Читая между строк

      У Дмитрия всегда были проблемы с чтением. Дело было не в том, что он, как первоклашка или неграмотный человек, читал по слогам, а в том, что он не мог уловить смысл прочитанного. Про таких людей говорят, что они жалкие тормоза, которые не в силах понять идею произведений великих писателей, таких как Достоевский, Гоголь, Диккенс — или любого из множества других. Однако проблема была далеко не в тупости Дмитрия. Наоборот, Дима был довольно умным, хотя и простодушным и ровным парнем, который славился своей дерзостью, наглостью и врожденным пофигизмом. Но, при этом всем, в его глубоких зеленых глазах и добродушной улыбке скрывались особенные обаяние и шарм. Нельзя сказать, что Дима особо увлекался учебой: он часто прогуливал занятия, выпивал с друзьями, шатался по разным клубам и, в целом, вел свободный образ жизни. Однако, когда он смотрел на своих сверстников, которые получали медали, оценки, любовь учителей и уважение от учеников, его грызла совесть, и он хотел стать лучшим во всем, доказав прежде всего перед остальными, что он умный и способный. И это было одной из главных причин переведения его на домашнее обучение. Второй причиной была как раз его боязнь чтения. Нельзя сказать, что Дима был недалеким человеком. Ему просто не удавалось сконцентрироваться на чем-то одном, и он мог уже через несколько страниц забыть имена героев, не мог четко вспомнить, кто что сделал, да и в целом его пересказы были очень кривыми и пустыми. Но Дима старался изо всех сил, вчитываясь в каждую строчку, напечатанную на жухлых страницах старых учебников, некоторые особо сложные словосочетания проговаривал вслух. Он даже слушал аудиокниги, в надежде хотя бы на слух понять содержание той или иной книги, но даже после прослушивания в его голове оставался невзрачный ком мыслей из обрывков каких-то строк и образов, что его сильно огорчало. Дима старался справиться со своим дебильным страхом Прожектора. Каждый раз, когда очередь читать доходила до него и он брал в руки изношенную обложку учебника на уроке литературы, он буквально чувствовал как другие одноклассники шепчутся, смеются за его спиной, создавая вокруг него огромный дымок гула, который был словно покрыт несуразными, вечно меняющимися линиями, от чего парню было не по себе. Эти "кудрявые" линии больно хлестали по немного согнутой спине, заставляя его каждый раз непроизвольно вздрагивать, ощущая, как острые петли насмешек и язвительных подколов пронизываются прямо в тело меж лопаток и с боков, заставляя органы сжаться в нарастающей панике и выбивая воздух из легких, из-за чего глаза начинали слезиться. Но Дима, за столько лет привыкший к такому состоянию, научился скрывать эмоции и каждый раз, когда он начинал читать в классе, он поджимал сухие губы, слегка облизывая их в раздумьях, тихо вздыхал, стараясь упорядочить вибрирующий рой мыслей, и, наконец, начинал читать. Вполне отчетливо, негромко, но и не слишком тихо, стараясь придать каждому слову свою интонацию, особенно когда он читал диалоги. А их читать он любил гораздо больше, чем огромные абзацы текста, которые не совсем понимал. Каждый раз, когда он читал диалоги, он с особой любовью и неким мастерством менял голоса, учитывая, с какой интонацией надо произносить, и обычно с этим трудностей не возникало. Дима читал подобное с большим интересом и удовольствием; именно по этой причине он больше любил пьесы, чем романы. Однако он быстро понял, что просто сидеть и дрожать с книгой в руках, стараясь вымолвить хотя бы слово, не круто, и этим он только понижает свой авторитет, поэтому Дима и ушел на домашнее обучение. Честно сказать, большая часть учителей была этому только рада, потому что каждый день этот заводила что-то да учинял: он часто пререкался с учителями, не