* * *
«Я была здесь всего минуту. Руки сжались, когда я шла сквозь туман. Кровь в воде, дым в воздухе заполняют легкие. Ты был моим другом. Завеса порвана, теперь я вижу твою ложь...»**
Шлепок, второй ещё сильнее, больнее. Кто-то бесщадно хлестал ладонью по лицу, задевая костяшками по скуле, отчего раздавался неприятный разбудивший меня скрежет костей друг об друга. — Маэ, очнись! — такой знакомый и родной голос кричал, прорываясь сквозь пелену тумана химического отравления. — Прошу, детка, ты должна очнуться... Он взывал надрывисто, с искренним волнением, что у меня не было другого выбора кроме, как собрать все силы в кулак и отозваться на его мольбы. И у меня получилось, пусть не с первого раза и даже не с третьего, но я открыла глаза. Тихий, протяжный выдох сорвался с губ. Перед глазами всё плыло. Понадобилась ещё пара секунд, чтобы картинка стабилизировалась, и я увидела самую чистую, самую прекрасную голубизну небосвода, какую только доводилось. Повертев глазами из стороны в сторону, я поняла, что окончательно очнулась. Чьи-то крепкие руки с мягкой тяжестью легли на мои плечи. Они помогли мне принять сидячее положение, но, когда я попыталась встать, они стали заботливо удерживать меня, давя своим теплом. — Не надо, — снова этот бархатный голос, что теперь звучал устало-радостно. Наверное, из-за меня он изрядно настрадался. — Не вставай, Маэ. Накрыв своей ладонью чужую, всё ещё лежащую на моём плече, сказала: — Хорошо, папа. Я вздрогнула, осознав, как именно обратилась к этому голосу. Это было невозможно! Видимо, я до сих пор нахожусь под воздействием вещества. — Как же это так, моя жемчужинка? — шёпотом проговорил голос, переплетая свои пальцы с моими. — Почему это должно было произойти именно с тобой? В одно мгновенье из моих лёгких высосали весь воздух, вытянули из меня соломенной трубочкой все органы, а потом, смачно их переживав, выплюнули обратно, наполняя этот бесполезный мешок с костями, что сейчас представляло моё тело. — Папа... — одними губами выдавила я из себя. Это был мой папочка. Это был его голос, его руки, его тепло. Только он один на этом свете так обращался ко мне: он дал мне это странное имя, и только он знал его значение. Я уже хотела обернуться, броситься к нему, просто обнять, и не важно, насколько нереально происходящее, что это просто невозможно... Но всего лишь на секунду во сне, в бреду я хочу ещё раз увидеть его лицо.. Но отец остановил меня. Его руки остановили меня, не дав обернуться. Он не позволил даже взглянуть на него, упираясь носом в мою макушку. Прерывисто вздыхая, спиной я ощущала его сбившееся дыхание и трясущуюся от волнения грудь. — Не нужно, милая, — сквозь сжатые от бессилия зубы, ласково проговорил он. — Ни к чему это... Будет только больнее. «Не правда!» Больнее быть не может: я захлёбывалась тихими слезами, что в ответ на его слова с бешенной силой полились из глаз. Отец расцепил наши руки, но не отпустил меня, а если бы и захотел это сделать, я бы не позволила. Я бы вцепилась в него, держалась до последнего, пока были силы, и даже чуточку дольше. Но он и не думал этого делать. Он обнял крепко, прижимая к себе моё трясущееся, слабое тело. — Ну, хватит, жемчужинка, не плачь, — оставляя лёгкий поцелуй на затылке, храбрясь, сказал отец. — Ты же у меня уже такая большая девочка! Ты не должна плакать, Маэ... Прикусив губу, я распахнула глаза. Передо мной был только бескрайний зелёный луг, уходящий вдаль, сливающийся с таким же сочным и ярким небом, и больше ничего. Я не знаю, не помню этого места. Не думаю, что оно вообще существует, но это тоже не важно... Уже ничто не важно. — Прости меня, Тамаэ, — серьёзно, по-взрослому начал отец, выдыхая вместе с моим именем воздух и вдыхая смелость. — Ты права, я не должен был... Я не имел права оставлять тебя! Я должен был быть рядом, обязан был защищать тебя. Прости меня, Тамаэ! Прости, если сможешь... Истеричные слёзы растерянности закончились, полились другие. Медленные, ядовиты, от которых прожигало веки, щипало в глазах — слёзы сожаления. — Я... — крепче, с остервенением сжала я его руки. — Мне было так больно, папа! Я так сильно на тебя злилась, папочка. Что ты ушёл, что ты оставил меня... Я осуждала тебя, — усмешка, но больная появилась на моём лице. — Я осуждала тебя, пап, а сама поступила также: я оставила их. Такаши, маму... Я не могу тебя простить, но и сама прощения не заслуживаю. — Маэ, пожалуйста... — Я ненавижу их, папа! — поднимая глаза к небу, прокричала я. — Понимаешь?! Почему эти существа снова отбирают то, что дорого мне больше всего? Они забрали тебя, а теперь хотят забрать и их. Я ненавижу так сильно... Всем сердцем ненавижу! — Умничка, Тамаэ, — сжимая мои руки в ответ, с гордостью сказал отец. — Злись! Кричи! Собери всю ненависть, что есть внутри, и сконцентрируйся на ней. Вспомни, сколько слёз ты пролила, сколько боли было в твоём сердце из-за них, Маэ. Я крепко зажмурила глаза, сглатывая вместе со слюной свои горькие, ядовитые слёзы. — Ненавидь так сильно, жемчужинка, как никогда в жизни! — яростно воскликнул отец. — Ненавидь и борись! Замотав головой, я еле слышно проговорила: — Папа, я не см... — Нет! — возразил он. — Ты сможешь, Тамаэ! — Но, как же я... — У тебя нет другого выхода, — просто ответил он, — у тебя есть только ты. Только ты можешь себя спасти, милая. Всегда... Только ты сама... Папа был прав. В конечном итоге, в этой жизни у меня всегда был только один спаситель — я сама. — Поэтому, — я почувствовала, как на кожу шеи начали падать его слёзы, — я должен отпустить тебя, Маэ. — Папа! — жалобно воскликнула я, хватаясь за его руки, но он с силой, медленно расцеплял их, отталкивая мои. — Пожалуйста, прошу, ещё секунду, ещё одну секунду... Это было бесполезно. — Ты должна очнуться, моя жемчужинка! Не повторяй ошибок своего отца... Он оставил меня. Снова.* * *
