Реинкарнация - это проклятье

      Первый день оставил ощущение самого настоящего Конца Света, — со вторым пришествием Христа, кипящим океаном и алым заревом над головой. Вряд ли у любого другого студента в жизни был настолько нервный и изнуряющий первый день с постоянными перегрядываниями через плечо и молитвами закончить эту агонию одним метким ударом молнии во внутреннем дворе. Мне персонально наплевать, сколько любопытных взглядов подобное поведение собирает — пока он свободно передвигается по территории Академи, наблюдая за мной из-за угла и решая, какого именно везунчика, дерзнувшего подойти к его дражайшей Семпай, убрать, мои кишки не перестанут завязываться в тугой узел при одном взгляде на фасад школы.       Семпай.       Вроде и простое обращение по старшенству, а вроде — подобие окончательного и без аппеляционного приговора. Серьёзно, настоящее проклятье, быть «суженым», без права выбора. Это не считая колебания между принуждением любить, с горсткой мертвых тел потенциальных конкурентов, и доброй волей к падению в стальные объятия сталкера.       Отец Аято бы точно понял, о чем внутренние голоса мои толкуют. Была ли его жена милосердна? Не включала ли она тирана в отношениях, позволяя перечить, или подавляла любые бунтарские поползновения, чтобы не портить её «идеальную семейную картинку»? За этим же Айши и гоняться: воплощение в жизнь воздушного замка с семпаем, кирпич за кирпичиком, по их чертежам светлого будущего, хочет ли предмет воздыхания этого или нет. Я не помню, каков глава семейства у мальчика-яндере, но почему-то уверена: он существует в клане, как красивый акссесуар или декорация в театральной постановке — для игры прописанной роли. Ни больше, ни меньше. Отец и желанный пленник.       Сводит последние концы с концами и старается сделать эту жизнь хоть чуточку ближе к представлению нормальности, со слабой надеждой, что уродившийся сын, вместо дочери, сумеет положить конец многовекомому кошмару…       Трагично — мечты Ямадо оказались иллюзорны. Этот мертвенно-спокойный взгляд в никуда на линейке говорил сам за себя и будет преследовать меня до конца дней.       Остаётся только помолиться за него и следующую жертву проклятья: кто знает, каким уродился Аято. Может, он будет больше аккуратистом, чем мясником, рациональной машиной, выбирающее менее хлопотный и бескровный путь; а может он пойдет в родную матушку, бескомпромиссную и резкую. Оставит после себя даже больше тел, чем ушедшие поколения Айши, — бр-р, для меня тут главное, не угодить в эту яму. Всего-то.       А мысли жужжат внутри головы страшнее осиного гнезда и скребутся о стенки черепной коробки длинными и острыми жалами, силясь проскрести дыру наружу и сообщить на весь мир о страхах моих. И судя по лицам достопочтенной пары Симудза, они не только прекрасно слышат творящийся гомон в голове, но и видят его: стоило им встретить меня за ужином, как ока-сан и ото-сан не перестовали обмениваться друг с другом весьма растерянными взглядами.       «Сделай уже что-нибудь!» — одними поджатыми губами и глазами восклицает Госпожа Симудза, легко пихая мужчину в локоть.       «ТЫ лучше всего находишь с ней общий язык, вот и разбирайся, » — напористо вздохнул Господин Симудза, палочками цепляя ещё теплый гункан.       Подпортила небольшой праздник сегодня. На столе разложены самые аппетитные и деликатестные явства, только с пылу с жару — первый день в школе как-никак. И ругаются два взрослых почему-то только между собой, когда виновник и празднества, и порчи маленького сюрприза в очередной раз остаётся неудел.       И как мне попросить о переводе в другую академию, когда в воздухе витает не самая благоговейная атмосфера? Это самая рациональная идея, которая пришла в голову после осознания всей картины происходящего — нет яндере в зоне досягаемости, нет проблем, верно? Не горю желанием терзаться знанием, когда (точнее, «если») начнётся отсчет «пропавших без вести» студентов, или банально попасть под раздачу.       Конечно, я не гений человеческих манипуляций, но момент однозначно неудачный, мне с порога откажут: «это только первый день, дорогая, первое впечатление бывает обманчивым», «нет и нет, мы столько денег вбухали-», «Академи Сайко — лучшая по всей стране, принимающая далеко не каждого, мы не можем разбрасываться такими шансами налево и направо, Кимико»!       