чертовы праздники

Когда Джун только родилась, разочарованы были почти все. Все ждали мальчика. Бабушка два часа отказывалась брать ребенка на руки, а дедушка и вовсе уехал как только удостоверился, что она хотя бы здоровая. И на том спасибо. Наверное, все были счастливы, когда с каждым годом Джун становилась все меньше и меньше похожа на родственников. Особенно заметными были глаза: такие карие, что, если не всматриваться, казалось, что радужка сливается со зрачком. Джун этим особенно гордилась, никаких серых глаз от папы и никаких зеленых от мамы. До трех она не осознавала, что к ней относятся как-то не так. Только один раз, во время прогулки, увидела как мама берет малыша на руки и ласково убирает с его лица грязь. Ее же мама только убирала слезы со своих щек, потому что стыдилась перед дедом такого ребенка. Поэтому никто не интересовался, где она проводит почти все свое время. Когда ей уже исполнилось десять, она начала воровать - начала бы раньше, но уверена была, что еще может заслужить одобрение деда. Осознание наступило резко и болезненно на десятый день рождения, когда ей на ночь, вместо колыбельной, сказали: - Лучше бы не рождалась. Джун знала, что все так думают, но вслух слова казались реальнее. Поэтому она решила сделать все, чтобы уйти из этого дома. В пятнадцать, во время очередной вылазки, ее схватил некто в зеленом плаще. Джун одновременно знала о разведкорпусе и одновременно не знала ничего. - Откуда научилась так ловко воровать? - Мужчина, спрашивавший этот вопрос, казалось, был лет на десять младше ее отца. Но глаза у него были добрее, несмотря на весь ужас, который удалось пройти за последние годы. Джун это сразу привлекло. - Сама, - говорит робко, все еще боится. Вдруг и этим не понравится? - Похвально, - одобрительно кивает и Джун хотелось, чтобы этот момент повторился еще раз. За пятнадцать лет своей жизни, она впервые услышала похвалу. - Как думаешь, твои родители разрешат тебе пойти со мной? Джун даже секунды не колебалась. Она уже шла за ним.

***

Джун много чего ненавидит, например, чай с ромашкой, регулярные приборки в архиве и тренировки по понедельникам ранним утром. Но особенно она ненавидела эти чертовы праздники. Ей наконец исполнилось двадцать: второй весомый юбилей. Но праздновать никак не хотелось. В разведкорпусе уже давно все знали, в этот день ее лучше не трогать. Поэтому она оставалась в комнате. Старалась больше спать, чтобы меньше думать. А если и думать, то о вылазке, о титанах и новой тактике. Когда думать совсем не хотелось, она заполняла время тренировками. В семь вечера никто не тренировался: ужин длился уже полчаса, но торопиться никто не хотел. Это было самое беспечное время дня. Поэтому Джуно радостно заняла любимое место на поле, встала в нужную позу и начала отрабатывать удары. Бить воздух было тяжело, но ей точно было кого представить для поднятия духа. Она почувствовала, что за ней наблюдают, но останавливаться не хотелось. Ей уже давно плевать на то, что о ней подумают. - Сегодня утром у тебя получалось лучше, - капитан Леви стоял, облокотившись на ствол дерева позади нее. - Видимо соотрядников бить тебе нравится больше. Джун даже улыбнулась. Она не боялась капрала, как многие в отряде, но безмерно его уважала. Ее восхищала его сила духа и выносливость. И также бесило это равнодушие в голосе. Они встречались тут каждый год, двадцать восьмого сентября, с тех пор, как она попала в разведку. В первый год они просто молчали, во второй он подсказывал ей техники. В третий подсказал тренировку на развитие мышц рук, а в четвертый даже поговорили о надвигающейся вылазке. - Некоторые из них не умеют держать язык за зубами. - Один сегодня сказал, что у нее глаза такие черные, как сам