«Посмотри мне в глаза. Я вижу, кто ты, Ты мой враг!»**
Как тривиально. Очнулась я от ноющей, растекающейся по всему телу боли в плечах. Видимо, она мучала меня уже давно, но не могла пробиться своими сигналами в отключённый химическими парами мозг. Прошло не больше пары часов с того момента, как Существо усыпило меня. Как я это поняла? Если бы времени прошло большо руки, за которые я была подвешена, уже бы окончательно онемели, нервные клетки начали бы отмирать, и я бы не чувствовала ничего, кроме страха от мысли, что навсегда останусь инвалидом. Кончиками пальцев ног я нащупала почву в виде бетонного пыльного пола под собой и перенесла весь вес тела на них. Сразу почувствовала облегчение, но не на долго: не рассчитанные на такие нагрузки хрупкие дистальные фаланги тоже начали изнывать от напряжения. Попыталась открыть глаза, но не получилось. Их склеило высохшими слезами. Все эти часы я бредила, но плакала по-настоящему. Кожу на щеках стянуло от солёной жидкости. Может, оно и к лучше. Так я не увижу Существа. Существо! И никак иначе. Страшное, безжалостное и коварное Существо, которое стоит где-то рядом и внимательно наблюдает за тем, как я прихожу в себя. Эта незнакомая кровожадная тварь пряталась за моей спиной, а может быть стояла прямо передо мной, но своего присутствия не выдавала. В темноте закрытых глаз, в тишине всё чувствовалось иначе, резче и чётче. Мне было неудобно, больно и тяжело. Иногда меня пробивало судорогой с кончиков пальцев связанных рук до болтающихся над полом ног, но не от страха. Нет, нет! Страха во мне не было ни капли. Зря. Следовало бы бояться, плакать и молить о пощаде, но кого? Это Существо? Ни за что! Я знала, на что оно было способно. Даже если бы я нашла в себе силы переступить через всю злость, ненависть и гордость, это вряд ли бы помогло. Существо не знает пощады. Ему не знакомо милосердие и сострадание. Вся его сущность — жажда крови, боли и плоти. Бесполезно взывать к чему-то человечному внутри Существа: там пусто. Оно убило человека внутри себя. Убило моего друга, мою первую любовь — Вада Кэйташи. Сожрало этого прекрасного доброго, заботливого и любящего юношу. Не оставило от него ничего, кроме имени, которым я отказываюсь его называть. Это Существо не заслуживает иметь имя. Не имеет никакого права представляться добрым и честным именем дорого мне человека. — Я знаю, что ты очнулась, Маэ, — даже его голос теперь звучал иначе. Как же раньше я этого не замечала? Кого мне и следовало винить во всём произошедшем, так это только себя. Ругать за глупость, за слепость и беспечность, за то, что за годы, проведённые в Академии, я так и не научилась самому главному — распознать гуля. Я попробовала ответить, но у меня не получилось. Связки пересохли, и каждая попытка извлечь из них звук заканчивалась покалыванием в гортани. Пришлось напрячься, приложить не мало усилий, чтобы хрипом, еле слышно спросить: — Продолжишь прятаться за спиной или найдёшь в себе мужество и покажешься на глаза? Существо громко усмехнулось и протяжно ответило: — Ах, Маэ... Маэ... От того, как резко оно приблизилось, меня качнуло. Я зашипела: болью отзывалось каждое движение. Перебирая носочками, я вернулась на прежнее место, останавливая раскачивающуюся цепь, с которой переплеталась верёвка, сковывающая мои руки над головой. — Не двигайся, будет только больнее... — заботливо проговорило оно. Я слышала его дыхание, чувствовала запах его парфюма. Оно было совсем рядом. «Ты должна посмотреть ему в глаза, Тамаэ! — взывала ко мне память о любящем прошлом. — Ради Кэйташи должна убедиться, что наш друг мёртв...» «А может его никогда и не было? — с ехидством ответила я ей. — Откуда ты знаешь? Может быть, всё это было ложь... Все эти года были только ложь!» «Но как же...» «Нет! — голосом отца перебила я эти позывы. — Никаких сомнений. Никакой пощады!» Поднимая голову, я с силой зажмурила и так слипшиеся веки, а потом с ещё большой разомкнула их, продирая глаза. — Будет больно? — я ухмыльнулась. — Будет больно? — с хриплым, гортанным смехом переспросила. — А для чего же ещё мы здесь собрались? Ммм? Ответь мне! — я смотрела в его глаза, прямо в них, извергая весь свой яд. — Ты же так хотел сделать мне больно, Кэ... — я оборвала себя, так и не смогла произнести его имя. Существо сделало шаг назад, отступая под напором моих слов. Но меня это не должно обманывать: мимолётная слабость не отменяет того, что я всё ещё нахожусь связанной, беззащитной. Оно молчало, о чём-то размышляло. Мысли терзали Существо, оно несвязно шептало что-то. Его руки, пробивающие мелкой дрожью, постоянно касались лица, волос, а потом оно выдохнуло, выпуская большую порцию воздуха изо рта. Обеими ладонями, покрытыми прозрачными латексными медицинскими перчатками, оно закрыло своё лицо. Мне следовало бы помолчать, но я не могла. Его метания только сильнее злили меня. — Скажи, как ты мог? — склонив голову набок, я опёрлась об вывернутую вверх руку. — Столько лет... — несвязные слова горечи лились из меня фонтаном. — Все твои слова... — да, мне было больно: меня предали. — Смотреть