Валяйте, Ваше Высочество!

Мурка, в чем же дело? Что ж ты не имела? Разве не хватало барахла? Что тебя заставило спутаться с легавыми И пойти работать в Губчека?

Графиня, вы прекрасны, как Цирцея, За поцелуй один я все отдам, Ведь ваша спальня держит на прицеле Моей души безоблачную даль.

Иметь сестру: Минусы — везде суёт нос и вставляет свои комментарии; валяется по кровати и никогда не заправляет за собой; обожает пугать по вечерам; постоянно говорит тупыми загадками и всегда не по существу; уже замоталась сватать ей Деймона; говорит, что поможет, но не помогает. Плюсы — иногда смешно шутит; можно подворовывать с кухни десерты якобы для неё и схомячить самой. Именно так я и сделаю. — Амели, мы хотим трубочек с кремом, — справедливо считая, что одеть и причесать принцессу с утра и раздеть вечером — не такой уж каторжный труд, и от хождения на кухню такая здоровая девица не переломится, Селена крикнула в соседнюю комнату, заглушая шум воды. Нежиться в ванне, слизывая с пальцев крем, звучало приятнее, чем нежиться в ванне просто так. Повторять пришлось дважды… как и всегда. Ничего неожиданного, Амели в своём репертуаре. Сейчас это уже даже забавляло. — А ванна для Вашего Высочества? — Я управлюсь. Трубочки. Живо. Почти спалилась, но, на худой конец, служанку всегда можно отослать. Здесь, в Долине, у Амели был слишком карамельный голос. Даже карамельнее, чем у Жозефины, хотя поначалу Селена даже сворачивала, едва завидев её статную фигуру, подозревая, что старая мегера спит и видит, как бы вцепиться ей в волосы, а чёртов статус принцессы не позволял нормально постоять за себя. Ну ничего, после коронации всё изменится. Надо просто постараться не слишком качать права, пока корона официально не окажется на её голове. Вот тогда-то она здесь развернётся… Но пока её душевному спокойствию необходимы лишь трубочки с кремом. На самом деле во дворце всё было примерно как у неё на работе — за едой из ресторана спускаться на первый этаж, только здесь ещё и в кредит. Не бесплатно, потому что за покои с ванной, шикарный сад под окном, всегда свежий воздух и «Ваше Высочество» она платила своим драгоценным временем, и это не могло не удручать её деятельную натуру. Дома она бы никогда не позволила себе праздное отмокание в ванне, да ещё и с набитым ртом. Да, честно говоря, Селена вообще не особенно помнила, когда последний раз принимала ванну (Жозефина, можешь не напоминать, спасибо). В её жизни находилось место только бодрящему душу, и то не без таймера (после того, как услышала, что стояние в душе больше четырёх минут негативно сказывается на окружающей среде). Укоры совести надо было чем-то заедать, а больше всего в Долине Наваждения ей нравилась даже не предстоящая коронация, а дворцовые десерты. Приме она, конечно, оставит, но…ооо это зависит от сообразительности Амели, догадается ли она взять двойную порцию. Если же как всегда, то, она, конечно, сожалеет, но душевное спокойствие важнее. — Ваше Высочество, — это запыхавшееся и растерянное лицо Амели лучшее, что она видела за сегодня, как же от него веет родным офисом, просто сил нет. — Трубочек нет, дворцовый повар сказал, что через полчаса будут готовы тарталетки с голубикой и лепёшки в сахарной глазури. — Эту замазку по шесть штук за доллар вообще нельзя никому есть, она закупоривает стенки сосудов. Если ты хочешь отравить будущую королеву, то спешу огорчить, твой заговор не получился, — ни о каком заговоре, конечно, эта курица и не думала, но пытаться скормить ей приторный фастфуд вместо нежного слоёного теста — это уже наглость. — Я видела, как после завтрака уносили целое блюдо этих трубочек. Какая прорва могла их сожрать за полтора часа? (Да, Мэри, я знаю, что принцессы так не выражаются, но по-другому тут не скажешь). Скажи, что их заказывает принцесса, сейчас всё сразу найдут. — Я говорила, что это для Вашего Высочества, но… — Но?.. Какое ещё может быть «но»? Подбородок Амели очень знакомо задрожал, совсем как при риторическом вопросе о целесообразности её нахождения в «Бридж Корпорейшн», а это ещё ни разу не приводило к улучшению её работы. Даже здесь приходится всё делать самой. — Ваше Высочество… — Ну? — Селена уже развернулась, чтоб уходить. — Это блюдо… его распорядились доставить в покои короля Альтергроу. «Деймон? Он же не ест сладкого… Что он задумал?.. А, так он нарочно, чтоб поиздеваться надо мной? Видел, как я утром их брала! И забрал, чтоб мне не досталось!.. Как подло!.. Ненавижу… не-на-ви-жу!..» — Ваше Высочество, а как же ванна?.. — Подождёт. У нас тут… происки неугомонных союзников подъехали… — Селена изо всех сил старалась держать себя в руках, но всё равно не говорила, а могла только цедить сквозь зубы. — Брат Её Величества говорит, что люди очень коварны. «Ты себе не представляешь, насколько…» Зачем и куда она вылетела так поспешно, не знал никто, в том числе она сама, но желание разобраться достигло пика. Чёртовы людишки! Это не абсурд, нет. Она не надумывает. Они только и ждут, как бы где нагадить! Это она ещё в Тотспеле видела. Точнее, видела всю жизнь, Тотспел только подтвердил… в самой превосходной степени. Фирменные плотно сжатые губы, взгляд в одну точку, как у снайпера, слишком резкая, мужская походка в сочетании с платьем в пол, сверху донизу разубранным какими-то побрякушками — трепещи, король Альтергроу! Если ты не поторопишься и спешно не начнёшь таскать кирпичи, чтоб возвести между вами стену, ты будешь разорван в мелкие клочки. А потом слишком юная и неопытная для тебя принцесса ещё и попрыгает на твоём хладном трупе. Во всяком случае, примерно так себе представляла Селена. А если серьёзно, то она ещё не знала, что будет говорить и что именно сотворит с королём, который когда-то занимал самое важное место в её сердце, но похищение трубочек с кремом она ему не простит. Ни за что не простит. Трубочки стали последней каплей. Каждый шаг — глухой аккорд тяжело колыхающейся парчи. Каждый шаг — точка на полу попирающей мрамор ноги, обвитой шелковыми лентами сандалий.

