Огненный шторм в ромашковом чае

Бауэр Стрит, 712/8. Галифакс, Канада 22 сентября 2000, 23.32 Коннор перешагнул порог и вытянулся в струну, напряжённо вслушавшись. В квартире царили мрак и тишина, и спустя пару мгновений он рвано выдохнул, почувствовав, как безмолвная темнота не поглощает тревогу, а усиливает. Прислонился спиной к двери и сполз вниз, устало прикрывая глаза. Хрипло вдохнул ртом и задержал дыхание, в очередной раз приказывая себе успокоиться, переключиться на домашнюю обстановку и хоть немного расслабиться. Его до сих пор трясло от перенапряжения, хоть стрелки часов неумолимо приближались к полуночи. День подходил к завершению, и первое измотавшее событие случилось около девяти часов назад. Но второе продолжалось, и Коннор уже не знал, от какого из двух колотит сильнее. Тщетно надеялся — когда придёт домой, станет легче. Однако дрожь не унималась, и сейчас, оставшись наедине с собой, он ощутил, как застучали зубы, а подкаты бессильной ярости, затмевающие разум, стали ещё более сильными. Мысли сами по себе понеслись, прокручивая перед глазами длинную ядовито-кислотную плёнку случившегося за день. И сначала во всей красе развернулась рабочая ситуация, первой выбившая из колеи. — Питер, я сказал, нет! Треск электричества, слышный даже через динамики телефона. Крики… Обрыв связи. Ощущение, будто за шиворот вылили ведро ледяной воды. Беспокойство. Неизвестность. Проклятое дрожание рук и даже коленей. Невыносимо длинный путь за рулём до лаборатории и туманная пелена вместо дороги. Ударивший в нос запах перегоревшей проводки и опалённой плоти… Коннор сильнее зажмурился и, стукнувшись затылком о дверь, тут же следом приложил указательные пальцы к гудящим от напряжения вискам. В редкие минуты, как теперь, он завидовал другому кейс-менеджеру, Мэтту Прэйгеру, который славился на всё Управление своей эмоциональностью и несдержанностью. Прейгер мог, не стесняясь в выражениях, наорать на членов своей команды или просто выпустить пар, бросив стул или чашку в стену. Поэтому с ним неохотно соглашались работать как новички, так и старожилы. Зато с Коннором хотели работать практически все, ведь профессор Дойл значился в Управлении образцом дисциплины, такта и этики. Он никогда не срывался на подчинённых, что бы они ни натворили. Он вообще никогда не орал, да и голос повышал крайне редко. Больше всего чтил субординацию, решал любую проблему, даже ту, которую остальные старшие следователи классифицировали как беспросветную. Оставаясь всегда спокойным и рассудительным, Коннор прикрывал пятую точку каждого. Естественно, иногда под удары высшего руководства взамен подставляя собственную. Но его репутация в Управлении всегда оставалась безупречной как раз потому, что он не боялся брать сложные дела и честно сознавался в своих неудачах, ни на кого не перекладывая ответственность… Конечно, порой ошибался и тогда выедал себе по ночам нервы. И хуже всего чувствовал себя, когда от его решений страдали люди. Поэтому тщательно взвешивал каждый шаг, и когда что-то шло не так, образец профессионализма и спокойствия для коллег кипел внутри, изо всех сил сдерживая проявления разрывавших эмоций. Никто из подчинённых не знал, как Коннор корил себя за промахи, однако именно тщательное обдумывание каждого звена ошибок позволяло ему в следующий раз их не допускать… Вот только случались крайне редкие ситуации, когда против его решений подчинённые шли напрямую, и их твердолобость, желание доказать собственную правоту иногда приводили к печальным последствиям. Именно сегодня Коннор впервые в жизни совершенно непрофессионально, но от души захотел врезать Питеру Эксону, по милости которого в мобильной лаборатории перегорела вся проводка и техника, а несколько человек попали в больницу. Питер ослушался прямого приказа. Будучи уверенным в своих теориях, он всё же решился провести эксперимент по выявлению способностей у пятнадцатилетней девочки, управляющей электрическим током силой мысли. Коннор в этот момент находился за десять миль от лаборатории, и теперь ему казалось, доносящийся по рации электрический треск, смешивающийся с криками, долго будет преследовать его в кошмарах. С минуты, как он ступил на порог лаборатории и узнал о результатах опытов Эксона, его нервы горели не хуже проводки. Коннор без возражений смирился бы с выговором и вычетами из зарплаты, ведь по чьей бы вине ни случилась авария, старший следователь отвечал за произошедшее первым. Коннору было плевать и на маячивший на горизонте выговор, который будет внесён в личное дело. Его мучила неизвестность. Одна из техников команды, Элли Симс, угодила в реанимацию в тяжёлом состоянии, и врачи пока не давали никаких прогнозов. Сидя на полу своей квартиры, Коннор закрыл лицо ладонями. Одна тончайшая нить оставалась до окончательного разрыва терпения. Умом он понимал — сам бы никогда не принял решение, зная о рисках и опасности для членов команды во время проведения эксперимента. Питер же был убеждён в своей правоте и пошёл наперекор. То, что сам серьёзно не пострадал, чудо… И пусть они сделали разный выбор, один из которых был неправильным, однако Коннор всё равно считал — доля его вины в инциденте есть. Если бы он по дороге в лабораторию не заехал в аптеку, то прибыл на работу раньше и смог бы не допустить случившееся. Теперь же он не мог прекратить думать, а вдруг кажется, что получается рассуждать здраво, когда ему плохо? Может, он всё-таки не слишком ясно донёс своё решение до Питера? Может, упустил из вида нечто ещё, пока изо всех сил пытался игнорировать боль и думать о расследовании? Хотя можно ли найти двусмысленность в категоричном приказе «Нет!»