мне в глаза! Как ты мог?! В одно мгновенье оно оказалось рядом со мной. Не знаю, наверное, хотело напугать, но у него это не получилось. Я зажмурилась только о того, что человеческий глаз не мог различить той частоты, на которой двигалось Существо, а когда открыла глаза, то увидела его лицо рядом со своим. Это было Существо. Теперь я была уверена в этом точно. — Как я мог? — прошипело оно своим звериным голосом. — А что мне оставалось? Его глаза. Когда-то я считала их самыми красивыми. О небо, если бы я только знала, каков их цвет на самом деле, я никогда бы не посмотрела в них! Я никогда бы не любовалась этой мерзкой чернотой склеры, заливающей не только его глаза, но и душу. Алый горящий зрачок был уставлен на меня. В такой близости наших лиц я могла рассмотреть его пульсацию, то как часто сокращались сосуды, исходящие из него. Я любила цвет алых глаз: он обещал защищать меня, — но не этот. Этот мне был омерзителен. Я хотела отвернуться, спрятаться за волосами, чтобы не видеть гадости, но Существо мне не дало. Оно схватило меня своими холодными руками за подбородок и удерживало. — Что мне оставалось, Маэ?! — сдавливая сильнее мою кожу, обречённо спросило оно. — Я не пережил бы этого взгляда. Его чёрные глаза блестели изнутри, покрытые влагой. — Я не хотел, чтобы ты смотрела на меня так, — его голос сел от волнения, — как смотришь сейчас... Где-то глубоко всего на одно мгновенье я почувствовала очень неприятное и ненужное, бесполезное чувство — вину. Нет-нет! Я не могу! Не должна! Даже на секунду не должна позволять себе допускать эту ужасную мысль, что в его безумии есть моя вина. Мотнув головой, вырываясь из его рук, я просила: — Почему сейчас? Что изменилось? Существо ответило не сразу, оно медленно стянуло с рук перчатки и выкинуло их куда-то в темноту подвала. — Почему? — оно ухмыльнулось. — А ты сама не понимаешь? — прикрыв глаза, Существо подушечками пальцев притронулось к щекам, ощупывая моё лицо, изучая его вслепую. — С тем, что ты никогда по-настоящему не сможешь меня полюбить, я смирился. С тем, что нам никогда не быть вместе, я смирился. Я даже был готов провести так всю жизнь: на расстоянии немым наблюдателем твоей, — лишь бы только иметь возможность дышать... — шумно набирая воздух в лёгкие, оно приблизилось вплотную, касаясь кончиком носа моего. — Но, твой запах, Маэ, он изменился! Твоё сердце всегда пахло чистотой, невинностью от того, что было пусто и глухо. В нём не было ничего, кроме кровных уз. Оно всегда билось ровно. Именно его размеренный штиль помогал мне сдерживаться, но сейчас, Маэ... Существо отстранилось, и жало кагуне показалось из-за спины. Я не отводила взгляда от его лица, старалась не смотреть на тонкую горящую иглу, приближающуюся к моей груди. Оно не сможет меня запугать. Я не дам ему этого сделать! Если мне и суждено погибнуть от орудия гуля, видеть я этого не желаю. — Это только твоя вина, Маэ, — переводя свой взгляд вниз, на мою грудь, где всего в паре миллиметров от сердца остановилось жало. — Твоё сердце изменилось: в нём больше нет чистоты. Оно колотиться, как бешеное, воняет кровью и безумием! Я рассмеялась его словам: знала, о чём оно говорит, что имеет в виду. Да, моё сердце ожило, но в этом нет моей вины. Ничьей вины нет в том, что оно снова захотело полюбить. — Ты всегда это делал, — чувствуя, как тонкая ледяная игла разрывает плотную ткань толстовки и впивается в кожу, я всё равно продолжала говорить. — Ты всегда винил только меня за то, что чувствую, что думаю и делаю, — было больно: острие кагуне начинало расширяться с каждым миллиметром продвижения в плоть. — Говоришь, что любишь? Что сердце моё изменилось? — кровь из-под ребра начала скатываться вниз, по коже обжигающей, тонкой струйкой. Около сердца, в груди жутко пекло. Эта ранение меня не убьёт, даже особого вреда не причинит. Оно нужно было только для того, чтобы причинить боль. — А что, если моё сердце всегда было таким? Ты слушал, но никогда не хотел услышать. Понять меня не хотел! — даже скрежет кагуне о мои кости, хлюпающий звук, с которым оно вырвалось из спины, пронзая насквозь, не могли меня остановить. Ко мне пришло страшное озарение: — Ты видел во мне только то, что хотел видеть. Чистое и невинное сердце? — ухмыльнулась я, вспоминая слова генерала. — Нет, моё сердце никогда не было таким! Я жестока и черства. Моя душа полна эгоизма и самолюбия, а сердце скрытно и горделиво просто потому, что я всего лишь человек! Просто человек... Но ты, — я не сводила глаз с его застывшего лица, — ты хотел переделать меня! Сделать такой, какой я бы никогда не смогла быть, хотел заставить сделать то, что я никогда бы не смогла, а когда у тебя это не получилось, ты начал винить меня, повторяя: «Ты не сможешь полюбить меня, ведь я не твоя Судьба! Ты даже не старалась попробовать!». Внутри всё загорелось. Нарушенная целостность плоти тела парализовала мозг от боли: Существо выдернуло из меня своё смертоносное оружие. — Ничего не получилось не только из-за веления Судьбы, — внимательно наблюдая за тем, как с горящего алым пламенем жала стекает моя густая, липкая кровь, тихо проговорила я. — Мы изначально были обречены: ты никогда не принял бы меня настоящую, а я никогда не смогла бы поменяться, — считая капельки крови, падающие на бетонный пол, вынесла я приговор. — Красивый, правильный союз, но исход каков? Трагичный для обоих: для тебя от разочарования, для меня от невыносимости собственной лжи, — вот и всё, что ждало