***

От булыжников гулко отдавался учащённый стук лаковых лодочек. Среди царящей в пёстрой толпе гуляющих безмятежности встревоженная женская фигурка казалась инородным телом — по-офисному сдержанная среди праздника, по-детски взволнованная среди застывших в спокойствии взрослых лиц. Давно бы пора перестать быть заблудившейся в мирах девчонкой — эдакой Алисой без нарядного передничка и бараньих кудряшек — и перестать реагировать на каждую мелочь. Подумаешь, кого-то задержали прямо посреди ярмарки — велика ли важность! Селена лихорадочно искала глазами такую же затерянную в фейерверке разноцветных тряпок белую рубашку. Роб. Роб, который заставил её на многое раскрыть глаза. Роб, который трижды спасал её жизнь и, чёрт его возьми, королевство. Тот самый Роб, которому она отказала даже в такой малости — разрешении на арест. Чёрт, чёрт, чёрт. Нет, не мог он уйти далеко. Всё остановилось, как в тот момент, когда она вошла в шатёр. Не мог он исчезнуть так быстро, не… не дать ей возможности найти себя, как она ему когда-то. Кажется, целую вечность назад, где-то в другой жизни. И всё-таки она боялась. А вдруг, отщепенец в каждом мире, он и сейчас стал исключением? Не остался вместе со всеми в том времени, а… Нервный стук шпилек россыпью гороха запрыгал по камням. Вид патрульной машины придал уверенности, что он может быть здесь, и, не задумываясь, как может выглядеть со стороны, она пустилась уже бегом. Шёлковая подкладка юбки, не выдержав, треснула — размашистая походка директора «Бридж Корпорейшн» не оставляла шанса ни одной, а сейчас и подавно. — Мистер Штицхен? Я хотела извиниться, — не успев даже перевести дыхание, Селена заколотила костяшкой пальца по тонированному стеклу. Оно действительно не замедлило опуститься, но, как ей пришлось убедиться, водительское место было занято совсем не Робом, а офицером постарше. Характерный профиль с горбатым носом, глубоко посаженные зелёные глаза, как будто подёрнутые дымкой торфяных болот, две непослушных пряди, которые так хотелось смахнуть со лба и эти до мурашек знакомые подкрученные на концах усы, которые он точно отпустил для того, чтоб прятать в них свою бесстыжую улыбку. Порой Селена нарочно спрашивала какую-то несуразность, чтоб заставить его вот так улыбнуться. От этого как-то мелькала надежда, что мы ещё поборемся, не может быть всё так плохо. — Реймунд?.. — приличные бизнес-леди в строгих костюмах, конечно, при виде патрульных машин и даже мужчин в форме так не визжат, но Селена ведь нарочно пришла в этот мир, чтобы ломать стереотипы. Только сейчас ей стало ясно, как она на самом деле рассчитывала встретить его здесь. Может быть, даже обойти каждый аттракцион, но непременно разыскать. Хотя… Хотя нет, не каждый. Достаточно было бы покараулить вон у того ларька со сладостями. Даже сейчас, услышав её голос, первым его движением было убрать за спину какой-то подозрительно яркий для полицейского автомобиля пакет, который, к тому же, предательски зашуршал. — А мы с вами знакомы, фройляйн? Легкомысленно-небрежный, пряный голос с горчинкой точно выдернул её из реальности, снова окунув в не успевшую ещё выветриться атмосферу придворного гадюшника, но для скучающего любопытства Реймунд слишком пристально её рассматривал. Профессиональная привычка всех ищеек на свете. Маловероятно, что в патрульной машине он оказался в роли задержанного. Выдал его невольный жест медленно движущейся руки, как будто набирал на невидимой клавиатуре. Он пересчитывал веснушки у неё на щеках. Селена помедлила с ответом, но, к счастью, и в этом мире потребность в непрекращающейся коммуникации ему не изменила: — А, вам Штицхен сказал? — естественно, она поддакнула. — Ну тем лучше. Только зачем на улице ждать, давайте я вас подсажу. То ли её юбка-карандаш производила такое располагающее впечатление, то ли такая была привычка у Реймунда — обращаться с каждым так, точно они сто лет друг друга знают, только он любезно и почти бесшумно раскрыл перед ней дверь, и в ту долю секунды, пока она держалась за его руку, успел доверительно накрыть её своей и перехватить под локоток. Не будь Селена так взбудоражена неожиданностью этой встречи, она бы успела понять, что, то ли сознательно, то ли привыкнув задерживать преступников, ребром ладони он чуть придерживал ей локтевой сустав. Садиться в салон к мужчине, которого видишь первый раз в жизни, и уже успела разглядеть мелькнувшую кобуру у него на поясе? Не намного опаснее поездки с этим же незнакомым мужчиной по вечернему лесу, впервые в жизни сидя в седле. — Вы меня не помните? — вопрос, конечно, идиотский — как он может её помнить? — но такой естественный в её положении. — Селена Ферворт, — ни единого всплеска не отразилось на дне его торфяного взгляда. — Холодная Ночь. Мост через Риверсоул. Трещинка на механических часах, — напоминать прямо про драядские дворцы, королей и принцесс она побоялась, чтоб он не принял её совсем уж за помешанную, но от последнего слова бывший советник короля Альтергроу невольно опустил взгляд на руку. Запястье у него по-прежнему сжимал массивный браслет с хромированным корпусом. — Миндальные кольца с ромфастианом, — хотя бы миндальные кольца! Вспомни, их было шесть, я не хотела делиться, не оставила тебе ни одного — ты помнишь же! Непроизвольно Селена сжала ему руку, совсем забыв, что родилась в мире, где благоволение не выражается царапинами от ногтей. Но что ей делать, когда она не знала ни его фамилии, ни где его искать, ни… — Помню, — он кивнул (сердце сильнее забилось), под усами пролег кривой зигзаг улыбки, а в уголках глаз проступили лучики морщинок. — Вы та стерва из «Бридж Корпорейшн». — Я извиниться вообще-то пришла, — эйфория как-то сразу поутихла, желание обиженно надуться изо всех сил боролось с радостью этой встречи, но какие обиды не разобьются об эту лисью улыбку? Даже полицейский китель, будто насмехаясь, свисал у него с одного плеча, как плащ когда-то. — Тогда советую потренироваться сначала на мне. А то у Роба характер, знаете ли. «Ты мне ещё советуешь!..» Подозрительный пакет оказался облитой шоколадом клюквой, и к тому моменту, как у неё появилась возможность извиниться перед Робом, он уже успел превратиться в бомбочку и едва не оставить бедного Реймунда заикой. Покои короля Альтергроу, а заодно и его приближённых, расположились в противоположном крыле и вдобавок ещё на третьем этаже, но решимость Селены не только не ослабела, но только больше укрепилась. Сомнений нет, Деймон не успел бы произнести ни слова в своё оправдание, попав ей под горячую руку, но его спасла простая удача — раньше, чем Селена нашла его, она зацепилась взглядом за широкую спину Роба. А пропустить спину Роба она не могла — с того времени, как она увидела его в Долине, Селена каждый раз искала повод заговорить с ним, пытаясь убедить себя, что всё неправда, он жив и можно по ночам спать спокойно, а не укрываться с головой одеялом, боясь и ожидая заточённого в картину призрака. Его голос как-то успокаивал, вселяя надежду. — Здравствуй, Роб. Ну как тебе в Долине Наваждения? Спокойнее, чем в отеле? По тому, как напряглись под тяжёлой