делал ничего по урокам, не готовился к экзаменам, о которых не говорил, наверное, только самый задолбавшийся и ленивый преподаватель, начинал драки - в целом, был тем еще сорванцом, но никому не портил жизнь кардинально, не взрывал туалеты и не приставал к девочкам. Он был обычным простодушным подростком, которого и любили и ненавидели. Диме было спокойнее учиться дома, нежели торчать в пыльном и душном кабинете, слушая сплетни, наигранные рассказы об отношениях девушек с парнями и прочей ерунде от одноклассников. И особенно ему не нравилось встречать перед собой осуждающий взгляд учителя, который снова был недоволен какой-то его выходкой или опозданием. Теперь Дима, совсем как взрослый человек, устанавливал сам себе график учебы, (не без помощи учителей, конечно же), вставал обычно часов в одиннадцать, завтракал, пялился в книгу, решал какие-то задания и ждал учителей, слушая, как на кухне копошится мама. Анна, высокая стройная женщина с ветвистыми волосами до плеч и вечно усталым взглядом. Она очень любила Диму, заботилась о нем, волновалась за его оценки больше него самого и всегда старалась помочь, но сын отмахивался и хотел решать свои проблемы сам, аргументируя это тем, что у матери слабое сердце и ей не нужно волноваться. Да, у Анны было слабое сердце. После смерти Сергея, ее мужа и отца Димы, она потухла и изменилась... А ведь когда-то была красавицей и настоящей музой для отца, который был художником. Тогда она была обаятельной, храброй, временами строгой, но при этом могла быть и ласковой и понимающей. У нее была одна милая деталь — заразительный звонкий смех. Этот смех Дима отчетливо помнил с детства, и он всегда наполнял его душу теплом и надеждой на лучшее. Но после смерти Сергея от слишком поздно обнаруженного рака мозга она увяла, совсем как некогда красивая роза. Ее волосы потеряли былую лоснящуюся мягкость, глаза, голубые, пылкие и страстные, потухли и стали походить больше на матово-запыленные стеклышки, в которых проглядывались усталость и какая-то затаенная материнская тоска. Дима любил свою маму и искренне желал ей только самого лучшего, именно поэтому он и скрывал от нее большую часть своих проблем, помогал по дому и в принципе старался быть верным и сильным сыном. Мама гордилась им. Она чувствовала, что что-то было не так в немного скованных движениях парня, в широкой, словно избегающей чего-то походке и спокойной улыбке, но не могла подойти ближе и спросить, что с ним, хотя и подозревала у него какую-то болезнь. После смерти Сергея она невольно начала думать, что сама заболела раком и скоро умрет, и потому изо всех сил старалась делать сына счастливее и проводить с ним как больше времени. Но Дима говорил ей, что эта болезнь ей точно не грозит хотя бы потому, что не передается воздушно-капельным путем или прикосновениями. Но как успокоить сломленную горем женщину? Чтобы совсем не утопать в тоске и печали, следуя совету психолога, она завела милое хобби - начала выращивать растения. На кухне можно было увидеть и лимонное дерево, которое раскинуло свои листочки, под небольшим столиком, прибитым к стене, можно было найти алоэ, розы, лилии, фикусы и кактусы, за которыми мать бережно ухаживала. Раз в три дня она поливала их, иногда пересаживала в более удобные кашпо и горшки и обращалась к ним по именам. Самый большой фикус, который сейчас стоял в комнатке Димы и являлся некой подставкой для тетрадок, чему она была не особенно рада. Этот фикус был назван в честь ее умершего мужа и потому она относилась к нему особенно бережно и порой Дима видел как она общается с ним. Но ничего по этому поводу не говорил, так как сам тосковал по отцу, но, как все сильные и угрюмые представители его пола, Дима скрывал эту тоску и пытался помогать разбитой горем матери чем угодно.