бы нас с тобой в будущем... Существо, кажется, уже и не слушало меня. Оно было увлечено тем, что ему было ближе — запахом крови и плоти. Я с отвращением смотрела на ужасную метаморфозу его лица, на то, как из симпатичного мужчины Существо превращается в хищника, оскалившегося, обнажившего свои белоснежные зубы длины несвойственной человеческим. — Трагичный исход, говоришь? — с животным рыком повторило оно. — Смерть для обоих? «Вот твоё истинное лицо, тварь...» — только успела подумать я, а потом замерла от ещё более мерзкой картины. Заводя над своим лицо жало и опрокидывая голову, Существо медленно потянуло тонкий и длинный, напоминающий змеиный язык вверх, к жалу, но не касалось его. Оно ждало, когда капля крови сама попадёт к нему на кончик языка. Заворожённая нереальностью этого действия, я не могла отвести глаз, смотрела, как медленно срывается с острия жала тёмная, поблёскивающая в свете одинокой жёлтой лампы бусинка моей крови. Хлёсткий, мокрый звук с которым его длинный язык, извиваясь, перекатывая каплю крови к горлу, спрятался за лязгающими друг об друга клыками, заставил меня содрогнуться: я ещё никогда не была так близка с настоящим гулем. Выражение его лица через пару секунд снова сменилось. Вместо той ярости и голода пришла удивительная искренняя радость. Жмурясь от удовольствия, Существо широко улыбалось и, вдоволь насладившись всего лишь каплей крови, оно рассмеялось. Так звонко... Так счастливо... — Всё, как я себе представлял! — человеческим голосом покойного друга воскликнуло Существо. — Невероятный вкус! В один миг оно подлетело ко мне, хватая своими ледяными ладонями моё горящее, покрывшееся потом от боли и жара лицо, сдавливая его с такой силой, что я широко распахнула глаза. Существо медленно тянулось ко мне, сгибаясь всё ниже, фиксируя мою шею стальной хваткой. Это было всего лишь мимолётное касание, но я успела почувствовать металлический привкус собственной крови на его губах. Сила, с которой оно меня удерживало, никак не вязалась с той робостью и нежностью, с которой оно меня целовало. Чуть отстраняясь, оно упёрлось лбом, покрытым мокрыми от пота волосами, об мой и проговорило: — Ты врёшь, Маэ... Его тонкие бледные губы чуть касались моих с каждым проговариваемым слогом. — Все твои слова — ложь, — смотря мне в глаза пульсирующими алыми зрачками, сказало оно. — От обиды и разочарования ты лжёшь... Меня не пугала его близость. Я не придавала никакого значению тому, что оно сделало, что поцеловало меня — это было наименьшим из проблем. Потому, что... — Боже, Кэйташи... — одинокая слеза сожаления скатилась по моей щеке к нему на руку. — Ты действительно болен... Мои слова нисколько не встревожили его, думаю, что Существо даже не слышало их. — Слова — это всего лишь звук! — оно прикрыло свои глаза. — Хоть твоё сердце и изменилось, но вкус твоей крови пока ещё чист и сладок. Существо оставило короткий поцелуй в уголке моих губ и сказало: — Не бойся, я не позволю его безумному сердцу испортить тебя, моя милая Маэ. Я спасу тебя... Его рука, что удерживала моё лицо, сползла ниже, к шее. Длинные костлявые пальцы обхватили её: всеми двумя руками оно начало душить меня. Осторожно, стараясь не сломать позвоночник, оно придушивало до ярких разноцветных искр в глазах. Я пыталась сопротивляться его спасению. Хватала ртом воздух, пыталась дышать носом, но всё было бесполезно: я только причиняла себе ещё большую боль, трепыхаясь и беспокоя рану в груди. Она начала кровоточить сильнее, ткань толстовки прилипла к телу, а значит, я уже достаточно потеряла крови. Мне нужно было сохранять силы: просто так он меня не убьёт. Будут ещё пытки. Будет ещё время. Я должна поберечь себя и целостность своего тела: я всё ещё не теряла надежды выжить. Я перестала сопротивляться, просто в одно мгновенье расслабила все мышцы, от чего его руки, напряжённые от моего противодействия, соскочили и пережали сонную артерию. Могу сказать только одно: от хлороформа отключаться было приятнее, чем от бескислородной агонии мозга. Осталось проверить, от чего очнуться будет проще... «Терпи, жемчужинка, он придёт, — под заботливый голос отца в моей голове, я прикрывала глаза. — Он обещал...» — Нет-нет! — недовольно затараторило Существо и начало легонько бить по щекам, пытаясь вернуть меня в сознание. Это не помогало. В глазах стремительно темнело, я чувствовала, как ласково окутывают меня ледяные щупальца мрака, и была готова отдаться им на растерзание, но вот мой спаситель был явно против. — Маэ, нельзя отключаться... — сильнее ударив меня по лицу холодным жалом, оставляя на бледной коже тонкий порез, рычало на меня Существо. — У нас не так много времени, милая, так, что извини... От резкой, острой боли в глазах всё прояснилось, но ненадолго: вся картинка размылась из-за слёз, — и я закричала. Существо ещё раз, чтобы уж наверняка, надавило своим пальцем на мою рану в груди. Горящей повреждённой кожей я ощущала, как подушечка его пальца глубже проникает в плоть, а потом, карябая ногтевой пластиной её рванные края, с хлюпаньем вырывается обратно. — Так-то лучше, Маэ, — поглаживая меня по щеке испачканной кровью рукой, он оставлял размазанные следы. Откашливаясь от крика и металлического запаха крови, я тяжело вздохнула, пытаясь восстановить дыхание. Проще всего было сконцентрироваться именно на дыхании, так становилось всего на капельку, но менее больнее. Не понимаю, откуда во мне взялось столько силы? Я всегда боялась боли, от