тканью мускулы, как округлились крепкие плечи и соединились лопатки, по разом точно ощетинившейся его спине Селена яснее прочитала нежелание вступать в разговор, чем по последующему за ним «Вам что-то нужно?». Пауза. Плечи главнокомандующего медленно опустились. «… Ваше Высочество». Не сердится. Не сердится, если назвал её так. Даже повернул немного голову. Не слишком сильно. И так уже неплохо для неё, которая… не смогла стать убийцей из-за него. Не смогла убить больного человека. Так… почему так тяжело на сердце от одного его вида? Селена упрямо сжала кулаки, усилием воли запрещая себе продолжать. — Да. Мне хочется знать, как гостям нравится в моём королевстве, а рассчитывать на чистосердечное признание короля не получается. Как посреди одетого в бетон города с его холодной безупречностью панорамных окон и летящих иномарок по асфальтированной дороге вдруг деловито прошмыгнула грязно-белая мышь — поистине дикий зверь для каменных джунглей — так точно по всегда собранному лицу главнокомандующего пробежала тень усмешки. — Никогда бы не подумал, что король Альтергроу производит впечатление такого извращённого лгуна. Считаете, что главнокомандующий противной стороны более достоин вашего доверия? Вы, принцесса, противоречите сами себе. — Считаю. Вы же уверяли меня, что люди прямолинейны, а королю приходится следить за языком, — прозвучало не очень вежливо, хоть она и успела перескочить на «вы» раньше, чем он что-то заподозрил, да и так тянуться ему навстречу было невежливо, но Селена упрямо повторила. — Так как вам нравится Долина? Было ли это следствием его профессии или просто свойством натуры, но за Робом водилась привычка отвечать на неприятные вопросы таким же тоном, как их задавали: он сам подался вперёд, оставив между ними лишь пару дюймов, точно собирался её поцеловать, и так же ровно отозвался: — Отвратительно, мечтаю как можно скорее убраться отсюда. Оказавшись так близко от его лица, Селена вперилась в него раздражённым взглядом (что уже можно было рассматривать как облегчение — если ему удалось её выбесить, то, во всяком случае, беспредельное чувство вины перед его призраком начинало отступать), но вместе с тем уловила в воздухе ещё что-то. Что-то очень не вяжущееся с его сведёнными бровями и нарочитым желанием её позлить — просто за то, что она драядка во-первых и приставучая во-вторых. В это можно было не верить, можно было отрицать, можно было даже выгораживать, но от Роба. Очень. Недвусмысленно. Пахло. Заварным. Кремом. — Ты что там сейчас делал? — Я не обязан давать Вашему Высочеству отчёт в своих действиях. Типичный Роб… Пришлось хитрить. — Мне просто интересно, нашлась бы в вашем плотном графике свободная секунда, а то за своё спасение хотела поблагодарить, неудобно как-то. — Не стоит тратить слова и ресурсы, я сделал то, что должен был сделать, — на миг подтаявшую между ними стену мгновенно сковало ледяной коркой — Роб выпрямился, отвернулся, прибавив уже совершенно мимоходом. — Старайтесь не попадаться больше под руку Дикарям. Да, каким бы ни был он грубияном, он всё-таки спас ей тогда жизнь — и спас после того, как она сама не захотела его спасти. Хотела быть до конца правильной, не ябедничать о происходящем в том чёртовом отеле, не марать руки убийством и сочувственно смотреть, как душа ещё живого человека переходит из тела в чёртову картину. Ведь она же ну совсем ничего плохого не делала! Просто смотрела. Смотрела и позволяла всему идти своим чередом. Убивать рискнувшую ей довериться жертву. Но она… она ведь не убийца, правда? С чего бы обрекать себя на это ради чужого ей человека? Этот грубиян, к счастью, ей никто, чтобы… А вот он не спросил. Не спросил себя, кто ему эта драядка, у которой он не успел как следует запомнить даже имени. Просто сделал то, что должен был сделать. И если б на её месте оказался кто-то другой, не задумываясь, поступил бы так же. Вот… ну зачем?.. Зачем быть великодушнее её самой? Чтобы лишний раз напомнить, какая она мерзкая? А можно, пожалуйста, не надо?.. Её сомнения прервал щёлкнувший из-за двери оклик. Щёлкнул и отскочил от стены, как теннисный мячик, весь покрытый мелкими ворсинками. Чуть гнусаво-примурлыкивающий голос, похожий на обсыпанный сахарной пудрой чёрный перец, который мог принадлежать только одному человеку на свете. «Роб, ну ты вернёшься сегодня или нет? Тебя только за смертью посылать». Когда-нибудь советнику Реймунду придётся заплатить за свою нетерпеливость, но Селена не сомневалась, что это произойдёт не в ближайшем будущем. Она хорошо помнила, как этот голос уговаривал и поучал её, шептал ей в спину признания и допрашивал за неосторожно обронённую фразу. Она сердилась на себя, твердила, что ей нет никакого дела ни до того, за кем она её повторила, ни до того, какой величины короны украшают его лоб, и всё-таки повторяла следом, точно Деймон прямиком сошёл со страниц «Энциклопедии цитат великих людей всех времён и народов». К чести советника сказать, он тоже запоминал всё, что вылетало из королевских уст, но больше в силу устоявшейся за много лет привычки, и совсем не для того, чтоб повторять следом: Впервые после злополучной записки они столкнулись на лестнице (вспоминая его слова, что подниматься труднее, чем спускаться, Селена как раз направлялась вниз по лестнице — платья в Долине носили такие же длинные, как в Тотспеле, и тяжелую ткань приходилось придерживать, чтоб не споткнуться). Он шёл ей навстречу, но сопровождавшая её стайка придворных дам не располагала к беседам. Почему-то Селена была уверена, что молча поклониться и пропустить их у него не выйдет. Нет, это было слишком непохоже на Реймунда. Если она дойдёт до конца пролёта, и он не раскроет рта, она сама пойдёт искать Роба и спросит, не подменили ли его товарища. Осталось ещё восемь ступеней… семь… шесть… — Как мне трактовать сказанное Вашим Высочеством после заседания? — наконец-то, а то она уже начала волноваться. — Что значит это ваше согласие с королём Альтергроу? «Из двух зол выбирают то, которое нравится больше…» Да, Деймон всегда умел красиво говорить. — То, что вы желаете услышать, советник. Для подтверждения, вспомнив слова Амели, что люди падки на золото, она дотронулась до своего ожерелья, точно желая поправить, и постучала полумесяцами ногтей по золотому шатлену. — Я запомню ответ Вашего Высочества. Если он и собирал волосы надо лбом наподобие коротко остриженной львиной гривы, то улыбался совершенно по-лисьи. Ответ от Роба, судя по всему, и не требовался, ибо не прошло и полуминуты, как советник вынырнул из-за двери собственной бесстыжей особой: — Что там у тебя, затвор у пистолета переклинило? Ну упри ствол во что-нибудь и шарахни там посильней, может, сам на место вскочит. Ваше Высочество, — заметив принцессу, он не только не смутился (а стоило бы, потому что остаток злополучного крема за минуту до этого как раз слизнул у себя с пальцев), но и слишком заметно просиял. Словно догадавшись, что она пришла не по головке их гладить, а может, и правда заметив характерную складочку на переносице, ушлый интриган согнулся в три погибели и прижал к губам подол