***

Сегодня Дима был в хорошем расположении духа, и даже осенний холодный ветер, который пронизывал до костей и немного подгонял беспечного парня вперед, не мог испортить его настроение. Стоял конец ноября, и Дима в темно-песчаной куртке нараспашку, в легких брюках, в черных очках и без шапки шел по улицам вечно живущей Москвы. Он шел довольно быстро и легко, слегка пританцовывая в такт музыки в наушниках и едва двигал губами, подпевая заезженной мелодии. Мимо него проходили словно нарисованные на заднем плане какой-то картины люди, которые почти не замечали улыбающегося парня и шли по своим делам, зарываясь в шарфы и глубже засовывая руки в карманы. Сегодня был хороший день: нудные учителя наконец разошлись по домам, он сделал пару вариантов из егэ, сдал наконец-то давно обещанный реферат учителю по истории и в особо поднятом настроении шел к своему учителю, известному писателю и хорошему собеседнику — Олегсею Душнову. Дима и Олежа познакомились случайно. Однажды в их класс во время урока литературы вошел довольно высокий худой человек в старой клетчатой куртке с катышками, в темно-синих джинсах и потертых ботинках, похожий на вечно уставшего студента. На вид, впрочем, ему можно было дать чуть больше тридцати. У него были темные, немного приподнятые волосы, которые иногда грозились упасть на глаза, он носил круглые очки, которые было сложно заметить из-за тонкости линз, что придавало его образу утомленного человека немного комизма, но вот взгляд... Дима долго пытался понять, что говорят эти глаза, и ему казалось, что это должно быть что-то нехорошее. Когда парень в первый раз его встретил, увидел его немного скованные движения, услышал звонкий голос, отдающий хрипотцой и тонкостью, увидел плавные и в то же время немного резковатые движения тонких пальцев с плоскими, хорошо подстриженными ногтями, он принял его за студента, у которого еще вся жизнь впереди, который сидит без продыху день и ночь за книгой, зубрит формулы и беспокоится по поводу каждой оценки. Но когда он встретился с его взглядом, он замер, словно ему хорошенько зарядили в лицо. Нет, что-то было не так в этом взгляде. Его глаза, почти синие, яркие и открытые, были покрыты мелкими крапинками, напоминавшими тонкие лезвия ножей, подобно сундучкам, хранившим тайны за тысячами замков. Его взгляд был очень тяжел и задумчив, и Дима отчетливо почувствовал, что людей вроде Душнова лучше не злить, и что за этой уставшей и доброй оболочкой скрывается тот, кого он пытался скрыть от всех, стереть, спрятать и не выдавать. Эти глаза одновременно и пугали Диму и притягивали к себе, он хотел проникнуть в мир этого человека, разузнать, что его волнует, и узнать как можно больше о нем, может быть, даже стать другом. Но эту мысль он тут же отогнал, так как человек, который боится читать, никогда не станет другом писателя. Да и Дима не считал себя достойным с кем-то сближаться, ему было достаточно пьяных посиделок с друзьями, достаточно матери и, разумеется, песен под гитару. Но он все еще не мог признаться себе в том, что он хотел большего от этой жизни. Он хотел уйти от учебной рутины, от одноклассников и постоянного выпендрежа и быть собой — и почему-то именно с этим человеком он почувствовал, что сможет преодолеть все. Сможет, наконец, стать самим собой. Неизвестно, судьба ли это, случайность или что-то еще, но Олежа обратил внимание на Диму. Собственно, он пришел в класс не просто так, а чтобы посидеть и понаблюдать за ребятами, так как собирал какие-то "штуки" для его нового произведения про школьную жизнь. Учитель литературы, высокий темноглазый мужчина в безвкусном строгом костюме цвета кофе, Николай Иванович, был только за и с радостью позволил Олеже сесть на последнюю парту и продолжил урок. Многие ученики оглядывались на писателя и шептались, кто-то из девушек смущенно хихикал, разглядывая худую фигуру и переплетенные тонкие пальцы Олежи, который писал в забитой листами старой записной книжке и поглядывал на остальных, беззвучно бормоча что-то одними губами и внимательно разглядывая детали их одежды и движения. Дима сидел впереди него и отчетливо чувствовал странный исходящий от него запах пергамента, чернил и чего-то такого, что ассоциировалось у него с матерью. Горем. Только если Анна показывала это горе во всем и всему миру, то Олежа был недоступен и скрытен, это было во всем его образе. Ему было одновременно уютно и неприятно с этим человеком, но что-то в нем необъяснимо тянулось к Олеже. Он хотел заговорить с ним, напряженно наблюдая за учителем, который ходил перед доской и уныло рассказывал "Мастера и Маргариту", в