одной только её возможности меня бросало в дрожь. Те сердечные судороги, что мучали меня ночами пару месяцев назад теперь казались не больше, чем головная боль в жару, не шли ни в какое сравнение с той, что испытывала я сейчас. Так почему же сейчас я встречаю её, как старого друга? Почему она меня не пугает? Почему мне кажется, что боль была со мной всегда, что я привыкла к ней? Неужели такое простое человеческое чувство, как ненависть может не только съедать изнутри, но и давать силы? Прикусывая губу, от самого сердца проговорила: — Я ненавижу тебя! Существо широко улыбнулось: — Я знаю, Маэ... Оно сделало шаг назад и вытерло свои испачканные руки о белоснежную рубашку, ворот которой был распахнут на несколько пуговиц. Я успела заметить несколько маленьких бурых пятнышек на воротнике, оставленных брызгами крови. Они так интересно расположились на чистой ткани, что я невольно увлеклась ими, вспоминая свою первую лекцию по криминалистике, своего любимого пожилого профессора, что вечно терял очки и искал их по всему столу, а потом, под гогот аудитории находил их на своём носу... Боже, о чём я думаю! Но уж лучше об этом, лучше вспоминать что-то настолько бесполезное и приятное, чем смотреть на то, как Существо скрылось за моей спиной, как оно споткнулось обо что-то, и на пол с грохотом полетело множество мелких, судя по звуку удара, металлических предметов. «Скальпель!» — в страхе завопило моё сознание, припоминая полицейские отчёты, но я быстро его угомонила. — Твоя ненависть мне приятнее, — поднимая что-то с пола, сказало Существо. — Лучше уж она, чем то снисходительное добродушие, оставшееся в тебе для меня! Я замерла, почувствовав, как оно задирает подол моей толстовки. Металл загнутых бандажных ножниц коснулся моей кожи, у копчика. Скользя вверх, вдоль позвоночника, наточенные лезвии легко разрезали плотную ткань. Они чуть замялись, когда пришлось прорезать шов на плече, но быстро преодолели это препятствие. Разрезанная на спине и по рукам толстовка повисла на мне, обнажая спину. От падения на пол её удерживали только плотные рукава, зацепившиеся за верёвку у самого основания узла. — Прости, но придётся... — будничным тоном проговорило Существо и, крепко ухватываясь за ткань, рвануло её вниз. Оно хотело сказать ещё что-то, но я перебирала его своим криком. Запястья — самая пострадавшая за эту ночь часть моего тела: им пришлось держать вес моего тела, — свело судорогой. Руки бесконтрольно тряслись, передавая эту дрожь и остальному телу. Но через пару секунд стало легче. Из-за того, что верёвка теперь не так сильно перетягивала вены, немного крови пробралось к моим пальцам, и они стали радостно покалывать. Было ли мне страшно, когда я осталась в одном спортивном бра-топе? Нет. Неожиданно для себя я обнаружила одну забавную вещь — когда тебя пытают, тебе совершенно всё равно, как ты выглядишь, и во что ты одета. — Отлично, а то из-за концентрации крови в одном месте, мне становится труднее сдерживать себя, — Существо говорило так, словно мы обсуждали погоду, а не то, что я медленно истекала кровью. Мне стало смешно от дикости того сознания, в котором оно прибывало, которым существовало. — Сдерживаться? — повторила я, отсмеявшись. — К чему? Для чего? Да я сгораю в предвкушении нашего ночного рандеву! Я психовала. Меня рвало изнутри, и даже дальнейшая перспектива быть порезанной на кусочки скальпелем не могла меня заткнуть. — Что у нас в программе? — усмехаясь, я обернулась назад, пытаясь найти Существо глазами. — Членовредительство? Вилка еретика? Нет, может быть кошачий коготь? — вынимая из своей памяти все самые, как мне когда-то казалось, бесполезные знания. — Ты вообще задумывался о том, что будет дальше? Существо внимательно слушало меня, но молчало. Ножницы оно выкинуло куда-то далеко, за моей спиной, и теперь просто стояло, рассматривая подвешенное напряжённое каждой мышцей тело. — Хорошо, ты «спасёшь» меня, — не без иронии продолжила я. — Спасёшь до такой степени, что от меня не останется и косточки, но что потом? Тебе не позволят жить, — Джузо не единственный мужчина в моей жизни, способный отомстить: мой брат, дядюшка — они убьют его. — Ты будешь вынужден скрываться, прятаться до тех пор, пока однажды тебя не поймают или ты не сдашься сам. Эти слова, размышления нужды были только мне: так проще было сносить тяготы истерии, яростно атакующей мою последнюю крепость в сражении с осознанием безысходности ситуации — хладнокровность рассудка. — Хочешь знать, что будет дальше, Маэ? — с усмешкой спросило Существо. — А «дальше» не будет... Обойдя меня, Существо встало сбоку. Оно что-то искало глазами, внимательно осматривая каждый сантиметр моего тела. Следя за ним, я опустила голову вниз. Мой взгляд сразу привлёк оголённый живот, покрытый уже запёкшейся кровью. У самой резинки бра, под левой грудью была небольшая рана с рванными краями, из которой торчали клочки кожи. «Эх, останется шрам...» — с досадой подумала я и улыбнулась глупости своих же мыслей. В такой момент только я одна могла размышлять о каком-то шраме. — Я долго думал над этим «дальше», — Существо неожиданно потянуло руки вверх, к верёвке. — Много размышлял над тем, как мне быть, — аккуратно взявшись за крюк, оно в одну секунду подняло меня выше, снимая с него. — Как буду жить в этом мире, — от стремительного падения на пол, которое точно парализовало бы и вырубило бы меня в ту же секунду, как голова коснулась пола, меня спасли уже знакомые объятия