её платья с таким подобострастием, что ей оставалось или сменить гнев на милость, или огреть чем-то тяжёлым, но ничего тяжелее диадемы под рукой не было. Между тем Реймунд не унимался, и ещё раза четыре выдохнул это «Ваше Высочество» — каждый раз с разной интонацией и с новым поцелуем — не удовлетворившись целованием подола, сначала он поднёс к губам пояс её платья, потом локоть, потом, наконец, кончики пальцев, пока вместо ярости Селеной не овладела неловкость. Чего-то подобного он, кстати, и добивался. — Ну хватит, советник, я уже поняла, что обломала вам всю малину и король велел поддакивать каждому моему слову, но вы усердствуете. — А он всегда усердствует, принцесса. Не придавайте значения, — слишком откровенное подобострастие приятеля не задевало Роба, но ему трудно быто удержаться от того, чтоб не хмыкнуть. Без смеха не взглянешь, как эта драядская липучка делает вид, что ей это всё не нужно, но руки-то у него не отнимает, а чуть не сама тычет запястьем ему в губы. Находят же люди друг друга! Подозрения закрадывались у главнокомандующего ещё с той прогулки, но сейчас он почти не сомневался, что Реймунд, конечно, подлизывался ко всем власть имущим, но не настолько, чтоб лобызать у них подол. Или это Долина так действует? Но тогда очень уж выборочно. У него, во всяком случае, никакого желания угодничать ещё ни разу не возникало. Под его скептичным взглядом Селена невольно поджала губы и сама. «Хоть кто-то мне рад», — невольно пронеслось в голове. Вот только что радовало её — подобострастие старого лиса или то, что исходило оно именно от него? Селена ещё раз коснулась его взглядом — точно погладила стелившийся с плеча чёрный бархат. Да, именно лиса. Такого старого чернобурого лиса с чуть взъерошенной шерстью на загривке с белыми подпалинами. Случайно или нет, но, пытаясь разгадать его, она всегда начинала с частицы «не» — Реймунд не был ей неприятен, но и особого восторга не вызывал, улыбался, но не выглядел сердечным человеком, не казался опасным, но явно чего-то недоговаривал; не жестокий и не великодушный, не особенно скрытный, однако и не откровенный, нестарый, хотя уже не молодой, неглупый, но слишком ограниченный для большого ума, не ценящий их и не слепо преданный своему королю, невзыскательный, неубеждённый, нетребовательный, недоверчивый, нескромный… только неразговорчивым его никак не назовёшь. И всё-таки Селена была рада, когда с церемониями было покончено, и можно было приступить к главному: какого чёрта вы вдвоём жрёте трубочки с кремом, а я не жру? Вот припрусь к вам и сожру всё нафиг, чтоб приглашать принцессу к трапезе научились! Обормоты альтергроузские. Нависшей над ними опасности, несомненно, до конца не осознавали ни тот, ни другой. — Вы извините, Ваше Высочество, что не при параде, — объясняясь, Реймунд всё время отводил в сторону липкую от крема руку, чтоб не запачкаться, — мы тут закусывали с главнокомандующим, и вот… — Советник, а бывает когда-нибудь так, чтоб вы не закусывали? — в очередной раз оправдав своё имя, принцесса-чертовка хмыкнула и прикусила губку. Даже когда сильным порывом ветра в парадной зале выбило стёкла, он, как и остальные, не решился продолжить трапезу, но расстаться с тарелкой не пожелал, и, вторя собравшимся, сокрушался, уже на ходу что-то дожёвывая. Невольно переглянувшись с Робом, Селена не удержалась от смеха. К чести главнокомандующего, он честно продержал свою знаменитую морду кирпичом с полминуты, пока не рассмеялся вместе с ней. Ну это же правда, а на правду ведь не обижаются? Но Реймунд всё-таки обиделся. Больше даже на товарища, во-первых, так вероломно его покинувшего, во-вторых, за то, что, смеясь, смотрел в глаза принцессе. Это было немыслимо, ну ладно ещё король, в конце концов, ради мира и вина из собственных виноградников он и не то мог бы ещё потерпеть, но чтобы Роб, да задерживал на чём-нибудь здесь взгляд не для того, чтобы покритиковать — это уму непостижимо. Это почти предательство всех убеждений… это плевок ему в душу, в конце-то концов! А вы, принцесса!.. Давно ли вы собственной ручкой стукнули его по ладони, стоило ему только потянуться к заветному кульку с миндальными колечками? Если не изменяет память, тогда Ваше Высочество ничего не имели против его запасов! — Не вижу ни одной причины для смеха. До обеда ещё добрых два часа, а с учётом ожидания Их Величеств, то и все три. — Вообще я бы подождал и до обеда, — верный себе, Роб, чтоб ненароком не переборщить с любезностями в адрес драядки, никак к ней не обратился и говорил, глядя в окно, но, несомненно, имел в виду Селену, — но когда он вваливается к тебе с полным блюдом и с порога заявляет, что прикарманил его по дороге, воздержанность смотрится не слишком разумно. Уточняющие подробности о том, что блюдо Реймунд, разумеется, не «прикарманил», а «позаимствовал» (словно желая его подловить, главнокомандующий поинтересовался, когда тот собирался возвращать это позаимствованное — оказывается, сию же минуту — после того, как то опустеет) принцесса уже не слушала: её заботил единственный вопрос: — То самое блюдо, которое несли в мою спальню? То есть Деймон тут ни при чём? И вы вот так посмели?.. — истерический смешок не дал ей даже закончить свою мысль. Это же додуматься надо было! Не говоря уже о собственной компании — но если бы даже в Тотспеле кто-то осмелился слово поперёк сказать дерзкой на язычок Лилит, он очень, очень-очень долго и плодотворно раскаивался бы в содеянном, а сейчас она будущая королева, на неё глаза, вообще-то, без письменного разрешения поднимать запрещается — и у неё практически изо рта уводят её законный десерт! — Ну, господааа… — у неё даже слов не находилось, чтоб выразить своё возмущение чем-то посущественнее бессвязного, но, несомненно, ужасно возмущённого пыхтения. — Особенно вы. — за все двадцать восемь ещё ни один мужчина не пробуждал в ней такого сильного желания взять его за шкирку и хорошенько тряхнуть — к счастью, Реймунд об этом не знал, иначе б непременно заважничал. — И вам не стыдно? В её голосе послышалось столько затаённой угрозы и колыхнулась такая волна осуждения, что, не будь здесь рядом главнокомандующего, она бы, пожалуй, действительно потрепала его. Верный своей тактике, советник постарался отшутиться, попятился от неё с преувеличенным испугом, предупредительно подняв обе руки: — Король? О, нет, он и не знает. Но должен ведь я был хоть кем-то прикрыться. Да это мы так, шутим, поднебесная, лучезарнейшая! Ну хоть ты за меня заступись, пока Её Величество меня под стражу не отдали! Я хотел сказать «Её Высочество», конечно. — Да вас я б и не под стражу… ух, советник… ух, казнить вас мало! Роб, ты-то как этого махинатора терпишь?.. Не спросив его согласия, не допустив даже мысли, что это может идти против его планов, эти двое одновременно развернулись в его сторону, настойчиво впутывая в свои игры — не то желая остаться наедине, не то разводя тут бесплатный цирк специально для него. Какая честь для человеческого изгоя. Для чего только Деймон затащил его сюда? Убедить, что эти драяды все немного с приветом? Так он и не сомневался, если так