Бухта

      — Да ты тише будь, малая… ай!       — Молчи! Лезешь наперед — кто ж тебе доктор? Терпи!              Худощавый мужчина с короткими и спутанными чёрными волосами дёрнулся, прищурив едва раскосые голубые глаза. Девушка сдула с лица пшеничную волнистую прядь и с еще большим рвением стала обрабатывать осколочную рану у него на плече. Почти невесомо пробегая дрожащими пальчиками по гербу, что был наколот прямо у сердца мужчины, она прятала собственные глаза, с силой прикусывая мягкие и пухлые розовые губы, чтобы с них не сорвались новые ругательства. Подзагоревший носик, всегда сплошь укрытый веснушками, был сморщен, но знакомая макушка даже теперь пахла песком и родным морем… приобретенный запах пороха и метала Нико не замечал — теперь он стоял всюду, мерзко пытаясь перебить собой запах цветущих акаций и каштанов.       Тяжелый «бум» — внезапный, как и всегда — раздался прямо в голове, прошив каждую клеточку тела. Одесса дёрнулась, зацепив и без того глубокую царапину Николаева, и прижала белую ручку к груди. Дыхание перебило и она закашлялась, слепо глядя перед собой. Нико удержал её, быстро растирая предплечья, и заглянул в остекленевшие влажные глаза, не сумев сдержать грубость, слетевшую с тонких обветренных губ.       — Прилёт? — вырвалось хрипло и сухо. Девушка слабо кивнула, все ещё будучи оглушенной, и даже не обратила внимание на густую алую полосу, что появилась на лбу и скатилась по щеке, теряясь между тысячи осколков, устилающих пыльную степную дорогу. — Ох, Жемчужинка…       Руки Николаева — крепкие, жилистые, покрытые старыми и новыми шрамами, — словно парус обвились вокруг плеч Одессы, укрывая и защищая. Собственные раны кровоточили, но что-то внутри горело яростным огнём, отзываясь на каждый её тихий всхлип. Его прекрасная, веселая, смелая, свободная, как бриз… стоящая всех ударов.              — Нико, ты… тебя залатать нужно, я сейчас… помогу, сейчас, потерпи, родной, потерпи… — затараторила девушка, неловко утирая собственное лицо подрагивающими руками. В обычно бирюзовых глазах, где всегда плескались волны и смешинки, сейчас поселилось дно Чёрного Моря — опасное, неизведанное, пугающее, проклинающее и утягивающее всех чужаков. Одесса заторопилась, бормоча себе под нос порядок действий, иногда срываясь на знакомый, ненавистный и неконтролируемый, шёпот, что всегда слетал с губ во время прилётов. Обломки… ребенок… завал… они же все ещё дети… пожалуйста… Боже.       Николаев резко поймал руки девушки и прижал её крепко-крепко, не выпуская. На собственных губах тут же появился пепел, что покрыл светлые, теперь опаленные огнём, волосы. Тяжелый корабельный якорь словно бы опустился на замершее сердце. Нико прикрыл глаза, видя перед собой лица тех, кого навеки забрало небо. Своих… чужих у них никогда не было.       — Отпус… пусти, — несвязно пробормотала Одесса, глотая горькие слезы, чистые, словно первая капель. — Я тебе помогу, помогу… у меня вода… все отдам. Волонтеры, помощь… мы со всем с тобой справимся, я рядом…       — И я рядом, Жемчужинка. Я рядом, — прошептал в ответ Николаев. Истощенный постоянными выстрелами, высушенный и уставший, он целовал каждую солёную каплю, чувствуя на своих губах лишь море, и баюкая в собственных руках самое его сердце.       Низкий и пронзительный звон раскатился по округе. Вновь задрожало небо, вспыхнувшее огнем.