Будь проклята трепетность японцев к образованию и социальному статусу.       Если с ока-сан ещё можно дипломатически договориться о чем-то, как с любящей матерью, то с ото-сан нужно приходить с железными доводами и стальными намерениями — он, несомнено, обожает свою дочурку, но не стоит забывать, что я ещё и дорогая инвистиция в будущее. Академи Сайко — одно из них. Никто не посмеет оспаривать факт о состоятельности и престижности семьи Симудза, но мажористо раскидываться деньгами позволить мы никак не можем.       Из чего следует вывод: я в ловушке заскоков высшего общества.       Великолепно. Чудесно. Ужасно.       — Кимико-чан, как себя чувствуешь? — ко лбу приложили нежную материнскую ладонь, запах еды ненадолго перебили ароматы крема для рук и ненавязчивая нотка фруктовых духов, — выглядишь бледнее обычного…       — Чувствую себя отлично, на самом деле, — «как будто меня сбила фура и на заднем приводе дополнительно раскотала по асфальту» — в первый день тут же обзавелась новым знакомым. Фредом Джонсоном, главой клуба фотографов.       — М, неплохая партия! — стоило только упомянуть американца, ото-сан тут же оживился. Полагаю, вторая загвоздка богатой семьи — расчетные браки для преумножения богатсв. Кладя руку на сердце, не припомню, кем приходятся в этой жизни его родители, но, видимо, кем-то со значимым положением в обществе. Глава семейства любит подкалывать доченьку бомбезными свадьбами и потенциальными женихами для разрядки ситуации. А иногда говорит весьма «сурьёзно».       — Он же иностранец! — с закатившимися глазами да раздраженным вздохом, изображаю я невероятно возмущение, и настроение в комнате начинает постепенно меняться: в обеденном зале отдаленно нарастали разговоры о замужестве в шуточном тоне, обсуждение странного строения «Академи», в сравнении с привычной японской школой, высказывания мнений о новом доме и городе, в какой-то момент взрослые стали обсуждать что-то касаемо работы, где для меня нить повествования невзначай оборвалась от скуки, и в завершение трапезы раздались пожелания спокойной ночи.       Облегчающее отвлечение, почти глоток свежего воздуха, которого ощутимо недостаточно, чтобы вздохнуть полной грудью — впереди второй день. Только. второй. день. О, ужас.       Желание спать никак не хотело снизойти на бренную мою голову ещё очень долго. Я не помню, в каком часу провалилась в изможденный сон. Если верить внутренним ощущениями — его вовсе не было.

* * *

      Глянец на ровной поверхности иномарки прощально блеснул мне в линзы очков. Журчащая речушка из студентов неспешно поднималась вверх, и отпрыск клана Симудза плыл вместе с ними по течению, еле перебирая ножками. Не хватало только траурной музыки и чёрного фрака. Некогда сочащаяся красками аллея перед воротами стала для глаз красивой ширмой, прикрывающей за дивным строением уродливый и смердящий лик смерти. Кто в здравом уме заспешит поскорее внутрь? Точно не я.       Деятели разношерстных клубов же, обобщенные в отдельные группы по интересам, ни о чем не подозревали и рвались прямо в пасть ненасытного чудовища, как жертвенные барашки. Слепые и невинные, обреченные и беспомощные. Быстро забрели в обитель Ада, оставив позади еле ползущую в школу Кимико. Где-то в гуще зеленой аллеи мельтешит моя тёмная макушка. Я стою здесь битый час, переминаясь с ноги на ногу — ещё немного, и опоздаю. Внутри буйствует пламя гражданской войны между двумя оппозициями: прогулять весь семестр, сбежав из страны на украденные деньги со счетов родителей, или мужественно, с гордо поднятой головой, принять смерть с рапрастертыми объятиями.       Первое требует тщательного планирования, несколько дней для подготовки, совершеннолетия и знания дела. К сожалению, ни один из перечисленных пунктов не отмечается. А второе… тяжелее сделать, чем сказать. У меня хватает гордости признать, что я далёко не главный герой с несгибаемой волей и прущей из всех щелей храбростью, а маленький паникер, который не может даже перейти порог долбанной школы! Кажется, ручки моего портфеля уже должны были лопнуть от силы сжатия, мимические мышцы стали уставать от хмурой гримасы, в зажатых плечах таилось сильное напряжение — вот-вот и сама лопну.       и вдруг:       — Хей, красотка!        