до конца откровенно. Лучезарнейшая… ах ты подлец! Что ж, раз уж ему остаётся только смириться, попытаемся извлечь из этого удовольствия сколько возможно. Пусть и сомнительного, как, впрочем, вообще всё в этой Долине. Роб безучастно скривил губы в подобии улыбки в сторону товарища. — Напомни, кто мне сказал, что принцессы столько не едят. Так, погодите… то есть она, выходит, ещё и обжора?.. Хор-рошенькую репутацию ей выдали… Селена перевела взгляд с одного на другого, уже прикидывая, как с циничной, пренебрежительной улыбкой, как о простой житейской мелочи, рассказывает Деймону о жестокой, но необходимой расправе с его свитой, осмелившейся покуситься на честь её десерта, и о том, что такая же судьба постигнет каждого, кто перейдёт дорогу будущей королеве Долины Наваждения. Это доставляло ей плохо скрываемую радость, но… При всей неприязни к их народу, от Роба веяло таким спокойным, таким осознающим себя достоинством, такая исходила от него уверенность в своей силе и праве ею владеть, так всё напоминало в нём того сдержанного, но бесконечно неравнодушного господина Штицхена, которого она так хорошо помнила, что на него грех было рассердиться. Реймунд был незнакомцем, чёрным человеком, но на самом краешке воспоминаний заблудившийся взгляд ласкало недосказанное обещание украдкой. Очередное испытание Таролога походило на чашку самого крепкого кофе. Какого-нибудь ристретто или макиато. Корона принцессы — на молоко. Взгляд королевы и всего двора — высушенный чили. А шёпот этого царедворца — на медленно тающий в нём кусочек тростникового сахара. «Угораздило же с тобой связаться… Перестань, веди себя как принцесса, на тебя люди вообще-то смотрят. Кошмар, живу во дворце с двумя принцами, один другого очаровательнее, своей первой любовью и пялюсь на этого чёрта усатого лет на двадцать старше себя. На восемнадцать то есть». Нет, у неё не хватит на это духу. Прикидывая, как бы уладить конфликт мирно, то есть добраться до вожделенных трубочек, не доказывая право на каждую зубами и ногтями, Селена пожевала губу, обводя взглядом обоих, пока, наконец, нахально не причмокнула: — А что, короли отправились заседать, а вас тут за дверью бросили? — зыркнув на главнокомандующего, она торопливо продолжила, не дав ему заспорить. — Я так и думала. Меня тоже. Несправедливость можно смягчить только трубочками с кремом. Предлагаю разделить эту обиду сообща. Вы ведь лояльны ко мне, господа? Когда безжалостные шестерёнки истории уже завертели её, мотая в недрах огромной, неповоротливой машины, она часто вспоминала потом этот десерт, из-за которого мысль о ванной вылетела у неё из головы. «Когда Маргарет была жива», — почему-то всегда прибавляла она про себя при этом. Когда зубцы короны ещё не стиснули её череп, когда она ещё могла побездельничать, заваливаясь с трубочками на диван в обществе свиты короля Альтергроу. Когда она ещё говорила всё, что ей пришло на ум, смеялась тогда, когда хотела, и творила с ними что хотела. Поначалу робея перед главнокомандующим, к концу подноса Селена уже переложила локоть ему на плечо и выпытывала, хорошо ли он успел запомнить окрестности дворца и насколько заинтересован в прогулке — «а господина Реймунда возьмём с собой, чтобы не было так скучно». — То есть принцесса ещё раз подтвердила — даже во дворце в Долине настолько безрадостно, что без дополнительных развлечений рискуешь запросто помереть от тоски. Что ж, не возражаю, насколько это сочтёт необходимым король. — На меня можете не смотреть, я почти на любое распоряжение Вашего Высочества — если ненадолго, конечно. — А в вашем ответе я вообще не сомневалась — ненадолго и «если не очень затратно», хотели вы ещё прибавить, да? Я так и думала, — подпрыгнувшая от резкого движения коса легонько шлёпнула хитреца по лбу, что, разумеется, вновь было истолковано как очередной знак внимания. Пронзительный взгляд с колдовским прищуром, чуть приоткрытые губы, решительный поворот головы, примятая ногтем ямочка на подбородке — всё обращалось к непреклонному главнокомандующему, но линия покачивающейся на колене ножки, перевитой лентами позолоченных, как у Меркурия, сандалий, сникала совсем в противоположном направлении, не давая советнику повода чувствовать себя обделённым. И всё-таки он ревновал её. Селена знала, чувствовала, нарочно часто и подолгу расспрашивала о чём-то Роба, доверительно брала его за руку, спрашивала его суждения, следя краем глаза за Реймундом, которого уже считала чем-то вроде своей собственности. Забавно, но, не признаваясь открыто в симпатии, о ней он думал точно в такой же интонации. В конце концов, улыбался и искательно заглядывал в глаза принцессы он ещё когда приятель на пару с Его Величеством награждали её одним снисходительным презрением и, соответственно, заслугу расположения Селены полностью приписывал себе, позволяя растревоженному воображению утоляться надеждой на взаимность. И чем скромнее были её жесты к главнокомандующему, тем больше заставляла она его горячиться. Такой неразговорчивый, такой ершистый — нарочно нагонявший на себя хмурый вид, чтоб не уронить достоинства (а может и просто путая открытость со слабостью, а приветливость — с подобострастием) — Роб сам не знал, как сильно пробуждал в ней умилительную нежность. Стервозную, неласковую принцессу ужасно тянуло возиться с ним, каждый раз рискуя нарваться то на грубость (от самого Господина Колючки), то на вспышку ревности (от его любезного, но мнительного соратника). Селена сама не могла разобраться, как это выходило. От скуки или из мести королю, но против общества Селены обычно не возражал ни тот, ни другой, а она… словно предчувствовала, что после коронации задушевных бесед уже не получится и, хоть и обиженно надувала губы, в очередной раз оставаясь за дверью большой политики, находила утешение в компании таких же обездоленных приспешников вражеского короля. Очень, очень щекотливая ситуация для ещё не имеющей никаких законных прав принцессы. Хотя для самозванки — самое оно. — Я бы поспорил, что вы налаживаете дипломатические связи, — пока Селена бесцельно водила пальцем по рессорам диковинной машины, Роб мучительно расковыривал заевший механизм сцепления, пытаясь извлечь примкнувший к маховому колесу конус, но керосином, которым можно было бы капнуть внутрь, в Долине и не пахло, и тот упорно не желал высвобождаться. Дипломатическими связями Селена назвала их блуждание по внутреннему двору (при этом дорогу в каретник Роб указал с такой уверенностью, точно всю жизнь прожил в драядском дворце), когда наткнувшаяся на их триумвират Мэри не слишком учтиво намекнула, что в последнее время вышеупомянутый триумвират заставляет придворных подозревать принцессу в слишком явных симпатиях к людям. — Вы доламываете королевскую машину с главнокомандующим чужого государства. Об этом вы, конечно, Её Величеству не сообщали. Реймунда я даже не считаю, от него проку ещё меньше, чем от Вашего Высочества. Тот фыркнул, но как всегда снисходительно: очень занят был — на принцессу пялился. Ну что за кралечка-душечка, всю пыль подолом уже протёрла — вон как интересуется. Следует