? Но… Сколько ещё пройдёт времени до момента, когда кто-то травмируется не из-за самонадеянности другого человека, а из-за его собственных ошибок? Сколько можно себя обманывать и думать, что получается тянуть обязанности руководителя? Он давно уже понял — ему нужна не такая желанная некогда должность начальника, а отдых и лечение… Лечение… От этого слова хотелось взвыть, вцепившись себе в волосы. От одной мысли о больнице, врачах, обследованиях прошибало потом. Нет, только не сейчас… Но как поступить, если именно здесь и теперь ему плохо настолько, что не хватает больше сил банально стоять на ногах? Вот только врачи бессильны, таблетки не помогут. Но Коннор прекрасно знал, кто может облегчить его состояние даже просто своим заботливым голосом. И стоило в мыслях коснуться женского образа, как к горлу подкатил ком, а к глазам — слёзы. — Адриана… — прошептал Коннор, задрожав. — Где ты? Он не мог её найти. Она, её отец и даже Дерек Рейн не отвечали на звонки полдня, и эти восемь с половиной часов значили целую вечность для Коннора. Он отчаянно надеялся застать её в своей квартире, хоть и знал — разработка очередного задания снова не позволяла Адриане прилететь на выходные в Галифакс. Глупо было надеяться, что она с обеда не отвечает на звонки, потому что вдруг решила сделать ему сюрприз. Сюрпризы Адриана ненавидела, и Коннор в последнее время тоже. Но этому он бы обрадовался, как ребёнок. Ведь сейчас уже не знал, на какую стенку кинуться… Он тяжело вздохнул, поморщившись, и встал на ноги. Тихо приоткрыл дверь спальни Адама и убедился, что тот крепко спит. В гостиной Никки тоже сопела в кроватке. И даже милый и родной вид дочери, по которой он соскучился за день, не сильно успокоил и остудил градус кипения. Коннор плюхнулся на диван и откинул голову на мягкую подушку на спинке. Тишина определённо начинала раздражать сильнее, хотя на шумном рабочем месте он её желал как никогда сильно. Но именно в долгожданном безмолвии Коннор позволил страхам, опасениям и тревогам захватить его. И полностью отдался ощущениям, терзающим весь день. Он положил под рёбра ладони, тут же ощутив кожей рук болезненную пульсацию. Изнутри словно кто-то бил молотком, и удары заставляли брюшину неприятно сокращаться. Коннор мысленно взвыл, чувствуя, как бешеный пульс сводит с ума, раскаляет и надрывает и без того натянутые до предела нервные струны. «В солнечном сплетении пульсирует обычно от недостатка энергии. Обычно вашей… Но, поскольку вы связаны с Адрианой, может, и её…» Слова отца Адрианы неприятно зазвенели в ушах, заставили Коннора скривиться и согнуться. Измотанный и уставший, он не мог похвастаться тем, что в нём остались хотя бы скудные брызги силы даже чисто в человеческом понимании. Но доводило до ужаса другое. Адриана тоже истощена. Он знал это… И её молчание сводило с ума. За вторую половину дня Коннор сделал бесчисленное количество звонков и отправил десяток смс. Пропустил последние новости о состоянии здоровья Симс, пока судорожно пытался забронировать билет на рейс в Вашингтон. Не успел… На машине до Вашингтона ехать часов семнадцать, всё же разумнее переждать ночь и вылететь первым рейсом. Вот только это «переждать» в неизвестности сейчас пугало и изводило до удушья. Вновь плотно зажмурив веки, Коннор постарался вспомнить каждое слово Адрианы, сказанное ему без четверти три во время их последнего телефонного разговора. Он машинально отвечает на звонок и подносит трубку к уху. — У тебя… У тебя всё нормально? — спрашивает первым. — Коннор? Коннор, как ты? — вместо ответа раздаётся вопрос, заданный взволнованным голосом. Перед глазами мелькают медики с носилками, мимо проносят Элли. Ужас крепко держит за горло, пальцы, сжимающие телефон, дрожат. — Адриана… Я перезвоню позже… Вынырнув из воспоминаний, Коннор встрепенулся. И как сразу не догадался?! Что, если пробудились способности Адрианы? Иначе почему Адриана начала беседу с вопроса о нём? Сама же не ответила, всё ли у неё нормально. А он не переспросил. Почему сразу не дошло, что Адриана позвонила в самый напряжённый момент, когда у него сердце проламывало грудную клетку бешеным ритмом, а он пытался собраться и действовать? Она спрашивала, как он, но всё ли нормально было в эту минуту с ней самой? Он перезвонил, как смог, но ответом ему стали только длинные гудки, до сих пор сверлящие своей монотонностью мозг. Коннор опять уложил руку на солнечное сплетение, тщетно пытаясь разделить ощущения и в тишине лучше понять происходящее с ним. Он с самого утра чувствовал себя крайне неважно. Мышцы ныли во всём теле, голова кружилась, перед глазами сверкали красные молнии, постоянно накатывала тошнота, желудок неприятно и опасно ныл, предвещая скорое начало приступа. Поганые ощущения всегда заставляли ощущать себя как на пороховой бочке. Любой, даже самый дальний отголосок и мимолётный намёк на спазмы вынуждал остро чувствовать ремень напряжения, который стягивал не только живот, но и грудную клетку, вызывая приступы паники. И ещё то, что Коннор ненавидел больше всего — беспомощность перед ситуацией. И эта проклятая беспомощность умножилась в десятки раз после возгорания в лаборатории. Но его люди, смотревшие на сожжённый зал и переживавшие за состояние коллег, нуждались в нём. Спокойный, внушающий доверие старший следователь всегда мог хоть чуть ослабить напряжение в коллективе. И сегодня он чеканил рассудительные слова, видел, как ему кивают и расходятся по своим местам, кидая в ответ благодарные взгляды. Он не мог быть слабым, не мог позволить себе опустить руки… Поэтому упорно игнорировал мольбы внутреннего голоса сбавить обороты, выпить воды и полу-лечь в кресло. Вместо этого, раз за разом стирая испарину со лба и не в силах полностью разогнуться, звонил в больницу, чтобы узнать, как дела у пострадавших, разговаривал с техниками, рассматривал данные, которые удалось частично получить после проведённого эксперимента. Несмотря на дикое желание наорать до потери голоса и разукрасить лицо Питера синяками, Коннор нашёл в себе силы не избить, а, наоборот, утешить коллегу, понимая, и ему тяжело. Не первая ситуация, когда одному из команды думается — именно его теории и стратегии