ледяного кагуне, бережно опутавшие и опустившие на колени. — В мире, в котором нет тебя... — шёпотом проговорило Существо, опускаясь передо мной на корточки. — Я представил себя свободным от любви к тебе, представил жизнь, в которой тебя и не существовало вовсе, — мои руки всё ещё были связаны, поэтому я не могла ничего сделать, кроме как ждать, пока кагуне-хвост медленно сползёт с меня, высвобождая из своих мерзких пут. — И мне стало невыносимо больно, Маэ... — нависая надо мной, жалобно пролепетало оно. — Я не смогу: всю сознательную жизнь я жил тобой одной. Как же меня пугали его слова, не действия, а именно слова. Его болезненный, воспалённый рассудок не оставлял мне ни одного шанса на спасение. — Я должен спасти тебя, моя милая Маэ, — Существо смотрело своими остекленевшими глазами прямо в дрожащие мои. — И я сделаю это! — Я выгрызу его из твоего тела... — ласково проговорило оно, проводя кончиком носа по оголённой коже предплечья. — Здесь им воняет больше всего! — прошипел он, впиваясь своими острыми зубами в мою руку в месте шрама. У него не сразу получилось оторвать кусок моей плоти, пришлось прокусить руку ещё раз, а потом рвать мышцы зубами. Я кричала. Громко. Это была нормальная реакция на такие истязания. Даже если бы я очень сильно постаралась, не смогла бы перенести этого молча, стерпеть вырывание куска собственной плоти с каменным лицом. Я кричала и когда оно уже начало жевать моё мясо, медленно, смакуя, и когда вытерло рукой рот, растирая кровь по всему лицу. — А, что будет дальше, — громко оно сглатывало мою пережёванную плоть, — «дальше» уже не важно...* * *
«Неважно, куда ты идешь, я найду тебя, Держись за свою жизнь, это не время, Я не скажу «прощай»...»*
Он справился бы один. И это была не излишняя самоуверенность, не высокомерие по отношению к своим коллегам. Нет, просто объективная правда. Ему не нужны были лишние люди, которое только и будут делать, что крутиться под ногами, кричать ему о том, чтобы был осторожнее, чтобы не лез на рожон. Они будут только мешать и отвлекать его, лезть не в своё дело. Последнее раздражало его больше всего: это было его дело. В этой маленькой пьесе было всего три персонажа, одним из которых был сам Джузо, а два других пока разыгрывали между собой свою сцену. О чём она была? Какими были действия в этом акте? Джузо мог только догадываться, прислушиваясь к тому, как чаще обычного бьётся его сердце. Примерно час назад, когда они после долгих и кропотливых поисков наконец-то смогли по камерам наружного видеонаблюдения выцепить автомобиль Вада, когда все облегчённо вздохнули, сопоставив его маршрут и сведения из личного дела гуля и обнаружив недвижимость в виде загородного дома, зарегистрированного ещё на умершего отца его матери, Джузо напрягся. В груди, под сердцем закололо. Будь на его месте обычный человек, он использовал бы слово «невыносимо заболело», но для Джузо это было не больше, чем просто неприятное ощущение, доставляющее исключительно дискомфорт, но всё-таки вызывающее опасения. «Началось...» — с лёгким, несвойственным ему волнением подумал следователь. Сузуя старался не придавать значения тому, как быстро пролетали единицы измерения на придуманной кем-то невидимым системе координат времени. Чем они измерялись? Частотой его дыхания, скоростью биения сердца? Джузо и сам не знал, но только его жутко бесило это чувство непринадлежности себе его собственного тела... Всё в нём ощущало себя странно, даже конечности теперь вели себя иначе: руки подрагивали, а нога иногда покалывала от онемения. Отвернувшись спиной к Мизуро, чтобы скрыться от ненужного взгляда со стороны подопечного, Джузо с трудом затянул тугой кожаный ремень, с третьего раза закрепляя его прочной пластиковой застёжкой. Только старый верный Джейсон помог Джузо вернуться к привычному состоянию. Удивительно, но, взяв в руки свою массивную ринкаку-куинке, он почувствовал себя значительно легче. Его тело снова наполнилось тем приятным спокойствием, которое он испытывал всегда перед встречей с гулем. — Мы выезжаем, генерал, — в дверях оружейной появился Хамбее, — директор уже ждёт вас. Сузуя повезло, что его верный следователь появился только сейчас: уж он точно заметил бы странности в поведении объекта своего поклонения. А этого Джузо от чего-то не хотелось. Чтобы его видели таким... слабым? Нет, ни за что! — Идём, — спуская механизм, складывающий его любимую косу в небольшую трость, крепящуюся за спину, с привычным небрежным спокойствием ответил ему Джузо. Пропуская вперёд своего генерала Хамбее, чуть склонив голову в бок, внимательно наблюдал за тем, как резво шагает он в сторону грузового лифта, ведущего в гаражный отсек. Всё казалось таким привычным, как в старые добрые времена, когда они не успевали продохнуть от сражений, жили в ожидании сигнала тревоги, в перерывах подлечивая ранения, которым не было конца. Всё... Да, не всё... Сначала Абара подумал, что ему показалось, что он просто в очередной раз не выспался, и его усталый мозг теперь мстит ему, выдавая различные бредовые образы, места которым в реальности быть не может. Но, чем дольше он всматривался в расплывчатое отражение генерала в дверях кабины лифта, тем больше убеждался, что это ему не кажется: его генерал волнуется. Абара хмыкнул от недовольства собой, что посмел подумать такое о своём космосе. Страх и Джузо были совершенно противоположными по значению словами. Даже употреблять их в одном предложении Хамбее не смел. — Директор