Вот и старый знакомый подумал также и решил облегчить мои страдания сердечным приступом, как гром с неба, разразиться со спины громким выкриком. Увы, акт милосердия оказалася провальным: на каких-то неведомых рефлексах, называемых «бей или беги», острый девьячий локоток врезается в чье-то мягкое брюхо, резко и беспощадно. В аккомпанемент глухому удару прозвучал хрип, стук коленных чашек о землю и многострадальные всхлипы.       Какой идиот ещё мог так опростоволоситься, кроме незаменимого Фреда Джонса? Замечания по поводу подкрадывания со спины почти полились на голову блондинистой катастрофе, но их перебил окутавший с ног до головы сумрак — «я же ничего не могла повредить, верно»? Сила удара не такая уж сногсшибательная для смертельного приема, и все же Фред не спешил разгибаться, как и дышать.       — Боже, прости… — несчастный всё не вставал на ноги и продолжал жалостливо хрипеть, сминая лбом землю, — Джонсон, что с тобой?       Прекрасное начало дня — вмазать пацану в какой-то важный отдел органов по случайности и смотреть, как он медленно задыхается в болезненных спазмах. Хоть один седой волос должен появиться прямо сейчас в копне моих волос — к страху смерти прибавился подпункт с асфиксией. Что делать при подобных травмах? Какие действия предпринимать? Дотащить до лазарета? Докричаться до учителей?..       …Точно. Учитель. Физручка!       — СЕНСЕЙ-… — я забыла, как ее зовут. Ту самую, в красных спортивках, караулящую школьные ворота каждое утро, — КТО-НИБУДЬ!       Ответа не раздаётся, не слышно даже шарканья кроссовок или стука туфлей. Никто не стал откликиваться зову о помощи. Если физручка уже удалилась с почетного караула, то урочное время уже начало опасно подкрадывается со спины — в преддверии звонка ученики уже сидят в классе, за партой; а сенсеи — там же терпеливо ждут начала занятий.       Не вовремя Фред упал навзничь. Очень не вовремя.       Может, сам зов оказался тихим?       К глотке подступает тяжёлый ком, кишки снова начинают завязываться в болезненные узлы, пока прикованный к сгорбленной спине взгляд лицезреет медленную и мучительную смерть паренька. Стоило сбежать.       «Вот так он и умрет? По глупой случайности?»       Что-то щелкнуло в голове. Громко и звонко. Окатило ледяной водой с головы до пят, отрезвляя, отбрасывая прочь парализующую панику.       «Чего стоишь, как вкопанная? — одним вразумительным возмущением от самообладания, к отнятым ногам вернулась подвижность, — не можешь докричать, так беги за ближайшей помощью»!       Да. ДА, точно! Вот он, отрезвляющий шлепок по лицу — собрашись с силами, я почти сорвалась с места, но за руку меня одернул резкий вдох, очень жадный и панически заглатывающий как можно больше воздуха.       Фред благоговейно распластался по асфальту подле перепуганной девушки, со слезами в уголках глаз мысленно преклоняясь или перед судьбой, или перед Богом за позволение жить дальше. И я, вместе с ним, начинаю дышать намного свободнее и спокойнее, почти готовая упасть на ватные колени.       — Ты живой? — глупый вопрос, но нужный для усмирения колотящегося сердца. Прямое подтверждение лично от Джонсона — всё, чего я прошу сейчас от лежачего. С ответом он не спешил, ещё держался руками за место удара, чем больше заставлял меня усомниться в его целостности. Пришлость с тяжким вздохом присесть на корточки перед уважаемым лидером клуба фотографий и с оценивающим взглядом осматривать на предмет иных повреждений — лучше перебдеть, чем недобдеть. Общеизвестный факт: в обмороках, или в чем-то схожем, самое страшное — это падение. От чистой удачи зависит, насколько травма станет серьёзнее.       И Фред, наверное, какой-то нерв задел. Где-то в голове. Однозначно.       Как олень в свете автомобильных фар, он одеревенел под скользящим по телу взглядом с неувядающей улыбкой, весьма неловкой и натужной в уголках губ. Белой униформе можно отдать почести за службу верой и правдой: брюки с манжетами придётся выстирывать в ручную, они собрали приличное количество грязи с асфальтной дорожки, что видно невооруженным глазом. Никаких кровоподтеков, ссадин или остатков былой агонии и страха в глазах; только дивная лазурная голубизна и блеск утреннего солнца, частично прикрываемая растрепавшейся русой чёлкой.       Осмотр говорит о полном здравии, по крайней мере, на первый непрофессиональный взгляд: в сознании, уже дышит, не корчится, только продолжает хвататься за место удара.       — Ты меня разыгрываешь? — голова кивает на лежащую у желудка руку, — что это было?       — Удар в солнечное сплетение, — саднит, и весьма прилично: при неудачной попытке встать, вместо фирменной улыбки, на долю секунды, только на одно мгновение, обнажился болезненный оскал, — ничего серьёзного, правда. Я же не умер! — и подмингнул.       Строит кого-то из себя, и зачем? Позёры не шибко впечатляют, когда одним невооруженным взглядом четко видишь все изъяны.       — Угу. Только замертво шлёпнулся на земь, — не изменяя спокойному тону, из моих уст полился сардонизм — Задыхаясь. Всего-то. Значит, и самостоятельно встать труда не составит, верно же?       В ответ только неоднозначно пригладили расхохлившуюся чёлку.       — Ладно, до лазарета хоть сможешь докавылять?       После условной «мини-смерти», нервная система начинает сдавать позиции, позволять раздражению и усталости пробиться наружу сквозь взращенную холодную выдержку. Уроженцам из высшего света надо держать прямое лицо и ровную спину с величавой гордостью. К сожалению, изящества в протянутой для помощи руке не было, как и в хвате за туловище для лучшего удобства бытия чужим подспорьем. Желание поскорее покончить с этим днем и убедиться в здравии Джонсона, для успокоения души, превозмогали любые светсткие законы.       В отличии от хладнокровной меня, улыбчивый американец излучал не только легкомысленность, но и тепло — такой подвид, от которого потихоньку начинало морить после бессоной ночи. Будь ситуация немного иной, я бы незамедлительно приступила к навёрствыванию нескольких часов оздоровительного сна, которого решил меня одним своим существом проклятый огузок Айши. Чувствовать себя в безопасности — то, чего так не хватает особенно остро в последнее время. И судя по скромным прикосновениям моей ладони к чужому телу под боком, Джонсон вполне дотягивает до роли «каменной стены», за которой можно было бы свернуться калачиком до дня аттестации.       Если он не решит больше не связываться с ненормальной, что почти убила его, стоит с ним подружиться. Заручиться крепким плечом, на которое можно опереться и поплакаться — всегда неплохо. Как и живым щитом для самых непредвиденных ситуаций.       — Я могу и засудить тебя за попытку убийства, знаешь ли, — внезапно раздался Фред, чем вытянул меня из мысленной трясины в голове, улыбаясь и не неся никакой угрозы иллюзорным иском в суд.       — О нет, — с весьма посредственной игрой провинившегося человека, я ужаснулась, — какой кошмар. Есть ли шанс уладить данный вопрос более тихим способом?       — Хм… — многозначительное мычание показалось слишком уж самодовольным: смело полагать с его стороны, что загаданные им желания сбудутся в ближайшем будущем, — вступишь в клуб фотографий, и я забуду об этом маленьком казусе.       — М-м, — не в обиду их лидеру, если и вступать в клуб, то в деятельный, в котором основной активностью будет не просиживание пятой точки с пожинанием снэков за свежим томиком манги, а что-то более трудоёмкое. Как например, вояние картин или скульптур, — что-то еще?       — Поцеловать, где бо-бо? — Фред почти сам засмеялся, заразительно и искринне. Выбил из меня мальнекую усмешку, за которой таилась страшная глупость.       Наш дуэт дошёл до шкафчиков со сменой обувью, где совершил небольшу остановку. Джонсон с озадаченностью уставился на меня, даже напрягшись. На лице моём самая невинная улыбка. Как только расстояние между нашими лицами начало опасно сокращаться, тело несчастного замерло по стойки смирно. От американца веяло соломой, кожу опалял жар Калифорнийского солнца, которого он впитал в себя с молоком матери и привез в Японию — мы могли не только услышать прерывистое дыхание друг друга, но и почувствовать его легкое касание. Каких-то пару жалких миллиметром — и мои губы коснуться уголка чужих губ.       Секунда — я щёлкнула зазевавшегося Джонсона по носу с самой язвительной ухмылкой:       — Не дождешься, извращенец. Идём, встал как столб посреди дороги.       Клянусь, самого разочарованного лица видеть ещё никогда не приходилось! Эта неловкая попытка скрыть алеющие щёки и легкие возмущения того стоили.       