правильные. И Коннор знал — Питер более рисковый парень, чем он сам. Зато в другом они очень похожи — за свой промах оба долго съедают себя живьём. Но станет ли от самопожирания легче? Неизменно возвращаясь в конференц-зал и проклиная невыносимо длинный день, Коннор с глухими стонами глотал бесполезные таблетки в надежде, что они хотя бы чуть ослабят спазмы. Но вместо избавления получил другое. После очередного принятия лекарства Коннор наконец позволил себе сесть в кресло и внимательно прислушаться к ощущениям внутри, которые до этого невероятными усилиями пытался игнорировать. И онемел от ужаса… Пульсация в солнечном сплетении… Адриана! Волнение за неё моментально обратило забитую волей сильную боль в невыносимую, и теперь Коннор испытывал доводящую до белого каления злость. Разрываясь между работой и сумасшедшей тревогой за любимую, он уже из последних сил сдерживался, чтобы не обрушить собственные эмоции, а возможно, не только их, на кого угодно. Даже был совершенно не против разметелить в пух и прах представление о себе, как о неэмоциональном эталоне профессиональной этики. Ведь его ещё сильнее, чем в обычные дни, накрывало отчаянием и безысходностью, а гнев на своё бессилие окрашивал реальность в алые оттенки. Теперь хотелось кричать не от злости, а от… пугающей тишины по ту сторону провода. И клятое молчание ужасно хотелось заполнить хотя бы своим срывающимся голосом… Может, вместе с криками он бы смог ещё выпустить из себя частицы боли, острыми гранями режущие нутро? Ведь с каждым новым оборотом мыслей и подкатом эмоций живот болел лишь сильнее, и через пару часов желание Коннора изменилось. Теперь он мечтал без сил упасть на холодный пол лаборатории, жалобно заскулить, скрутившись в калачик, и уснуть с именем Адрианы на губах… Или хотя бы остаться в одиночестве, чтобы полчаса отдохнуть. Но снова засунул свои потребности в дальний угол и собрал экстренное совещание, которое мог провести только сам… Коннор оборвал плёнку воспоминаний, дальше проматывать её не хотелось. Опять достал мобильный и глянул на часы, машинально отметив — уведомлений нет. Отчаянно зарычал и отшвырнул телефон, продолжая горячей рукой массировать спазмированные мышцы солнечного сплетения. И вдруг пульс неожиданно затих. Сделав несколько осторожных глубоких вздохов, Коннор в неверии постучал по груди. Разогнулся, глядя невидящим взглядом перед собой. Боясь вдохнуть, вдавил пальцы в живот, пытаясь там что-то нащупать. — Только не это, — глухо пробормотал он. Внутри стало пусто. Ни единого отголоска на пульсацию или спазмы. Брюшная полость словно превратилась в дыру и не ощущалась как часть тела. Пылающая жаром волна паники окатила голову и плечи, но Коннор, обхватив себя за живот, всматривался в темноту за веками и не чувствовал разрыва связи. Слишком ясно в памяти горели выжигающие ощущения двух прошлых раз… И сейчас он знал: Адриана жива… Но она окончательно потеряла силы. И ей срочно нужно восстановиться, но как? И где она? Коннор снова задержал дыхание. Ужас всё более ощутимо сжимал в липких объятиях, теперь ещё и подсунув леденящие душу образы. Холодный пол… Разрывающий изнутри жар. Один лишь вдох. Пустота внутри. Окровавленные ошмётки разодранной кожи. Смерть. Некогда жуткий образ в памяти существовал неотрывно от событий, связанных с его заражением. Но теперь… Теперь Коннор чувствовал, как из солнечного сплетения вырывают его возлюбленную. И погибает не он. Умирает она. — Нет! — прохрипел Коннор, вскакивая на ноги. — Нет! Он в очередной раз набрал номер Адрианы, но в ответ опять раздались только гудки. Позвонил её отцу, но его мобильный и вовсе оказался выключен. Тем же самым «ответил» и номер Дерека Рейна. До хруста пластика Коннор сжал аппарат, утробно зарычал и чуть не швырнул его в стену. Благоразумно сунул в карман, не оставляя надежды — рано или поздно ему перезвонят. Но остатки здравомыслия всё сильнее разбивала бьющая через край и захлёстывающая сознание колючая тревога. Почему, чёрт бы их всех побрал, ему не отвечают? Как назло, начальник Адрианы несколько часов назад поднял трубку моментально и сказал, что Адриана отпросилась у него по состоянию здоровья. А больше он ничего не знал. Держась за живот и раз за разом царапая его ногтями, Коннор заметался по комнате. Сила безвозвратно утекала и из него, и из неё. Как он мог её удержать? Доводящая до исступления пустота внутри него пожирала остатки чувствительности и требовала заполнения. Вот только чем? Коннор резко дёрнулся, припомнив обрывок одной из фраз Адрианы: — Наша энергия может восстанавливаться и пополняться, когда мы едим… И будто по щелчку пальцев тут же бешеными темпами начало нарастать чувство голода. Но не в животе, а где-то на уровне сознания. Коннор сдавил руками виски и с трудом проглотил вязкую слюну. Снова уложил ладони на солнечное сплетение, выступавшее единственным местом связи с Адрианой. Ничего. Иглы страха прокалывали кожу, больно втыкаясь в конечности, голову и верх спины, но центр тела упорно не хотел отзываться на прикосновения. Быстрыми шагами Коннор вошёл на кухню, остановился возле холодильника и прислонился к прохладной дверце лбом, всматриваясь за закрытыми веками вглубь себя и стараясь думать только о пополнении энергии. Чего ему хотелось сейчас? На языке вдруг возник вкус яблок. Слух выловил еле слышное урчание желудка, и Коннор нахмурился, вновь потерев живот. Опять ничего. Представил яблоко и вновь услышал тихий жалобный стон абсолютно пустого нутра, в котором сегодня оказалось лишь несколько чашек чая и воды. Уперев ладонь в холодильник, Коннор шумно выдохнул и нервно оскалился, отчего-то не решаясь дёрнуть на себя дверцу. Невыносимо… Невыносимо постоянно держать себя в руках. Не показывать своё истинное состояние, потому что он — прежде всего профессионал, привыкший забивать прорывающиеся эмоции вглубь себя. Невыносимо не говорить о своих чувствах, ведь это может навлечь