сказать, говорила в нём вовсе не предвзятость — на его памяти ещё ни одна женщина не лазила под шасси и не щупала ось рулевого колеса. Переживает, поди, как бы рессоры не соскользнули — где этим драядам прокатиться с таким ветерком! — Не соскользнут, Ваше Высочество, на передней болты всегда крепче — это ведь не то, что на повозках у вас рессоры — до ближайшей деревни неделю тащиться будете — альтергроузской стали никакие ухабы не страшны. Главное, никаких усилий — вы попробуйте лошадь унять, когда она вскачь пойдёт — какое там, легче топором выбриться (очень мило с твоей стороны ещё раз напомнить, как эта скотина её тогда чуть не убила, спасибо тебе большое) — а здесь одним только дроссельным клапаном править нужно — а, вы ж не знаете — им ход мотора регулируют, как пар из котла в машину поступает. Ну, не знаю, как вам по-другому объяснить, — принцесса не удержалась от того, чтоб не хмыкнуть, и кивнула, что понимает. — А если вы думаете, что её только нефтью и керосином топить надо, и в Долине на ней ездить — дело безнадёжное, так Ваше Высочество в этом напрасно заблуждаются — она и на угле, и на мазуте, и на дровах работать будет — кавалькады ваши впятеро дороже встанут. Селена проигнорировала очередную его рекламную вставку (хотя стоит признать: если б она торговала автомобилями, премии на две он уже наболтал; не зря всё-таки его ведущим менеджером по продажам назначила, ох, не зря… вернее, назначит. Когда этот чёртов Таролог вернёт её домой) и ткнула главнокомандующему в спину: — Пружину подвинтить попробуй, может, перестанет буксовать? — А может, на педаль ещё надавить подскажете? — не без раздражения отозвался тот, за что, положа руку на сердце, советник был ему страсть как благодарен. Конечно, с его лучезарнейшей стоило обращаться попочтительнее, но это ничего, утешить девицу — дело нехитрое, справится. Но сама она… Прежде советнику в голову не приходило, что он так подвластен мукам ревности, а сейчас так краска в лицо и бросилась. Тар бы побрал эту Долину, ну кто их дёрнул сажать на трон таких красивых королев?.. Смыслить хоть что-то в работе моторного вала для драядки — это, конечно, сущая несуразность. Но простительная. В конце концов, Его Величество страстно любят лошадей — причём ухаживать за ними чуть ли не больше, чем сидеть в седле — когда в дилижансе по всем статьям гораздо удобнее. А вот заглядывать через плечо главнокомандующему, да ещё и привалившись на него — это совсем непростительно. Словно нарочно доводя его до белого каления (на самом деле и в мыслях не было, просто интересно стало, как выглядят те шестерёнки в коробке скоростей, но попробуй-ка объясни это ревнивому обожателю, который не забыл вспомнить, что Роб моложе его на двенадцать лет, и уже напридумывал с десяток оправданий для изменницы и подготовил на всякий случай по три варианта отповеди для себя на каждый из случаев, но, конечно, любить он её не перестанет), Селена о чём-то спросила Роба вполголоса, указала на что-то рукой, отчего-то пожала плечами, чему-то хмыкнула — и под конец возмутилась. — Вот только у драядки совета не спрашивал, как мне с мотором возиться. — Хочешь сказать, раз я драядка, то я вообще ни в чём не разбираюсь, да? Да я и получше вашего драндулета видала! Обороты там плавают, поэтому и буксует. — Оборотов там достаточно, тут накладку менять надо. Шорник у вас здесь найдётся? Лучше потолковее. — Шорник? — Селена не стала выдвигать предположения, что это может быть за штука, чтоб не выглядеть ещё глупее. Чёрт, всё-таки она действительно ни в чём не разбирается! В этих их допотопных феррари так точно. — А до Альтергроу это никак не подождёт? — неловкая пауза — вопросительный, почти умоляющий взгляд в сторону Реймунда, выручай, мол. Ну она виновата, что чёртов Таролог забыл переместить её в этот мир со всеми необходимыми навыками для выживания в нём? — Уж кожаную подшивку-то не испортите. — Ну что ты пристал к принцессе, заняться ей, что ли, кроме твоей упряжи нечем? Будем в городе — поищем. Совсем меры не знаешь! — это вышло безо всякого умысла, но советник так рьяно бросился защищать её, что полез на Роба едва ли не грудью. Со стороны смотрелось очень комично. — Так мало подхалимства и так много рыцарства. Пугаешь меня, Реймунд. Ты тут случайно не подхватил чего? Только в эту самую минуту Селена впервые поняла, что он пропал уже не в шутку. Совершенный, как сверхточный хронометр, разум всегда расчётливого сановника поддался соблазну слишком, непозволительно сильно восхищавшей его драядки. Командовать, тем более несговорчивым главнокомандующим, было не в его правилах. Напустился он на него только за то, что тот осмелился причинить принцессе неудовольствие. Она с трудом подавила желание показать Робу средний палец из-за спины лукавого обожателя, но в душе была страсть как довольна. Так весело ей давно не было. Она даже слегка поскребла ногтями ему спину, зная, что он не ожидает и дрогнет. Почему она так поступает с ним, Селена не знала и не могла бы признаться даже самой себе. Реймунд сам как будто подставлялся ей под руку, точно спрашивал — посмеет-не посмеет… Надо сказать, повода для разочарований принцесса ни разу ему не давала… в смысле храбрости. Словно сжалившись над ним, Роб, наконец, осадил драядскую любознайку и первым вышел из кабины, при этом, поднимаясь с колена, он опёрся на её плечо, как на какой-нибудь столб или балку — совсем, впрочем, неощутимо, едва дотронувшись, но зато весьма ощутимо задев её самолюбие. Зато не успел он отойти и на пять шагов, как на неё с другой стороны накинулся Реймунд, который, по правде сказать, порядком уже извёлся: — Это воз-му-ти-тель-но! Совершенно возмутительно! Чем он вас прельстил? — он не столько даже возмущался, сколько журил её, ревнуя и побаиваясь собственной ревности, отчего в уголках губ у него всё-таки затаилась примирительная улыбка. Ни один из трёх королей на его памяти не испытывал настолько пределы его терпения, и ни один из той бездны взрослых, порывавшихся её воспитывать, не сердился настолько смешно, что это даже выглядело очаровательно. — А что вы мне тогда в фляжку плеснули, что я сейчас должна перед вами оправдываться? Жестоко было напоминать ему, как тогда в лесу, шутки ради, он угостил её каким-то крепким пойлом, от которого она едва смогла прокашляться, тем более, что в этом грехе он давно покаялся, но ведь не она развела допрос на пустом месте? Он стушевался, подкашлянул, скосил глазами (ей опять почудилось, что по земле нервно запрыгал чернобурый хвост с белыми подпалинами), бог весть откуда ища поддержки, и, наконец, неловко признался: — Ромфастиан*.