Коридоры встретили нас мертвенной тишиной, из-за которой шаги двух пар ног по ламинату отдаются особенно громким эхом. Под чутким руковдством Фреда, мы дотопали до заветного медпунтка. Сил на любезный стук в дверь у меня не осталось, поэтому ширму бесцеремонно сдвинули, и я в ту же секунду пожалела об этом: у письменного стола с документами сидела не медсестра, а ученик, размеренно написывающий что-то на листочке. С перового нашего шага, на каменном лице не было никаких эмоций, даже человеческого любопытства, кто же мог нарушить покой медсестры в такое время; он оторвал голову от своего увлекательного занятия лишь по инерции, из-за громкого звука. И как только два серых глаза пригляделось к нам, в них промелькнуло что-то недоброе, а затем быстро скрылось за маской безразличия.       — Аято Айши! — не менее удивленным оказался и мой спутник, — А где мисс Канкоши? Решил занять её место, пока никто не видит?       — Канкоши-семпай ненадолго отлучилась по делам и должна скоро вернуться, — Айши окончательно забросил заполнение бумаг и весьма прытко снял с моих плеч тяжкий человеческий груз, который не особо-то опирался на них с самого начала, но почему-то и не спешил слезать — Я же помогаю ей произвести перерасчёт медикаментов время от времени. А что вы тут забыли?       — А… — язык отнят, голосовые связки в приусутствии Аято способны на издания одного безысходного писка, вместо членораздельных предложений. Как удобно! Каков альтруист! Из шкафчика наверняка исчез транквилазитор — иначе зачем ему выполнять рабочие обязанности медсестры? По спине мурашки пробежали от одной мысли, что этот маньяк только задумал.       — Что за столпотворение? Кого-то убили? — вспомнишь лучик, вот и солнышко: названная Канкоши-семпай проследовала в свои законные владения уверенной и твердой походкой, минуя нас и внимательно окидывая взглядом двух её новых визитёров в ожидании объяснений. Присутствие Фреда и женщины с каре придало какой-то уверенности перед лицом смерти, под её непрогибаемым холодным взглядом сквозь кровь и плоть, что всматривается в само существо моей души…       Ровно достаточно для краткого: «ударила куда-то в область груди, он упал и перестал дышать на несколько секунд». Джонсон любезно дополнил дивный рассказ своими болевыми ощущенями и куда именно пришёлся удар. Медсестра в это время ещё больше посуровела, попросила меня и Аято высвободить комнату для осмотра, и мы остались наедине среди больничных коек в соседней комнате, «палате».       Я видел порнофильм, который начинается точно также, как говорится.       Именно поэтому моя дистанция от Айши достигала добрых два метра: он уселся на диванчик у порога смотровой, а я отошла к невероятно красивому окошку, любоваться чем угодно, что оно может предоставить мне на замену Аято. Он же не станет трогать тех, кто просто стоит в сторонке, верно же? Со стороны дивана не исходит абсолютно никаких звуков — ни шелеста одежды, ни скрипа подушек из кожаного заменителя. Словно там и не сидит никого. Тишина почти мёртвая, со странным няпряжением в атмосфере, заставляющим поёжиться.       И черт меня потянул глянуть на угрожающе притихшего Аято.       Смотрит, изучает, наблюдает — нет, далеко нет. Пялится прямо в глаза. За серой пустотой зрачков его не виднелось ничего, кроме необъятной темноты и безжизненной пустыни. Не сводит ляденящего взгляда ни на долю секунды. Боится моргнуть и потерять из виду. Не дышит, не хочет напугать слишком громким дыханием. И его не смущает ни затянувшийся зрительный контакт, ни повисшее в воздухе напряжение — в комнате существовали только мы двое, и ничего более.       Если так подумать, почему он осталался в медпункте? Его работа секретаря выполнена, и транквилизатор, скорее всего, уже давненько украден из-под носа Канкоши. Откуда задержка в таком случае? Забыл шприц или чего полетальней седативных? Легче на сердце не становилось — каждая клеточка тела молилась чему угодно, чтобы земля под мной разверглась и поглотила в глубокие недра планеты.       Появление заносчивого американца — настоящее благословление: Фред Джонс полностью закрыл собой Аято, разрывая этот дьявольский зрительный контакт, и приободряюще сообщил, что с ним все просто великолепно. Из-за относительно малой силы удара, никаких серьёзных повреждений диафрагмы не наблюдается, сердце и селезёнка в норме — он здоров, как бык, несмотря на периодические боли в груди. С этой радостной новостью, я вцепилась в него, как за последний спасательный круг, и поспешила вывести нас обоих из проклятого лазарета под предлогом, что мы уже изрядно опоздали на занятия.       С началом второго дня.