беду на любимую, пусть и разрывает в клочья его собственное сердце. Невыносимо не есть сутками из-за боли и тошноты, а потом так же невыносимо сдерживать резко накативший голод… Невыносимо потом страдать и мучиться от всё же проигранного сражения, когда после приёма пищи наполненный желудок куда больнее, чем пустой, скручивается узлом. Действительно ли сейчас нащупан способ наполнить себя не просто едой, но и силой, нужной Адриане? И ему самому? Или это снова кривое искажение действительности из-за страхов?.. — Боже… — простонал Коннор, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. А к вискам — воспоминания о сеансе у своего психиатра… — Твои ассоциации после Архангельска замкнулись в извращённой форме, Коннор. У тебя серьёзное расстройство на фоне потрясений и переживаний. Кошмары раз за разом возвращают тебя в состояние, когда кажется, что паразит вырвался на свободу, разорвав брюшную полость. И там пусто… Ты умираешь. Просыпаешься и чувствуешь невыносимую боль в животе, но тебя отпускает паника и ужас… Потому что ты жив. Вполне возможно, с Адрианой переживаешь то же самое. Когда её нет рядом с тобой, ты подсознательно чувствуешь себя пустым… Мёртвым. И эта боль рождается, чтобы убедить тебя в обратном. Но по какой-то известной только тебе причине ты пока не можешь получить то наполнение, которое поможет избавиться от приступов. Поэтому организм может искать другие формы насыщения либо отвергать их вовсе. Его организм чаще отвергал… И сколько они с Антоном ни разбирали это состояние, улучшения не наступали. Коннор не хотел есть против воли. Да и один вид продуктов порой вызывал сильное отвращение… Но стоило ему оказаться рядом с Адрианой, он мог съесть всё приготовленное для него. И дурно ему ни разу не становилось. Зато становилось плохо в первые дни после того, как Адриана улетала в Вашингтон. Тяжесть, боль постепенно нарастали, и тошнило даже от постного супа или пюре. К среде Коннор задерживал дыхание, чтобы не вдохнуть лишний раз запах каких-нибудь бутербродов или гамбургеров, которые уплетал рядом Питер. К четвергу обходился лишь водой, в надежде, что в пятницу Адриана прилетит… И выход из замкнутого круга виделся только один… — Коннор, ты же сам прекрасно понимаешь, проблема именно в этом. Пусть ты не можешь мне рассказать, почему молчишь… И по какой причине не говоришь ей о своих чувствах. Но, кажется, не осознаёшь, что у тебя уже вторичные нарушения начались на фоне изломанных ассоциаций с ощущением пустоты и болью. Началось расстройство пищевого поведения, которое будет усугубляться, и к фантомным болям присоединятся вполне себе обычные, вызванные нарушениями в работе органов желудочно-кишечного тракта. Он хорошо помнил свой ответ доктору Хендриксу. — Я всё понимаю. Но я дождусь того, чего должен… Я дал слово, и я его не нарушу. Ты же знаешь, я готов рисковать собой, но никогда не поставлю под удар других людей. И речь о жизни Адрианы. Если её вдруг не станет… не будет больше такого наполнения, которое докажет мне, что я смогу жить дальше без неё. Он знал, ради чего терпел даже то, что выносить было сложно. Знал, способен пережить страдания, лишь бы не подвергнуть Адриану опасности. Но теперь ситуация вроде наконец-то изменилась. Ведь барьеры рухнули?.. Неужели наконец обрушилась стена, отделяющая их друг от друга и не позволяющая ему сделать шаг Адриане навстречу? Но Коннор совсем не так представлял долгожданный момент. Кажется, сейчас Адриана нуждалась в нём не меньше, чем он в ней. И явная угроза для её жизни всё же возникла, только теперь в быстром истощении пробудившихся сил. Так почему же они утекали из неё? Коннор вскинул голову и посмотрел на белый потолок, по которому пробежало несколько красных росчерков. Нахмурился, закрыл глаза и пристальней вгляделся во внутреннюю черноту. Теперь ему показалось — он видит слабеющий и угасающий огонь, который бережно обнимают и окутывают собой синие волны. Но сверху на два пульсирующих в одном ритме сгустка словно кто-то накинул алую сеть, похожу на сплетение кровеносных капилляров. Она, быстро и агрессивно сжимаясь, поглощала тандем пламени и воды, стремясь раздавить его или уничтожить. Коннор потёр руками лицо, зажмурившись сильнее, и мысленно постарался разорвать алые путы. Едва погасил внезапный подкат злости, опаливший изнутри. Но нечто чужеродное от его усилия разлетелось на пунцовые брызги, а лазурные ручейки снова гармонично распрямились и потянули за собой медленно выравнивающееся пламя. В местах, где красный и синий соприкасались, сверкнул фиолетовый. Коннор, выдохнув, открыл глаза. Но вместо облегчения почувствовал умножившуюся опустошённость. Здесь он один… Опять один… Хотя нет, в паре с полной пустотой, будто бы доказывающей — он умер изнутри. Вот только может ли пустота быть полной? Но как и чем её заполнить, если кажущееся во внутренней тьме нечто алое то и дело пожирало его существование и чувства, сросшиеся с жизнью? Коннор несколько раз стукнулся лбом о металлический корпус холодильника, зажмурившись. — Родная… Где ты? Что с тобой? И что… что же мне сделать? Как тебе помочь? Это… правильный выбор? — Он вновь с опаской посмотрел на холодильник и скривился. Раз за разом ударяя себя по солнечному сплетению и не чувствуя ничего, обронил гортанный стон. Ресницы стали влажными. Сейчас, наедине с собой, Коннор не собирался сдерживаться. Здесь, на своей кухне, он мог быть настоящим. Полностью обессиленным, растерянным и разбитым. Коннор уставился ненавидящим взглядом на серый металл. До рейса в Вашингтон осталось более семи часов. Семь часов бесконечной игры в ментальную рулетку, где каждая мысль разносит мозг, но не дарует облегчения. Никакого ответа не будет, решение, как всегда, нужно принимать самому. И если еда действительно может хоть как-то помочь восстановить силу, значит, нужно попытаться наполнить себя ею, раз других способов нет… И надеяться, Адриане такая подпитка