голове строился диалог, но он тут же его отпихивал куда подальше, так как не хотел позориться ни перед ребятами, ни перед учителем, ни, тем более, перед писателем. Но вот началось самое страшное. Диму попросили зачитать кусочек текста. Парень выпрямился, чуть раздвинув широкие плечи, тихо выдохнул, унимая давно привычное ощущение "кудрявых" силков, и взял в руки учебник, четко ощущая на себе внимательный и пронзительный взгляд Душнова. Черт бы его побрал. Он услышал, как некоторые зашептались, как замолчала шаркающая по пергаменту ручка позади и как все взгляды, словно прожекторы, устремились на него. Он тяжело вздохнул и начал читать. Поначалу получалось из рук вон плохо, голос был сух и безэмоционален, он читал предложение за предложением и старался вчитаться в каждую строчку, чтобы понять смысл этой сцены, но давалось это ему с большим трудом. Однако он старался, скорее не ради себя, а чтобы повыпендриваться перед писателем. И делал он это практически бессознательно. Закончив читать, он расслабился и краем глаза заметил слабую улыбку Олежи. Его это очень заинтересовало. Олежа разгадал его. Конечно, он заинтересовался им не из-за невероятного произношения, а из-за его особенности, с которой встречался редко, — боязнь чтения, или же синдром Джексона. И, судя по вздохам, напряженному телу и попыткам сдержать страх и панику, причиной этого синдрома был именно прожекторизм — навязчивый страх осуждения и ощущение собственной ничтожности. А это было хорошо знакомо ему. Когда урок закончился, Душнов поблагодарил всех за присутствие и вышел из класса последним, остановив Диму. -Привет, я задержу тебя ненадолго? Спросил Душнов, улыбаясь самыми уголками рта и чуть опустил брови, выражая ласку и внимание. Дима остановился, поравнялся с писателем и еще раз удивился его худобе и какой-то странной отдаленности. Неужели все писатели именно такие? И, несмотря на то, что он выглядел вполне дружелюбно и мягко, его глаза, тусклые, мрачные и внимательные, оставались неизменными. Дмитрий стоял напротив писателя и совсем не ожидал, что он заинтересуется им. Они сами не заметили, как разговорились, Олежа немного рассказывал о себе, задавал вопросы Диме, и в целом издалека они казались давними и очень хорошими друзьями, из-за чего многие школьники начали завидовать Диме, ведь тот каким-то чудом захватил внимание такого крутого писателя как Душнов. Вскоре Олежа предложил ему помочь справиться со страхом чтения и научиться пониманию смысла прочитанного. Дима немного помялся, но все же согласился: он и так планировал свалить из школы на домашнее обучение, — так почему бы не воспользоваться таким шансом пойти учиться у этого крутого, странного, но умного человека? Дима вышел из душной маршрутки, в которой было полно народу, поправил спавший с уха наушник, вдохнул свежий ноябрьский воздух, коротко прокашлялся и пошел к знакомой многоэтажке, шагая в такт песне. День клонился к вечеру, но небо над Москвой еще и не думало темнеть. По нему сонно плыли громадные серые облака, через которые, словно через рваное покрывало, выглядывало голубое небо и солнечные лучи. Дима же не замечал этого и спокойно шел вперед к знакомым трем ступенькам ведущие к подъезду и, набрав на домофоне нужный номер квартиры "12", вынул наушник и сказал: — Это я, Дима. — Привет, проходи! Учитель уже ждет, — послышался в ответ женский голос. Дверь открылась с характерным мерзким пиликающим звуком. Женский голос, безусловно, принадлежал сестре Олегсея — Оле. Когда Дима в первый раз увидел эту красивую и статную женщину с крашеными в фиолетовый волосами, надменным взглядом и услышал ее пронзительный, но в то же время ласковый голос, он принял ее за жену Олежи. Когда же он сказал это вслух, Оля лишь рассмеялась и махнула рукой: она привыкла к такому. Квартира Душновых была, пожалуй, самым уютным и теплым местом, какое Дима только мог себе представить. Это было небольшое помещение с прихожей, полностью заставленной связками книг, здесь лежали старые потертые папки, документы, зачитанные до дыр журналы и комиксы, целые стопки свежей бумаги в зеленых упаковках и много старинных книг, отчего в этой уютной и милой прихожей всегда пахло старой бумагой, пергаментом и чем-то еще, что Дима не мог назвать, чем-то неизведанным и таинственным. У большого шкафа с одеждой стояла деревянная статуэтка собаки, которая, подняв уши, сидела и внимательно глядела в сторону двери глазами-бусинками, от которых Диме иногда бывало не по себе. Под ногами здесь всегда тихо шуршал мягкий ковер и весь этот мирок освещала желтая тихо жужжащая лампа. И каждый раз, переодеваясь и