***

— Тебя подбросить? — Роб не считал это даже услугой, спрашивая таким же тоном, каким мог бы спросить, какую капсулу ему вылить в кофемашину. В отличие от него самого, в полицейском департаменте на Реймунда смотрели как на человека толкового, но немного беспомощного. Во всяком случае никто никогда не видел, чтоб он садился за руль, но зато нещадно эксплуатировал коллег. Робу, с которым он постоянно попадал в пару, доставалось, конечно, больше всех. Вдобавок детективу несказанно «повезло» со своей якобы немецкой фамилией — Реймунд Гиршфельд смотрел на порядки в родном штате с почти европейским снисхождением, вмешивал в речь немецкие слова, когда не находил подходящего аналога в английском, а фраза «недавно со мной произошло кое-что очень американское» обычно означала, что он опять во что-то вляпался. — Не слышу ответа. Подбросить или нет? Если говорить до конца откровенно, Штицхен предпочёл бы подбросить ему пару лишних извилин, чтоб научился не форсить и в кои-то веки вспомнил, сколько ему лет и какой сейчас месяц на дворе, чтоб в последние недели перед Рождеством в пиджаке нараспашку разгуливать. К тому же, собранного и всегда с иголочки одетого Роберта невероятно раздражала привычка Реймунда приспускать его с одного плеча и носить шарф только для того, чтоб его концы вихлялись по ветру. — Не, можешь ехать, — как вам нравится это «можешь ехать» — может, разрешения у него ещё спросить? — Мне там одно дельце ещё решить надо. — Прокурору, что ли, после следствия передать? Тот рассмеялся. — Да нет, я — ну сам понимаешь — к девушке. Слово «девушка» вгоняло его в такую воспалённую стыдливость, будто рассказывал о чём-то запрещённом — обычно он говорил «барышня», даже по работе, и лаконичное «10-110, 10-200, 211» по рации в переводе на человеческий выходило у него как «возбудили меня, значит, по попытке самоубийства, золотая доза, как положено — ну это лучше у Роба спросить, он в коксе больше меня смыслит — а по факту у нас ограбление с покушением на убийство, потому как кровосос у нас неопытный, цыплёночек ещё, на малинку брать это мы своим умом дошли, а то, что барышне такой комплекции с малинкой пережать как раз плюнуть, на это у нас серенького вещества, к великому сожалению, не хватило»*. Он, который вне участка со всеми знакомыми женского пола здоровался буквально целованием в губы и в голове которого витала буквально коллекция неприличных анекдотов, чуть ли не извинялся перед ним. Уже за одно это Роб должен был заинтересоваться: — Покажешь как-нибудь? — Так ты сам нас познакомил. Мисс Ферворт. Та шефиня строительной компании, которая тогда на ярмарке… ну ты понял! Ещё страннее было то, что Роб сразу вспомнил её имя — Селена. Стоп, то есть они… Когда он её закандырить-то успел? Смена у него, конечно, не десятичасовая, как у обычных офицеров, но всё-таки. — Что, мало тебе хулиганок по работе, что откопал такую же, только постарше? — Селена как в воду глядела, когда ловила себя на мысли, что советник укоряет её как нашкодившего ребёнка — Реймунд был помощником инспектора по делам несовершеннолетних, и свою привычку откровенничать и злоупотреблять наставлениями, приправляя всё это каламбурами и путая множественное число с единственным, распространял на всё население штата за исключением своего инспектора и шефа полиции. — Ну какая она тебе хулиганка, она творческая личность, имеет право, — заботливо обёрнутая газетой книга, задетая локтем, неловко слетела со стола, раскрывшись на титульной странице «Эффективный менеджмент», заставив его излишне суетливо сунуть такую важную улику под папки с бумагами. — Извини, мне бежать надо, а то ж она, сам понимаешь, меня взгреет. Пятиметровый кадиллак, сверкающий зеркально-чёрной поверхностью ничуть не меньше окованной золотом кареты, дважды моргнул аварийками, послышался звук открывающейся двери, и на асфальт, как в кино, опустился, по-видимому, главный призывный сигнал в лице женской ноги в лакированной туфле. Её обладательница, очевидно, тоже не имела привычки смотреть на календарь. Ну и чем они не пара? Хотя бы пальто надеть догадалась, и то спасибо. Штицхен ухмыльнулся — из окна было очень хорошо видно, как, опершись коленом на переднее сидение, Реймунд поцеловал её в губы, а в следующую секунду она втащила его в салон и так резко вырулила, что могла смело претендовать на штраф. Ещё и перед самым департаментом. — Я же говорил, здесь нельзя парковаться. Даже всемогущим императрицам, — в другой раз она бы улыбнулась ему, но предстоящая встреча слишком её нервировала. — Я не парковалась. Подобрала тебя и уехала. Всё, закрыли тему, — напряжённые пальцы Селены до побеления сомкнулись на руле. — Извини, что так выдёргиваю после смены. Рейми, мне нужна твоя помощь. — Ладно, как доедем, прикину, что тут можно сочинить, — среди вываленных на колени бумаг и файлов мужчина выдернул одну визитку, задумчиво повертев её в пальцах. — Лионель Лундгрен? Что-то знакомое, надо по базе пробить. Не против, если посплю у тебя? — главная трудность заключалась даже не в том, чтоб обмозговывать, как на ближайшей конференции выйти за пределы небольшой строительной компании в городе с пятьюстами тысячами населения, а в куда более насущном вопросе. — Да, а пожевать ничего не найдётся? Я к концу смены стулья грызть готов. — Салат должен был в холодильнике остаться. — С куриной печенью? — морщинки в уголках глаз Гиршфельда проступили заметнее. Девушка бодро кивнула. — Так его доесть надо было неделю назад. Селен, ну как маленькая, честное слово. — Тогда поужинаем вот тут, — нет, это был не вопрос, а утверждение, подкреплённое энергичным указанием подбородка на показавшийся в боковом стекле ночной ресторан. — Можешь не открывать рот, я уже всё решила. Раз я виновата, я и угощаю. — И охота тебе, шацхен, транжирить, — конечно, ворчал Реймунд только для порядку. Всегда называл её так, когда бывал доволен и, помогая выйти из машины, с благодарностью лобызнул ей локоток. О том, что она ежемесячно транжирила на него зарплату ведущего менеджера по продажам, не требуя ни полного графика, ни особой пунктуальности, ни даже хоть какого-то образования (понахватавшись чего-то из книг, чего-то из собственного опыта, с клиентурой договаривался он на удивление неплохо), он, конечно, промолчал. Как и о том, что никому другому директор «Бридж Корпорейшн» не позволила бы изучать контракт на реконструкцию, потряхивая шейкером, проверяя, что будет, если смешать кофе с ирландским виски. — Ну вот, перекусили чуток. В общем, про презентацию я тебе сказал, по компаниям дома уточним, Лундгрена я беру на себя, но, думаю, все шансы у моей богинечки есть, стеклянное полотно в том проекте должно хорошо лечь, — после третьей тарелки градус любви Реймунда к человечеству зашкаливал настолько, что «на чай» из бумажника он шлёпнул такую купюру, на какую Селена десять лет назад полноценно питалась бы ещё неделю. Какое-то обиженное чувство иголочкой кольнуло её в бок. — А ты пробовал когда-нибудь пончики в кофейне на Уэтам-Виллидж? Тот задумался, но лишь на миг. — Да, бывал разок. Осведомителя там одного в корки закатывали — извини, завербовывали. Селен, ну ты что? — Ничего, забудь. И не пробуй никогда, это отрава. Как и всё там. — Попрошу мистера Оверскоу выписать тебе премию, — поглаживает костяшки её пальцев, глядя в глаза своим торфяным, всегда так заискивающим перед ней взглядом. Когда-нибудь она научится не покупаться на него, обязательно научится. — За спасение от покушения на жизнь его помощника посредством отравления. Пальцы расслабленно выпрямляются под его ладонью. Гладь, гладь, глааааадь.