пойдёт на пользу. Открыв дверцу холодильника, Коннор увидел приготовленные Адамом на завтра блюда. Не сильно рассматривая содержимое кастрюль и мисок, Коннор поставил их на плиту и стол. Наспех разогрел еду, которую невозможно есть холодной. И если голод не часто тревожил Коннора, то жажда измучивала постоянно. Он пил воду вместо еды и за едой, и сейчас тоже наполнил до краёв большой графин, зная, что осушит его до дна к концу своей поздней трапезы. Принявшись за еду, Коннор словно погрузился в транс и почти не обращал внимания, насколько быстро пустеет посуда перед ним. Овощной суп исчез за несколько минут и не оставил после себя хоть малое ощущение сытости. Поэтому следом Коннор рассеянно заполнил до краёв вторую тарелку. Но и после неё образовавшаяся на месте пульсации дыра под рёбрами меньше не стала. Коннор тяжело выдохнул через рот и отложил ложку. В последнее время он и половиной одной порции наедался и чувствовал себя изрядно переевшим, если доедал до конца. Но сегодня суп будто пролился мимо по-прежнему пустого желудка. И Коннор решительно поставил перед собой блюдо с лапшой и отбивными. Он стал есть медленней, старательно пережёвывая и запивая водой съеденное. После нескольких дней вынужденного голода всё же хотелось хотя бы уловить запах и распробовать вкус пищи. И долгожданное наполнение, которое должно было восполнить силу и хоть немного успокоить, осадить тревогу и переключить мозг с пожирания себя на переваривание пищи. Доев последнюю отбивную и выпив половину воды из графина, Коннор потрогал натянувшийся ремень в брюках. Безуспешно попробовал проскользить пальцем под него. Фыркнул и резким движением откинулся на спинку стула. Расстегнул пряжку и с брезгливостью на лице вытащил концы ремня из боковых шлёвок. Потирая округлившийся и затвердевший живот, Коннор поднял отяжелевший взгляд на холодильник. Затем снова опустил глаза в несколько стоявших перед ним пустых тарелок. Прекрасно понимая — внутри оказалось уже более чем достаточно еды, Коннор всё равно слышал жалобное урчание желудка и не ощущал ни единого намёка на насыщение. Всё съеденное падало и бесследно растворялось в дыре, не оставляя ни следа наполнения, ни удовлетворения… Ни хотя бы едва уловимого отголоска на отрезвляющую боль. Которой он бы даже сейчас обрадовался. Ведь выносить дыру в нутре, сравнимую с чувством смерти, своей или Адрианы, невозможно… А боль всегда напоминала о жизни и возвращала назад, в каких иллюзиях он бы ни блуждал… Но петляние по коридорам всё сильнее оживавших страхов продолжалось… Едва задетый взглядом молчащий телефон всякий раз заставлял почувствовать биение сердца в горле. А в животе ещё сильнее зиявшую пустоту… Адриана… Коннор стёр капли пота с лица, медленно облизал губы и дёрнул в очередной раз дверь холодильника. Когда от хранившейся половины яблочного пирога остались лишь крошки на большой тарелке, Коннор жадным взглядом обвёл и их. Попытался наклониться, чтобы собрать всё до остатка языком, но мимо воли с губ сорвался тяжёлый хрип. Коннор чуть отодвинулся от стола и неверящим взглядом уставился на распёртый живот. Опустил ладони, аккуратно надавив. Но руки продолжали касаться пустоты. Коннор расстегнул пуговицы, похлопал руками по бокам, скрестил пальцы на солнечном сплетении, нажав посильнее. Наружу вырвался проглоченный воздух, и дышать стало чуть легче. Вот только никаких ощущений под руками и внутри так и не появилось… Беспокойный взгляд метнулся по кухне и зацепился за коробку с ромашковым чаем на полке. Коннор печально улыбнулся, но тут же болезненно скривился, закрыв лицо руками. Он сжал ладонями голову, и глаза вдруг начали закрываться сами по себе. Мысли потекли вяло и повели его в сторону постели, хотя безумно хотелось рухнуть под стол и больше никогда не вставать. Коннор бросил последний взгляд из-под полузакрытых век на серый экран мобильного, взял его в руки и с трудом поднялся со стула. Шатаясь, будто он осушил бутылку виски, а не опустошил холодильник, Коннор доплёлся до своей комнаты. Пыхтя, стянул брюки, небрежно бросил пиджак и рубашку на кресло, а телефон сунул под подушку. И, тяжело дыша, рухнул на неразобранный диван. Поза на спине всегда казалось Коннору максимально неудобной для засыпания, и он, морщась, долго ёрзал на месте. Вдруг вспомнил точно такую же ночь, когда с трудом глотал воздух, выбитый из лёгких поднятым под самую глотку переполненным желудком. После случившейся близости Адриана улетела вечером следующего дня в Вашингтон. То чувство, пока она была рядом, дарило негу, спокойствие и ощущение уюта. И как только за ней закрылась дверь, его накрыл приступ волчьего голода. Он боролся с ним сутки, но всё же проиграл. И точно так же съел тогда почти всё содержимое холодильника. — Иногда ты срываешься, переедая, когда уже больше не можешь выносить ощущение дыры и той доводящей до исступления пустоты. Но еда не облегчает ситуацию, верно? Коннор болезненно оскалился, прижав руку к солнечному сплетению. Неужели он, будучи уверенным, что любит другую, отреагировал таким извращённым способом на потерю Адрианы? Желанием набить себя до отказа едой, чтобы не чувствовать пустоту в месте, откуда уже однажды вырывали жизнь? Теперь это слово значило нечто большее, чем существование. И, может, Адриана уже тогда являлась для него более значимой и дорогой, чем он осознавал? Но означало ли сейчас, что он всего лишь опять пошёл на поводу у своих страхов и искажённых установок? И его любимая всё ещё без сил, а он по-прежнему без понятия, как ей помочь? Коннор долго не мог уснуть, дыша через раз и уничтожая себя мыслями, но в какой-то момент усталость всё-таки заставила его ненадолго провалиться в беспокойный сон. В половине третьего ночи Коннор открыл глаза и с трудом втянул воздух ртом. Пошевелить даже кончиками пальцев не выходило — каждую мышцу в теле будто залили свинцом. Уснув, он всё же перевернулся на правый бок и