тоже едет? — неожиданно спросил его генерал. Хамбее встряхнул головой, прогоняя чудное наваждение, и быстро ответил: — Да, мой генерал. И, замолчав всего на секунду, более тихим тоном добавил: — Думаю, что это всё из-за того, что похитили именно помощника-сан... Они же с директором... — Замолкни! — резко и грубо перебил его Джузо, чего следователь совсем не ожидал. — Всего лишь глупые сплетни, которые распространяют такие же глупые люди. Сузуя и сам не знал, почему так отреагировал на слова мужчины, но не жалел об этом. Он сделал так, как хотел, сказал то, что считал нужным, а то, что сейчас Абара с бледным выражающим одновременно сожаление и удивление лицом смотрел на него сверху, было не важным. Хамбее больше не проронил ни слова. Он не обиделся, просто настолько опешил от небывалой яркости таких эмоций генерала, что не сразу сообразил закрыть за собой дверь кабины автомобиля, куда они забрались вместе с Джузо. И только когда Кейджин недовольным тоном проговорил: «Дверь закрой, идиот...», — Абара очнулся и поспешно выполнил команду заместителя. Кейджин ещё что-то пробурчал, но, словив на себя хмурый взгляд начальника, севшего аккурат напротив него, замолчал. Ему тоже не давали покоя различные мысли, но все они были связаны только с тем, что он искренне не понимал, в чём была необходимость участия директора и всего элитного отряда в операции против одного гуля. Из всех материалов, которые он успел изучить за последние два часа после совещания, Кейджин не усмотрел ни одной причины, дающей основание считать Вада опасным гулем. Но, приказ был приказ, и Накарай молча и послушно выполнял его. Опустив голову вниз, закрываясь светлыми локонами от тусклого света, горевшего в машине, мужчина опёрся спиной о кузов. Ему жутко хотелось спать и немного есть. Их подняли по тревоге около часа ночи, и с тех пор Кейджин не смыкал глаз. Конечно, спать перед операцией не самая лучшая идея, но он и не спал. Просто дремал, прикрыв глаза и мечтая о большой чашке горячего кофе. В салоне автомобиля, как обычно в таких поездках, стояла тишина, иногда разбавляемая звуками ревущего мотора военного автомобиля. Часть их отряда, передвигающаяся вместе с генералом, была невозмутима и предельно собрана: ситуация была более чем штатная. Ничего такого, с чем они, по мнению Кейджина, не смогут справиться. Как бы заместитель не старался, но всё равно умудрялся засыпать. Его спасало то, что совсем недавно они свернули с гладкого шоссе на ухабистую лесную дорогу, и теперь машину с закономерной периодичностью потряхивало на особенно больших кочках. Но и к такому родео минут через пятнадцать Накарай привык, проваливаясь в сон. Очнулся мужчина от истошного, пробирающего до самых костей, скребущего по ним своими надрывистыми нотками крика. Кейджин подскочил на месте и стал вертеть широко распахнутыми глазами из стороны в сторону, в поисках источника крика, не замечая того, что ударился макушкой о металлический кузов автомобиля. Ошарашенный от такого пробуждения и незнакомого ему нечеловеческого крика Кейджин не сразу понял, что живое существо, издающее его, находится напротив него. Абара был в этот раз сообразительнее и ловчее него, он первым бросился к сползшему на колени перед заместителем генералу. Следователь не знал, что происходит, и что он должен делать, а Джузо продолжал вопить. Ухватившись за своё предплечье, Сузуя с силой сжимал его, пытаясь перебить фантомную, но кажущуюся ему более, чем реальной в тот момент, боль. Треск рвущихся мышц, сводящее чувство, с которым от тебя отделяют твою же плоть — всё это было хорошо знакомо Джузо. Будь эта боль его, причиняй он эти увечья ему, Сузуя даже не пискнул бы, молча наблюдал бы за тем, как гуль откусывает кусок от его руки. Но она была другой, слабой, и Джузо это знал. Для неё эта боль невыносимой, смертельной, поэтому Сузуя оставалось надеяться только на то, что её сердечная мышца окажется сильнее её духа, не разорвётся и не остановится от последующих терзаний. А они точно будут. Рядовой солдат, сидящий за рулём, резко дал по тормозам, с натяжным скрипом останавливая автомобиль. Над Джузо, подскочив со своих местов, нависали его подчинённые, переполненные недоумением. Растерянные и сонные они не понимали, что происходит с их генералом. С силой сжимая зубы, Сузуя наконец-то смог закрыть рот, останавливая этот хриплый крик, что всё ещё рвался наружу откуда-то изнутри. На лбу выступили бусинки холодного пота и, скатываясь по вискам, пропадали за высоким воротом обмундирования. Алые глаза, горящие от злости за слабость, смотрели сначала растерянно, но потом потемнели и стали ещё выразительнее в своём жутком багровом цвете. — Не останавливаться! — прорычал сквозь сжатые зубы Джузо. Его заместитель очнулся быстрее всех и, подхватив приказ генерала, повторил его громче водителю: — Езжай! Метнув свой быстрый взгляд на Джузо, Накарай сам поддался странному лихорадочному волнению: — Быстрее!* * *
«Я не одинока, нет, я не буду бояться. Палач на виселице. Я не боюсь смерти. Я никогда не буду такой, как ты...»***
