валери тем временем склонилась к дяде, который едва дышал, пребывая в кататоническом ступоре. И там, в онейроидном бреду, он продолжал представлять себя на кресте, истязаемого им же самим, попеременно то падая в болевой шок, то извергая семя. Валери быстро расстегнула ему брюки и оторвала от подштанников кусок с тем, что ныне оградит их от клопов. - Что ты делаешь? - спросил Педро. - Добываю естественный клей, которым поделился с нами твой дядя. Сейчас мы смешаем его с толикой жидкого мыла и обведём кругом наше ложе. Он не высохнет до рассвета, а значит, клопы, которых у вас немало, не смогут тебя укусить. - Ух ты! А в другой раз так можно? - Можно, но не стоит. Лучше вывести их, а то они, наверно, и молится мешают. - Дядя говорит - клопы закаляют волю. - А вот здесь он не прав, так как они ещё и мешают спать, а значит - мешают беседе души с Господом. - А ведь точно! Надо дяде сказать. А он... больше драться не станет? - Не станет, и ещё долго не станет, вот только тебе от него пора в мир - ведь и Христос не сидел на одном месте, а странствовал: сначала плотничая, потом - чудотворя. - Это он сам обо мне сказал - там, пока ты спала? - Да, именно так. И странствие твоё начинается завтра, и ради него я до времени не покину сей бренный мир. А ты должен сделать следующее: - пальцы Валери вновь стали выстукивать по половице сложный ритм. - Я слушаю. - прошептал мальчик. - Завтра мы отправимся в путь, не дожидаясь того, как очнётся дядя, и мы пойдём к тем неправильным небесам, где пребывает твой дедушка. У их ворот я тебя покину - мне не стоит долго бродить потерянной душой и потому я, проводив тебя, отправлюсь в вашу церковь за правильной молитвой, а ты смело войдёшь во врата неправильных небес, и спросишь: как вызвать дедушку, после - поговоришь с ним, а потом останешься там до заката и будешь громко свидетельствовать в том нехорошем месте о том, как молится правильно. А дедушке ты расскажешь всё-всё-всё о том, как тебе жилось у дяди, после чего он, возможно, выйдет к тебе сам, но не сразу. Сначала за тобой придут добрые люди и отведут в большой-пребольшой и тёплый-претёплый дом, где много других детей и совсем нет клопов. Только обо мне не рассказывай: ни к чему, что бы на неправильных небесах что-то узнали. - Хорошо, я так и сделаю, - пробормотал Педро словно сквозь сон, после чего лёг с Валери рядом по другую сторону разогнутого тернового венца, однако вскоре встал, подошёл к распятию и стал снимать его со стены. "Зачем я меняю его судьбу? - спросила сама себя Валери, даром что делала то ну очень редко. - Тоже предвидение? Он может сделать нечто важное, а то и невиданное? А ведь почему бы и нет..." А мальчик тем временем снял тяжёлое распятие, бережно уложил его на пол, сбегал на кухню, принёс оттуда нож и стал вынимать им гвоздики, которыми был прикреплен к фабному дереву алюминиевый Христос. - Пожалуйста, потерпи чуть-чуть! - шептал он при этом. - Я осторожненько! Но если тебе вдруг станет больно - не обижайся! Зато потом не будет больно уже никогда! Наконец-то я тебя снимаю!