сейчас никак не мог вернуться на спину, с хрипами пытаясь вдохнуть. Он скривился и тихо застонал от резко нахлынувших ощущений. Нагрянула боль, заполняющая пустоту внутри так, словно в солнечное сплетение воткнули нож и начали наматывать кишечник на лезвие, а сверху закинули зажигалку, которая разом прожгла от глотки все внутренности вниз. Живот раздулся ещё сильнее и стал каменным, а боль в нём скрутилась остро жалящей змеёй. Спазмы учащались с каждым натужным вздохом. На ресницах застыли слёзы страха, а волосы стали мокрыми от осознания — сейчас наяву развернётся самый жуткий кошмар. А в памяти первым возник оставленный на кухне пакетик с ромашковым чаем и следом она… Адриана. Коннор кое-как через сковавшие ощущения дотянулся до мобильного и снова не обнаружил никаких уведомлений. Чертыхнулся, мрачно представив размер клумбы лекарственных цветков, призванных погасить пожар из боли, тревоги и волнения внутри него. Тут и плантации будет мало. Попытка встать, чтобы сходить попить и попытаться охладить жгучую изжогу, провалилась. Лезвие ножа внутри превращалось в мясорубку, не давая привстать. Резким ударом по рёбрам отозвалась вернувшаяся пульсация, и на миг Коннор испытал облегчение — связь вернулась. Однако мысли об Адриане разрывали мышцы, то сокращавшиеся до остановки дыхания, то расслаблявшиеся до полного бессилия. Приподнявшись на предплечье, Коннор тут же вновь рухнул на диван и едва сдержал крик. Несколько минут он пытался восстановить ровное и спокойное дыхание, но никак не выходило: диафрагма поднимала лёгкие под самые плечи, уступая место всё набирающей обороты несуществующей мясорубке. Вокруг которой словно образовался шар, стремительно надувавшийся за счёт кислорода, высасываемого из лёгких. Боль от его увеличения обращалась в сотни лезвий, прокалывавших даже кончики пальцев, когда Коннор попытался помассировать живот. Горячие руки от него пришлось убрать — и от лёгких касаний делалось больнее. В попытке найти удобное положение и облегчить состояние, Коннор со сжатыми челюстями спустился на пол, стянув следом подушку. Растянулся на правом боку на прохладных половицах. Но помогло ненадолго: паркет быстро прогрелся от жара его тела. А подняться и заползти обратно на диван сил не нашлось. Рядом всхлипнула Никки. Коннор замер, умоляя Всевышнего не допустить пробуждения дочки, потому что понятия не имел, как сможет встать к ней: тяжесть свинцом прибивала к полу всё больше с каждой секундой. Он потерял счёт времени и попыткам лечь поудобнее. Пот тёк градом. Каждые несколько минут бросало то в жар, то в холод. Минуты казались вечностью в бесконечном, сжигающем до тла аду. Внутри всё сильнее бушевал смерч, заворачивающий в воронку и съеденное, и ножи, и мясорубку. Ураган крутился в центре живота, абсолютно не давая хотя бы призрачную надежду на облегчение. И Коннора слишком пугало отсутствие тошноты или привычных в таких ситуациях позывов в туалет. Но не меньше доводило до ужаса и другое: как доползти до ванной, если вдруг смерч начнёт продвигаться к выходу? Сегодня короткая дистанция казалась совершенно непреодолимой. — Адам… — без надежды позвал Коннор, зная, что тот плохо слышит и может не проснуться даже от громкого крика. А вот Николь испугается, и с ней придётся разбираться самому. — Адриана… — проскулил Коннор, слизывая горечь с губ. Уже порядком обессиленный, он смирился с одинаково неудобными положениями на полу. Уткнулся сгорающим от жара лбом в ножку дивана и замер, еле сдерживая громкие стоны. Теперь заколотило не столько от боли, сколько от ужаса. Пульсация в солнечном сплетении становилась всё интенсивнее и чаще, будто бы внутри оказалась бомба с часовым механизмом. Часто моргая и всматриваясь в знакомую обстановку, Коннор цеплялся за расплывающиеся образы реальности. Мрак квартиры то и дело принимал очертания завода или лаборатории в Неваде, а к разрывающемуся животу охотно тянулись скальпели хирургов. И сейчас, когда его нутро переполнялось ещё и невыносимой болью, он всё равно чувствовал себя пустым. И окончательно уяснил: ни пища, ни спазмы до искр из глаз не могли дать ощущение целостности в минуту неизвестности. Его могла подарить только та, за чью судьбу он волновался больше, чем за свою… Адриана! С пересохших губ оберегающей молитвой срывались фразы: — Я дома, рядом Николь, внутри меня нет паразита… Адриана, умоляю, где ты? Просто дай понять, что с тобой всё хорошо, и мой приступ не означает связь с бедой, в которую ты угодила. Родная… Прошу. Адриана! И где-то на десятом повторении, он замер и задохнулся, услышав за спиной взволнованное: «Тшш…» Коннор обмяк на полу с обессиленным стоном. Разум всё же свернул на спасительный путь — вытащил излюбленные защитные механизмы. Но как же хотелось, чтобы его ушей коснулся такой желанный голос… И прозвучал как наяву. С трудом разлепив веки, Коннор секундно обрадовался — провалившись в галлюцинации, всё равно видел свою комнату в свете ночника. Вздрогнул, почувствовав другое тело, прижавшееся к его спине. Прохладная ладонь медленно проскользила под майку, оставляя за собой след из мурашек на пылающей от жара коже. — Ох… Мой бедный, что с твоим животом? В ответ Коннор только простонал. Хотя ему так хотелось поговорить с ней, пусть и всего лишь с грёзой, которая принялась обеспокоенно шептать на ухо: — Ты горишь! Потерял почти всю энергию… Последняя защита от истощения для тебя — жар — самая неприятная и непредсказуемая. Сейчас… Сейчас станет легче. И я сниму боль. Громкое бурление внутри моментально сменилось на расстроенное урчание, словно внутренности отчаянно захотели пожаловаться на своего обладателя, почувствовав грядущее спасение в холодной руке. И Коннор с благодарностью выдохнул — изувеченная психика повела по пути столь желаемой нежности и ласки. Как же часто во время приступов он сам представлял Адриану рядом и до безумия хотел свернуться у неё на коленях в клубок. Его горячая