дьявол. Она и ударила посильней - она ценит этого дьявола. Леви ей не признается, но ему тоже хотелось врезать этому мерзавцу. Или вырвать язык. Он не определился, но уверен был в одном: глаза у Джун действительно особенные. И мало того, что оскорбил, дак еще и в день рождения. Аккерман догадывался, что праздник ей не по душе. Он и сам не особо отмечал собственный, но тут отчего-то было грустно. Джун была приятной: всегда приходила на построения вовремя, тренировалась без единой жалобы и убиралась в архиве по первому приказу. Знал, что не любила, но ни один мускул на лице не дрожал, пока она проходила мимо него, гордо вскидывая голову. Она всегда была одиночкой, но никогда не пренебрегала соотрядниками. Не было никого самоотверженней в отряде - Леви точно знал, что она быстрее всех умрет за любого из них. А еще он знал, что она всегда громче всех смеялась над шутками Армина, любила печь печенье и вставала каждое утро пораньше, полюбоваться на рассвет. - Надо было целиться в губы. Не смог бы тогда засовывать свой язык куда не надо, - она тут же засмеялась. Джиа, тот самый мерзавец, был известен своими мимолетными влечениями к девушкам. Аккерману нравилось, что она смеется. Не боится. - Мне сегодня двадцать. Леви знал. Казалось, он все о ней знал. Но ей только слабо кивнул. У нее костяшки разбиты, отчего он нахмурился. Не могла же она так воздух побить. А Джун заметила его взгляд. Тут же стало душно, не хотелось ничего объяснять, но знала, что не отстанет. - Я стол в комнате сломала. - Пожимает плечами, мол, обычное дело. А волосы в глаза бьются: они у нее слишком длинные. - Подойди, - говорит так спокойно, но так заботливо. Или Джун хотелось, чтобы так было. Когда его ладони касаются ее побитых пальцев, ей становится теплее. С капралом так бывало всегда, ей было спокойно и безопасно в его компании. - Пойдем со мной, - идет в корпус, но руку не отпускает. А Джун и не хочет, чувствует, что если отпустит, то никуда не пойдет. Останется здесь, опять одна, на этой гребанной поляне. Он вел ее в свою комнату. Она тут уже бывала, периодически приходила забрать новые документы в архив или сообщить об уходе на выходной, поэтому это не казалось ей чем-то необычным. Аккуратно посадил ее на кресло, сам же пошел за аптечкой, которую хранил в тумбочке у кровати для особых случаев. Вернулся с бинтами и какой-то мазью, запах которой совершенно не нравился Джун, но жаловаться было бы глупо, он же все таки ей помочь пытается. Леви сел перед ней на корточки, также аккуратно взял ее ладонь и потихоньку начал наносить мазь. В какой-то момент Джун словила себя на мысли, что боится двигаться, боится сейчас произнести хоть звук. Прикосновения капитана отзывались в теле намного сильнее, чем жгучая боль от раны и ей казалось, что Леви было достаточно только держать ее руки в своих и все покраснения тут же прошли бы, боль ушла и осталось только тепло. У него руки были теплые, в отличии от нее. - Расскажешь, в чем провинился стол? Его едва было слышно, настолько тихо он произнес эти слова. Но тон был совсем не приказный, Леви не хотелось сейчас быть капитаном. Джун нравилась ему, без какого-либо романтического контекста, просто нравилась. С момента, как ее привели сюда, он не мог отделаться от мысли, что она ему напоминает себя. Первый год она ни с кем не ладила, друзей толком не было. Во второй уже садилась за общий стол за обедом, а на третий оставалась на общие праздники, все, кроме дней рождения. - Дурацкие праздники, - голос дрогнул, и она мысленно выругалась. Она уже давно решила, что ее это не волнует, но тело с ней не соглашалось. Аккерман догадывался, что у нее к этому празднику особое отношение. А также он догадывался, что семьи у нее толком нет - за все годы