Лежа на полу, я пыталась рассмотреть что-то в темноте потолка. Мечтала, чтобы этот покрывшийся в некоторых местах от сырости плесенью бетонный небосвод сменился другим, чистым, слепящим своей голубизной. Как же сейчас мне не хватало подбадривающего своим спокойствием голоса отца, его слов. Хотелось, чтобы он сказал, что всё будет в порядке, что скоро эта боль закончится, и я смогу спокойно вздохнуть, но... Вокруг была немая тишина, разбавляемая убаюкивающим, еле слышным хлопанием брызжущей из открытой раны на руке крови и тяжёлыми, шаркающими шагами Существа, кружившего вокруг меня. — Ты молодец, Маэ, — похвалило оно, останавливаюсь у меня в ногах. — Ты продержалась дольше, чем я предполагал, — делилось оно со мной своими бесполезными мыслями. — Я знал, что не должен сомневаться в тебе, но та последняя... Мне уже было всё равно, что он говорил: всё это было лишь бредом больного. — Она умерла слишком быстро, от страха, — чуть понижая свой шипящий тон, оно повернулось ко мне спиной. — Её сердце разорвалось раньше, чем я смог его пронзить, поэтому я боялся, что... Я невольно дёрнулась, когда из поясницы Существа стал вырываться ярко алый ринкаку. Вместе с одним хорошо знакомым жалом моему взору престали ещё три других таких же мощных, извивающихся и горящих пламенем хвоста, что подобно щупальцам кальмара кружили надо мной. Извиваясь, путаясь между собой они стремились пронзить моё тело в самых неожиданных местах, но в последний момент замирали в миллиметре от него, иногда царапая измученную кожу. — Я так боялся, что до самого конца не смогу избавиться от своего самого страшного кошмара! — надрывисто, измученно проревело Существо. Вся боль, наполняющая его нечеловеческий исстрадавшийся вопль, отзывалась во мне только презрительным молчанием. Но ненадолго: Существу не нравилось, что я не разделяю его страданий. Один из самых проворных хвостов с острым, тонким жалом на конце стремительно вонзилось в мою ногу. Я снова кричала. — Знаешь, Маэ, — вырывая вместе с плотью жало своего хвоста, покрытого шипами, из моего бедра, снова заговорило оно, — много лет... Каждую ночь мне снится один и тот же кошмар, сводящий меня с ума... — Существо, смазывая по лицу капли моей крови, опустилось вниз, на корточки. — Ты только не смейся, Маэ, хорошо, — со смущённой улыбкой проговорило оно. — Если подумать, то это и не кошмар вовсе, но меня он ужасно пугает, — вытерев руки об штаны, оно посмотрело на меня. — Мне снится, как ты убегаешь от меня, Маэ! Представляешь, ты от меня... — хохоча, бредило оно. — Но смешно другое — я не могу тебя догнать, как бы не старался! — оно залилось диким, мерзким смехом. — Это же просто невозможно, ты не можешь, я же... — оно почему-то с таким трудом говорило это простое слово «гуль». — Но каждый раз, Маэ, ты убегаешь... Существо резко опустилось на колени передо мной и прокричало: — И это чертовски меня бесит! — Я собираюсь это исправить, Маэ, — оно потянулся к верёвкам, связывающим мои руки. Я не понимала, что происходит, но мои руки были развязаны, а один из его хвостов, незапачканный моей кровью, ещё не успевший причинить мне вред, помог подняться на ноги. Заботливо, неспеша он потянул меня вверх, подождал пока я почувствую землю под своими ногами и неумело перенесу весь вес на них, принимая вместе с чувством свободы всю боль, все невыносимые страдания, испытываемые каждой покалеченной клеточкой тела, на себя. Из-за таких нагрузок я стала истекать кровью ещё сильнее. Не представляю, как вообще я могла с такими ранениями не только оставаться в сознании, но ещё и самостоятельно передвигаться. Это было невозможно! Но мысль о спасении заставляла поверить в избитую фразу «невозможное возможно». Встав напротив меня, совсем близко, Существо кончиком пальца с удивительной, омерзительно-длинной чёрной ногтевой пластиной провело по моей щеке, размазывая ещё свежие дорожки слёз, образовавшихся по собственной воле. — Беги, дорогая, беги так быстро, так далеко, как только можешь, но знай, что я всё равно тебя поймаю! Потому, что я охотник, а ты всегда была, есть и будешь всего лишь моей едой... Превозмогая само своё существо, медленно умирающее от потери крови и разрыва плоти, я оттолкнула его руку от лица и сделала шаг вперёд, обходя Существо. Именно этот первый шаг был самым важным, решающим: он вселил в меня надежду. И пусть он был наполнен мучительной болью, пусть от него темнело в глазах, а остальные конечности по инерции пробивало судорогой, но я сделала его. Шаг, а за ним ещё один, такой же неуклюжий, хромающий и шаткий, но всё же ещё один шаг навстречу своей надежде. — Я дам тебе десять минут, Маэ, — не оборачиваясь, громко сказало Существо, когда я ухватилась за старую металлическую ручку двери. — Этого должно хватить, чтобы выбраться за территорию дома. Оно было право: от старого садового домика, в котором мы сейчас находились, до ворот, ведущих в лес, было не больше пяти минут. Горькая усмешка появилась на моём лице. Оно рассчитало всё и даже то, что я буду ранена и времени мне понадобится значительно больше. — Ты же ещё помнишь, в какой стороне выход, Маэ? — с лёгкой издёвкой спросило Существо. Я не стала ничего отвечать, молча закрыла за собой дверь домика. Я помнила. Помнила всё: и этот старый дом его дедушки, где мы проводили свои первые каникулы без родителей, и задний двор, куда утащила его я, впервые напившаяся алкоголя и осмелевшая от этого. Помнила я и другие, теперь кажущиеся самыми омерзительными и больными воспоминаниями в моей жизни: как смело поцеловала его покрасневшие от вина губы, как шёпотом признавалась в своей любви, а также его скупое молчание в ответ. Но всё это теперь было пустым, ненужным. Было и было... Я не в силах изменить своего прошлого, а вот будущее зависит только от меня. «Только я сама» — безжалостно прозвучало в моей голове. И, хромая, я побежала в сторону леса.