кожа начинала пылать сильнее от невероятного желания ощутить прикосновения к ней, а сейчас выжигающий огонь и вовсе сам тянулся к прохладе её рук. Коннор никогда бы намеренно не попросил Адриану побыть с ним, ему становилось стыдно и противно от мысли — она увидит омерзительные проявления его слабости … Но мечтать и представлять её — ласковую и успокаивающую приступы своими поцелуями и бережными поглаживаниями — никто не запрещал. И сегодня грёза пришла на зов, удержав его там, где он хотел остаться, не позволила провалиться под проклятые плиты завода и не отдала его на растерзание хирургам из лаборатории… — Твои касания… — со всей нежностью, на которую он был сейчас способен, начал Коннор. — Я так их хочу… — но резко встрепенулся всем телом, сжимаясь в комок, и снова жалобно застонал. — Коннор, что ты почувствовал? Что случилось? — Я чертовски много съел… — Он сморщил нос, сглатывая горечь, и быстро заговорил: — Из-за пустоты внутри… Не могу её выносить. Она ассоциируется со смертью. Моей или твоей. И думал… ты осталась без сил. Помню, говорила, силу можно подпитать пищей. Но, кажется, я лишь себя переполнил до краёв, только не силой. А пустоту без тебя ничто не заполнит… Боль не так сильно пугает, она означает жизнь. Но теперь… — опять едва проглотил слюну и оскалился, — как же плохо! Изнутри разрывает съеденное. С последним словом из горла вырвался рык, и Коннор прижал кулак ко рту. Пальцы второй руки коснулись солнечного сплетения, но их тут же отвела холодная ладонь грёзы. — Теперь я рядом, Коннор. Пища всё же помогла, пусть и не сильно и на очень короткий срок, но и его тебе нужно было выдержать… И мне. Спасибо. Теперь всё будет хорошо. — Она оставила лёгкий поцелуй на его скуле. — Сейчас поглажу твой несчастный живот, и он перестанет так сильно болеть. Терпеть недолго осталось… Всего минуту. Ласковый шёпот, дрожащий нотками сопереживания… Без тени осуждения, отвращения. Она такая — его мечта, являющаяся в расколотую реальность. И он хрипло и часто дышал, жмурясь всё сильнее и не желая потерять с ней связь. Губы Адрианы едва ощутимо коснулись его плеча, а кончики её пальцев начали рисовать на туловище замысловатые фигуры, поднимаясь то вверх к груди, то опускаясь к паху. От движений её рук, таких аккуратных, нежных и дарующих приятное расслабление, мириады мурашек бежали к самому сердцу. Блуждая в мрачных коридорах сновидений, Коннор даже мечтать не мог, что касания Адрианы будут такими осязаемыми… И никогда так сильно не хотел полностью раствориться в безумии… Остаться с ней, за чертой, где царят только желанные иллюзии, и их не разбивает страшная реальность или лютые кошмары… Перекатывающаяся по внутренностям боль медленно волнами отступала, и ледяные ладони, невесомо скользящие по животу, начали вжиматься в него более интенсивно, рисуя круги. Коннор непроизвольно ойкнул, когда громкий утробный звук не просто прозвучал в ответ на глубокие, массирующие движения Адрианы, но и совпал со спазмом, скрутившим кишечник. — Прости, пожалуйста… — Её встревоженный голос снова обласкал ушную раковину. — Но легче не станет, пока тебя так распирает. Подтяни колени к груди… Её холодная рука осталась лежать ниже пупка, успокаивающе потирая место под резинкой трусов. И когда Коннор послушно выполнил просьбу, она надавила сильнее. Разрывающий нутро воздух наконец вырвался наружу. Коннор, обмякнув на полу, облегчённо выстонал бессвязную благодарность и задышал глубже. Движения пальцев Адрианы вновь стали нежными, и спазмы с каждым поглаживанием отпускали безвозвратно. Ситуация всё больше напоминала исцеляющий сон — чарующий, желанный, стирающий все неприятные болевые ощущения. Сон или бред… Коннору было плевать. Сейчас хотелось молиться кому угодно и просить только об одном: пусть сладкий прохладный морок не растворяется до утра. Пусть Адриана побудет с ним хотя бы так. — Тебя тошнит? — обеспокоенно спросила она. — Только от себя самого, — проворчал Коннор. — Если захочешь в туалет, я помогу встать и дойти, просто скажи… Коннор скривился. Так странно. Его мечта сегодня слишком самостоятельная. Слышать из уст своей грёзы такие предложения не хотелось… И даже перед иллюзией вдруг стало неудобно демонстрировать плохо сдерживаемые реакции расслабившегося организма. Когда перед воображаемой любимой вдруг захотелось извиниться, Коннор чуть не застонал от сумасшедшего осознания. Мало разговоров с галлюцинацией и ожидания от неё спасительной ласки, так ещё и прощение просить надумал из-за страха показаться жалким и отвратительным. Кому? Своему больному воображению? — Мне нужна одна ты, я так соскучился… — Однако другие, идущие из сердца, слова всё же вылетели из горла. Пусть и в пустоту, но от их проговаривания становилось ещё легче. После очередного круга нежной ладони Коннор обронил хриплый стон, но уже не от боли, а от удовольствия. Опалённый жаром разум окончательно поплыл, остались лишь ощущения, пробиравшие до приятной дрожи. Коннор хотел повернуться, но застыл, задержав дыхание. Страх, что вместе с галлюцинацией бесследно растворится прохладное наслаждение от касаний, опять предупреждающе окрутил желудок. — Где ты, Адриана? Мне нужно тебя найти, — еле слышно проговорил он и заёрзал на вновь ставшем холодным полу. — Важно знать, что ты в порядке. Иначе меня убьёт проклятая пустота. Или дурацкие попытки заполнить её хоть чем… — Тише, мой хороший. — Адриана потёрлась носом об его ухо и оставила на мочке поцелуй. — Ты меня уже нашёл. Теперь, с тобой, я-то точно в порядке. Но очень хочу, чтобы и тебе поскорее полегчало. — Без тебя мне так плохо… — горько отозвался Коннор. — Завтра, я найду тебя завтра. Но сейчас, пожалуйста, не исчезай. Останься, побудь со мной, — прошептал он, жмурясь до дрожи век. — Куда же я от тебя денусь, мой профессор? — Она тихо усмехнулась и снова поцеловала, только теперь в висок. — Я устал быть один… Со мной по ночам спят боль и