снимая обувь, входя в кабинет Олега, открывая две бело-голубые двери, он попадал в совершенно другой мир. Кабинетом была небольшая комната, в которой еще более отчетливо пахло бумагой, чернилами и кофе, в воздухе стояла постоянная атмосфера напряженности и неуловимого величия, а само помещение всем своим видом говорило: я тоже писатель! Здесь стояли большие красивые шкафы из дорогого темного дерева, один из которых вытягивался к потолку и упирался к оконной раме, полки так и пестрели разноцветными переплетами четко расставленных по номеру, по изданиям, авторам и даже по размеру книг. Если запомнить, в каком порядке они стояли, можно было легко найти любую и начать читать. К одному из шкафов была прислонена длинная лестница с колесиками, чтобы было удобнее достать книгу с любой высоты и с любой полки, — прямо как в больших библиотеках. На полу был красивый узорчатый ковер с сине-красным узором, центр которого напоминал Диме странного зверя с головой слона и щупальцами вместо хобота и ушей, который придавал этому "Храму знаний" особую изюминку. Обои были тускло-зеленого цвета и на них висели различные записки, вырезки из газет с фотографиями, статьи из разных книг, рецензии критиков, плакаты, похожие чем-то на советские с вызывающими фразами и широкими надписями, и все они монотонно шуршали, когда по ним пробегался ветер. Дима, глядя на то, как они качаются, видел что под одной из вырезок газет мелькает какой-то плакат, темно-бордового цвета, который значительно выделялся в этом мирке задумчивости и какой-то замкнутости, из которых, казалось, по большей части и состояли писатели. Диме все хотелось спросить об этом плакате у Олежи, но он не решался, да и это не мозолило глаза так, чтобы мешать обучению. — Давай, проходи... чай, кофе? — буднично спросила Оля, вешая куртку Димы в шкаф, когда парень вошел в прихожую. Он снял ботинки. Черные очки вместе с клубком наушников отправились в рюкзак,и он по старой привычке вдохнул такой родной и знакомый запах пергамента и улыбнулся, проговорив: — Ага... давай чай? — Можно. Иди в кабинет, Олежа уже там. Дима кивнул, поправляя сбуровленные от ветра каштановые волосы, поднял рюкзак с пола за ремешок и открыл двери кабинета, чувствуя приятный запах бумаги, книг, чернил и чего-то еще, что Дима привык называть "Олежиным запахом". Олежа сидел, как и обычно, в своем кресле-качалке, на спинке которого всегда висел красно-желтый плед с тонкими ниточками по краям, что покачивались от движения кресла. Писатель спокойно сидел и читал какую-то толстую книгу, аккуратно перелистывая желтоватые страницы тонкими, словно иглы, пальцами и иногда поправляя очки на немного вздернутом носу. Диме всегда нравились эти внимательность и сосредоточенность на лице писателя. И он мечтал читать с такими же интересом и вниманием, как и он, хотя подспудно и понимал, что не сможет достичь его уровня, и потому ругал себя за неуверенность. "Если смог я, значит и ты сможешь," — так любил Олежа говорить ему. И иногда это было чистой правдой. — Привет, Дим, — произнес Олежа, закрывая книгу и откладывая ее в пустое небольшое пространство на нижней полке меж книгами с пометкой "История Революции". — Здравствуйте, — ответил Дима, усмехнувшись, и подошел к столу, который как и обычно был в полнейшем беспорядке. Стол из светлого дерева был немного покрыт заусенцами, на нем были царапинки и вмятины, но все их закрывал едва ощутимый лак, который отталкивал пыль и тонкой пленкой покрывал поверхность стола. Справа лежали стопка книг, пара папок, плотно набитых листами, рядом стоял синий стаканчик с ручками, даже перьевой, и прочими канцелярскими предметами, а слева, почти у самого края, стояла массивная, старинная и красивая печатная машинка, укрытая особым серым чехлом, от которого веяло духом того времени, а именно пятидесятых, как говорил Олежа. Дима хотел бы потрогать и немного поклацать по круглым клавишам машинки, но писатель строго-настрого запретил это делать, так как считал ее своим священным предметом, до которого никто, кроме него самого, не имел прикасаться. — Ты выполнил задание? — спросил Олежа, пододвигая табуретку для ученика и сел сам в кресло, которое было сделано также из дорого дерева и по стилю напоминало типичные старинные кресла с островатыми подлокотниками и маленькими башенками на верху спинки. Видно, Оля постаралась при выборе кресла, так как она была готкой и любила подобное. Олежа по своему обыкновению выпрямился, окинув парня коротким взглядом, слабо улыбнулся, глядя как он вынимает из рюкзака, медленно, лениво, но при этом бережно, листы тетради, исписанные беглым