ей ни разу не пришло письмо от родных, а она ни разу не отпрашивалась к семье на выходные. Он все это знал. Когда он закончил обрабатывать рану, то приступил к перевязке. Это не было необходимостью, они оба это понимали. Мази было достаточно, чтобы рана зажила быстро и безболезненно, но для обоих разорвать тактильный контакт сейчас было невозможным. Джун чувствовала, как их колени касаются друг друга, чувствовала его дыхание на своих руках, когда он наклонялся чуть ближе. Ей нравилось смотреть на его лицо, такое сосредоточенное. Задержала свой взгляд чуть дольше на его губах, когда он закусил нижнюю, разрывая бинт без помощи ножниц. Джун дышать боялась в этот момент, потому что все в груди отзывалось болью. Как будто бы каждая минута в таком положении давалась ей с трудом. Потому что знает, как только все закончится, уйдет отсюда и встретятся только завтра, на завтраке. - Не знал, что в день рождения принято крушить мебель. - Это мой отдельный ритуал. Улыбнулся. Леви нравился ее голос, низкий, глубокий. Он, наверное, ни разу не слышал, как она повышала его, всегда была невозмутима и проговаривала все слова очень мелодично и тихо. Ему нравилось, что иногда ее комментарии мог расслышать только он: остальные не обращали свое внимание на бормотание себе под нос. Он уже давно закончил перевязку, но рук не отпускал. Не хотелось. Руки у нее были нежные, что удивительно для ее рода деятельности. Или просто Леви так казалось. Отчего-то ей стало невыносимо грустно. Слезы сами текли из глаз, она правда не хотела, чтобы это произошло, тем более здесь, тем более с ним. Шмыгнула, а у него по сердцу трещина пошла. Невыносимо было слышать это. - Эй, - окликнул и руки отпустил, но только для того, чтобы за лицо ее взять, а она только сильнее плакать начинает, - что все таки случилось? Меньше всего ей хотелось его беспокоить. Какое дело капитану до личных переживаний обычных разведчиков? Ему другими делами надо заниматься, титанов убивать и планировать новые тактики. Но его прикосновения были такими необходимыми, что ей еще больнее стало внутри, не хотелось ей этого чувствовать. - Говорю же, - всхлип, - дурацкие праздники. Ему больше и не нужно, ему от нее в целом ничего не нужно было. Аккуратно прижимает ее к себе, пока она его рубашку слезами наполняет. Цепляется за него, отвечая на объятье, сильнее вжимается в тело, чувствуя, как вся боль понемногу наполняет ее с головой, а он лишь гладит по волосам, успокаивающе. Он всегда казался ей таким: успокаивающим, глубоким, как море. Он ни слова ей не говорил, впервые боялся сделать что-то не то. Казалось, единственным выходом было просто держать ее и не отпускать. Поэтому, когда всхлипы чуть стихли, он, так бережно ее касаясь, убрал все слезы с щек, отказывался только в глаза смотреть, боялся не справится с собой. Глаза у нее были особенные. И волосы ее ему нравились, рыжие, таких ни у кого не видел. А она дышать совсем перестала. Она его теперь везде чувствует, боится, что задышит и спугнет. Он встал первым, взял ее за руку, перебинтованную, нежно так, как будто верил, что его прикосновения помогут. Джун была уверена: помогут. Потянул за собой, в сторону кровати. Она даже не думала о том, что происходит, просто следовала за ним, полностью доверяя. Она ему бы жизнь свою доверила, что и делала каждый чертов раз на вылазке. - Ложись, - помог ей лечь и покрывалом сверху накрыл. Сам рядом ложиться не смел - для него это непозволительная роскошь. Сел также, на корточки, лицо ее поглаживая, - я, праздники, тоже не особо люблю. И обрадовался, когда она улыбнулась. Сидел так рядом с ней, пока она засыпала, периодически слезы смахивая с ее лица. Леви не врал по поводу праздников. Но двадцать восьмое сентября любил.