кошмары. А я так хочу быть с тобой… Мягким эхом в засыпающем сознании Коннора заиграли нежными нотами услышанные фразы: — Ты давно не один. А боли и кошмаров сегодня больше не будет. Я тебя им не отдам. Обещаю. Спи, родной… Коннор почувствовал её одновременно ласковые и крепкие объятия, и следом за ними, как тёплым покрывалом, его окутал сон. И в сизом океане блаженства он мимолётно ощутил на языке горечь лекарства, а затем такую желаемую воду, наполнившую пересохший рот. Искры внутреннего пожара окончательно перестали колоть, изжога угасла, дышать стало легко. Затем приснилось парение над холодным полом, завершившееся соприкосновением с мягким, пушистым пледом, который Коннор две недели назад купил для Адрианы, чтобы она не мёрзла по ночам в его квартире… …Проснулся Коннор, когда начало светать. Удивился — Николь проспала всю ночь и до рассвета ни разу не пробудила его требовательным криком. А он так и лежал на правом боку, но не на полу, а на разложенном диване и в своей постели. Спросонья так и не вспомнив, когда ночью успел расстелить бельё и взять из комода пушистый плед Адрианы, Коннор вновь прикрыл глаза и аккуратно погладил живот. С облегчением выдохнул, почувствовав прикосновения пальцев к нему. Чувствительность вернулась в одиночестве, пока без колик и болей, которые обычно изводили не только после переедания, но в последнее время почти постоянно по утрам. Сейчас телу было хорошо, и появилось абсолютно дурацкое желание в полной мере насладиться непривычными после пробуждения ощущениями — снять майку, трусы, растянуться в полный рост и полежать животом на пушистом ворсе. Чтобы запомнить и сохранить в памяти такое редкое, приятное начало дня, ведь обычно в утренние часы внутри после сна будто бы крошилось стекло. Но подаваться импульсам и нежиться в постели было некогда. По свету, заполнившему гостиную, Коннор понял — первый рейс в Вашингтон он бессовестно проспал, но если поторопится, успеет на второй. Адриана! Нужно как можно скорее найти её. Узнать, что с ней. Но сначала стоило бы проверить мобильный. Раз так крепко спал, мог пропустить звонок или сообщения. С ещё одним расслабленным глубоким выдохом Коннор перевернулся на спину и обомлел. Он нашёл Адриану быстрее, чем ожидал. Она спала рядом. Коннор зажмурился. Проморгался. Потёр глаза, но Адриана никуда не исчезла. Зато, услышав шевеление рядом, медленно открыла веки и улыбнулась. — О, проснулся уже? — сонно проговорила она. — Как ты себя чувствуешь? — Но… но-рмально, — заикаясь, еле выговорил Коннор, не переставая смотреть на неё как на иллюзию, которая вот-вот растворится вместе с дымкой сна. Адриана уложила ладонь на его солнечное сплетение, сначала нахмурилась и сморщила нос, но быстро расслабленно улыбнулась и кивнула. — Действительно нормально… Поспи ещё, слишком рано. — Адриана зевнула и прикрыла рот рукой. — Я позабочусь о Николь. Сама покормлю её, тебе заварю ромашковый чай. Но пока малышка спит… Адриана осторожно придвинулась к Коннору, а потом мотнула головой, словно отгоняя сомнения, и устроилась у него на плече. Приподняла его майку и положила ладонь под рёбра, сделав несколько медленных кругов. Затем обняла Коннора за шею и опять уснула. А Коннор лежал с широко открытыми глазами, пытаясь осознать и поверить в происходящее. Он поднял руку и нерешительно опустил её на спину Адрианы, коснулся растрёпанных кудряшек. Так она ему не приснилась? Ни сейчас, ни ночью? Не бредит же он до сих пор? Или ему поэтому так хорошо и не больно, что он окончательно сошёл с ума и это его развернувшийся в больном сознании потерянный рай? На всякий случай Коннор потрогал свой лоб, следом сильно ущипнул себя за кожу виска и чуть не ойкнул. Но грёза не исчезла. Осторожно проведя пальцами по лицу Адрианы, он убрал прядь, закрывающую ей глаза, за ухо. Адриана улыбнулась одним уголком рта, но не проснулась. От мягкой, искренней улыбки у Коннора побежали мурашки по спине, а от прикосновений Адрианы — будто электрические разряды по всему телу. Всё же не похоже на безумие. Адриана на самом деле рядом, с ней всё хорошо. Коннор выдохнул опасения. Но тут же смутился, окончательно осознав — он не бредил. Адриана провела с ним ночь. И Коннор слишком хорошо помнил её руки, гладившие его раздутый живот… И то, как она помогла ему почувствовать себя лучше. Он клацнул зубами и сжал их, чтобы вслух зычно не выругаться, но всё равно задрожал от накрывших воспоминаний. Какой идиот! Ведь предположил же — её способности проснулись, но даже не подумал, что она может совершить переход прямо в его квартиру и наяву снять боль. И словно почувствовав, как быстро заколотилось от волнения его сердце, Адриана почти невесомо провела рукой по груди. Не желая разбудить её, Коннор вытянулся в струну и затих, однако в голове продолжил осыпать себя нецензурными выражениями и кусать губы. Но лёжа какое-то время с закрытыми глазами, сам не понял, когда злость на себя, стыд и неловкость перед Адрианой внезапно растворились. Теперь он вслушивался в её спокойное дыхание и забарабанивший за окном дождь. Скачущие мысли успокоились, залившая краска отхлынула от лица, а по телу разлилась нега от близости к Адриане. Главное, она в порядке, она здесь, её не нужно искать… А он слишком долго мечтал вот так по утрам в выходные лежать с ней в одной постели, прижимать к себе, зная — спешить некуда. И так сильно грезил, чтоб хотя бы одно его утро началось без боли и не с хаотичных размышлений, принимавшихся стучать градом по голове, стоило только проснуться. Кажется, момент настал. И не хотелось проводить его за угрызениями совести. Хватит портить своё идеальное «сейчас» мыслями о том, что было, и догадками, какими красками заиграет недалёкое будущее… Дыхание любимой и стук каплей дождя по подоконнику всё сильнее расслабляли и звучали как убаюкивающая музыка. И Коннор, коснувшись губами холодного лба Адрианы, широко улыбнулся и забылся в сладком сне.