и размашистым почерком. Олежа взял листы, устроился поудобней, поставив ногу на подставку и начал внимательно читать. Глаза, холодные, таинственные и строговатые бегали по строчкам, и Диме всегда казалось, что в эти моменты он был в ином мире и не замечал никого и ничего кроме самого текста. В этом мире всем казалось, что он читал очень быстро, а для него проходила целая вечность, в которой он глотал слова, разжевывал каждую буковку и старался уловить вкус и оценить его, чтобы вынести окончательный вердикт. И, прочитав сочинение Димы, он глубоко вздохнул, о чем-то задумавшись и перевел задумчивый, но нисколько не злой взгляд на немного обеспокоенного, но в то же время ухмыляющегося ученика. — Неплохо. Но только ты снова не понял смысл рассказа и скатал половину из интернета, верно? Его голос звучал спокойно и нисколько не строго, но для Димы эти слова напоминали тонкие лезвия укора, которые больно вдалбливались в кожу и разрезали плоть, оставляя после себя гниль и болевые ощущения. Улыбка Димы сползла с лица и он почувствовал тяжесть взгляда писателя. В такие моменты он чувствовал себя ничтожным, но он не хотел выглядеть трусом перед этим крутым человеком и потому, глубоко вздохнул, чтобы успокоить навязчивые мысли, молча кивнул, обреченно посмотрев на листки. Олежа кивнул в ответ и осторожно убрал сочинение в сторону, переплетя пальцы в замок. Какими же ухоженными и тонкими они были! — Дима, я вижу, что ты стараешься и искренне хочешь научиться чтению, чтобы понимать смысл произведения. Но мало понимать — нужно его прочувствовать. Понимаешь? И я заметил кое-что: ты хочешь читать так же, как я, но, поверь, у каждого свой подход к этому. Моя задача не сделать тебя точной копией меня, а сделать из тебя самого себя. Иначе так будет скучно и неинтересно. Олежа улыбнулся и подмигнул, отчего Дима слабо улыбнулся и выдохнул, поднимая взгляд на Олежу. Эта кроткая улыбка Душнова украшала его вечно измученное и уставшее лицо, и он словно молодел лет на десять и возвращался в те времена, когда был еще студентом педагогического института и оставался живым, ярким и немного неуверенным в себе, морщинки сглаживались, как и мелкие прыщики. В такие моменты Дима мог немного различить молодость на его лице. Интересно, каким он был раньше и что повлияло на изменение в его характере? — Давай почитаем немного Булгакова. Не против? Вы уже прошли его? — Да, но я не против... по-моему его ваще никто не понял то произведение, кроме одного заучки... — проговорил Дима, сосредотачиваясь на грядущем и слегка нахмурив брови в попытке отогнать от себя навязчивые мысли, которые обычно и настигали во время чтения в классе. За долгое время практики, Олежа использовал одну хитрую тактику при занятии с детьми с синдромом Джексона. Эта тактика называлась "Расфокусировка внимания", проще говоря, Олежа во время чтения мог резко задать вопрос о чем-то отвлеченном и когда ученик начинал забывать о книге, резко спрашивал что-то касательно прочитанного, и им всегда удавалось ответить. Это была беспроигрышная тактика и Дима любил самого себя ловить во время отвлечения, но у него редко такое выходило. — А как называлось то произведение? — спросил Олежа, доставая из небольшого шкафчика книгу в черной обложке с золотистыми надписями. Дима хотел было разглядеть, что написано на обложке, чуть пододвинувшись к учителю, но тот тут же закрыл надпись ладонью и выгнул бровь, усмехнувшись, мол, не хитрить. Дима снова нахмурился и чуть опустил голову, перебирая мысли и пытаясь вспомнить название... в его голове все еще отдавалось эхом музыка из наушников, из-за того, что вышел без шапки на улицу немного болела голова, и он все не мог поймать разбежавшиеся мысли и уже начинал злиться. Ну нельзя же тупить в самом начале занятия! — Что ты слушал по пути сюда? — "Малинки-малинки"... а что? — Что мама тебе приготовила на обед? — Ну, это... суп и по-моему что-то куриное. Наверно... а вы снова- — Как зовут директора твоей школы? — Федор Константинович. — А какое название у произведения? — Мастер и... Маргарита? — Дима усмехнулся и хитро прищурил глаза, глядя на довольно улыбающегося Олежу, который спокойно сидел напротив него и просто молча радовался ученику. Он раскрыл книгу, перелистал несколько страниц, нашел нужную главу и протянул Диме. С подобного начиналось их занятие. Казалось, так будет всегда. Дима будет учиться у Олежи правильному чтению, выполнять нудные задания учителей, готовиться к экзаменам через пень колоду и поступит в универ... Однако ничто не вечно. Дима совершенно не ожидал, что один день сможет полностью изменить его жизнь.