***

До неё никому нет дела. Селена бесцельно бродит по замку, изнывая от безделия. В Тотспеле хотя бы у неё всегда были ведро и тряпка — перестараться с уборкой нельзя, по крайней мере по мнению придирчивой Жозефины. Общество приставленной к ней Мэри не пугает, как раньше, не интригует, как ещё совсем недавно, а откровенно раздражает. Что за слежка? Ей не доверяют? Тогда какого чёрта она тут делает?.. Выбитый из плиты камушек сердито отбрасывается носком туфли. Сейчас, когда Маргарет всё реже появляется в тронном зале и всё чаще отходит к себе раньше обычного, её стараются не оставлять одну. Драяды беспокоятся о своей повелительнице, люди осаждают, пытаются уговорить, пока неизбежное (все всё понимают и только делают вид, что королеве нужно просто дать время прокашляться и вновь вернуть к делам) не отнимет призрачную надежду на мир. Куда-то пропала насмешливая улыбка Деймона, всё чаще он на все расспросы плотнее поджимает губы и хмуро смотрит, перекидываясь разве что парой слов с главнокомандующим. Никогда не подававший голоса Винс, похоже, решил накомандоваться на весь остаток жизни, и сам не подпускает её ни к чему, оправдываясь, что всего лишь заботится и хочет дать ей последнюю возможность отдохнуть перед коронацией, которая по всем приметам уже недалека. От вида поникшей фигуры Лиама, такого же покинутого всеми и не нужного никому в суетливом политическом вихре самой хочется удавиться. Берт держится лучше других, пытается даже подбадривать её, но сейчас, когда нет больше отравлявших его свеч, нет больше его мигрени и никто не впутывает бедного художника в игры со смертью, Селена только вежливо благодарит его. Из всех дорог, ведущих к сердцу женщины, жалость оказалась короче всех, но стоило ей исчезнуть, как… Опять пустота. Ничего. Не хочется видеть Маргарет, когда та настойчиво заговаривает с ней о будущем правлении и что-то отвечать, когда требовательный, немигающий, хотя уже давно уставший от жизни взор старой королевы настаивает на ответе, а она не знает даже, хочется ли ей править ненужной ей страной, живущей лишь для того, чтоб не допустить в жизни перемен. Если бы я жила так, как вы, я бы до сих пор бегала с подносом и подносила бургеры в придорожном кафе, — думает принцесса Долины. Не хочется просиживать в библиотеке, перелистывая фолианты каких-то хроник, больше похожих на собрание сказок об эльфах, всё равно ей это никогда не пригодится. Хочется только развлечения. Именно сейчас, когда все ходят с постными лицами и если не предаются скорби по-настоящему, то изо всех сил её изображают. Какого-нибудь неприхотливого собеседника, который не спросит, отчего её глаза осмеливаются быть не красными от слёз, и который просто развлекал бы её, ничего не ожидая и не требуя. Этот собеседник тоже знает — не догадывается, а знает — и, вовлечённый в самую гущу закулисья трона Долины, который всё чаще располагается теперь в личных покоях королевы, всё-таки не отпускает её, и каждым резким поворотом головы, каждым вдруг замедлившимся при её появлении шагом, каждым шорохом епанчи, невзначай зацепившей пышный драядский рукав, сулит, обещает, заклинает… Взгляд в дымке торфяных болот шепчет о сладких речах в полумраке, о бесстыдном коварстве, о недолгом, но сладком восторге… И она не отвергает его посулы. Королевой стоит сделаться хотя б для того, чтоб не добром, так силой вынудить его забыть обо всём, когда речь идёт о её желаниях, увидеть его покорно склонённую перед ней голову и услышать, как он, чуть придыхая, шепчет заветное «Ваше Величество», обращаясь к ней. Чтоб перестать уже дожидаться, пока он удостоит её взглядом как девчонку с задней парты — между прочим, впопыхах, ведь он всем так нужен, ведь у него столько важных дел помимо неё! Странный роман с немолодым, немечтательным царедворцем. Роман украдкой и редко-редко — второпях распалённый шёпот на ушко и едва ощутимые поцелуи невзначай — совершенно так, как бывает в пятнадцать или шестнадцать лет у хорошо воспитанной девочки из закрытой школы. Такой, какой Селена не была никогда, но всё равно ждала его появления, его восхищённого, но плутоватого взгляда, позволяла провожать себя до покоев, хотя бы даже шла не одна, и благосклонно кивала, случайно встречая в коридоре. За целый день — в лучшем случае пара каких-нибудь сухих, ничего не обозначающих фраз. Советник даже не дотрагивался до неё, не позволяя себе не только прикоснуться к талии, но даже всколыхнуть слишком громким дыханием (после лестничного пролёта он всегда заговаривал быстрее, скрывая одышку) закудрявившиеся волоски у неё на висках. За все годы Селена не могла вспомнить, чтоб за ней так целомудренно ухаживали, и ни у кого из знакомых мужчин не помнила такого странного таланта поклониться так, чтоб женщина почувствовала себя раздетой и рассмотренной в лупу с десятикратным увеличением. В невинном ухаживании Реймунда сквозило больше непристойности, чем в сальных намёках подвыпивших работяг в баре «Тотспел», и оттого каждая минута наедине казалась всё более вожделенной. — Забыли к себе дорогу, советник? Вам в ту сторону, а на этой только кабинет короля, — Селена знала, что прижмёт его к стенке, знала наверняка. У него не могло быть никаких дел сегодня — королева, досадуя на людскую навязчивость, отослала Деймона осматривать окрестности Долины, чтоб позволить оценить обширность её территории — не то дать раз в жизни увидеть подлинную красоту вместо свинцовой тяжести нависшего над Альтергроу купола дыма и пара, не то надеясь отдохнуть от его общества — у ушлого лиса, разумеется, немедленно прихватило спину и на всякий случай, чтоб не ехать уж наверняка, началась перемежающаяся лихорадка (несомненно, от непривычки дышать чистым воздухом), и ошиваться в таком состоянии перед покоями старого больного человека — простите, драяда — было как минимум неприлично. — Исключительно выполняя волю Его Величества, — кланяясь, Реймунд не забыл, как всегда, умильно улыбнуться ей, — в шахматы им партейку возжелалось. — И вы были так любезны, что позволили поставить вам мат?.. — Обижаете, Ваше Высочество! Не сочтите за бахвальство — где уж вашему папеньке со мной совладать! Небрежно-мягкий, всегда подготовленный голос хорошо умеющего врать человека ласкает её слух гипнотическими нотками, но льётся не плавно, словно нарочно задевая острые углы. Только спустя время она сумеет догадаться — Реймунд никогда не врал ей, даже в мелочах. Загадывал загадки, искательно поглядывал в глаза, зная, что отгадка может погубить его, но с щекочущей нервы доверчивостью поверял ей всё. «А ведь когда бы не король с его восторженными мечтами, так и не попался бы в мышеловку-то! Жил бы себе припеваючи, а там, глядишь, и в отставку бы подал, и тогда уж непременно чтоб вино из собственных виноградников… А тут вы с вашими королевами… вон оно как. Угораздило же с тобой связаться, варварка ты моя. Чует моё сердце, выйдут мне эти глазки ещё боком. — И даже ваша лихорадка не помешала? — Селена дала ему поцеловать запястье, но покосилась — признается или нет? За враньё ведь налог ему не платить. Но если скажет… Не отнимая руки, осторожно дотронулась до лба второй — не горит ли в самом деле? — и как-то безотчётно пригладила растрепавшуюся, чёрную как сажа прядь волос. Он рассмеялся, как всегда, когда приходилось говорить что-то неудобное, и шепнул ей на ушко, подобравшись так близко, что она вздрогнула — покой её тонкой кожи никогда не смущала такая близость со стороны усов. Усов, к тому же, пышных, чуть подкрученных на концах — будто нарочно придуманных, чтоб щекотать ей шею. Смутившись такой наглостью и таким горячим дыханием, она не ощутила даже, что под шумок он слегка коснулся её губами — не из злого умысла, конечно. Задобрить пытался: — Ох и не хочется же Вашему Высочеству врать! Ну не люблю я верхом, да через скалы — ещё и не то выдумаешь, лишь бы не ехать. С вашего позволения, — прикрытая накидкой ладонь деликатненько легла ей под грудь, уже почти не в шутку обнимая, — пускай это будет нашей маленькой тайной — моей и Вашего Высочества. Не выдавайте, лучезарнейшая. Последнее слово он уже не прошептал, а выстонал ей в ухо, в душе, конечно, уже давно рухнув на одно колено (а может даже и на оба, чтоб уж наверняка) и признавшись, что даже всей величины и остроты её ушей, всего человеческого презрения и всех драядских суеверий не хватило на то, чтоб подавить овладевшее им страстное желание замарать свою чистую, как хрусталь, совесть. Куда девалось всё совершенство его разума, когда некому больше удержать от падения?.. В драядской принцессе не было ни детской непосредственности, ни женской грации, только незыблемое, неумолимое королевское величие. Злые языки утверждали, будто она дочь какой-то нищенки, не то прачки, не то привратницы. Вздор и грязные сплетни! Она даже складывала руки, как Маргарет, не смыкая ладоней, а лишь переплетая пальцы, каждый из которых он готов был целовать, ощущая, как в губы вонзаются полумесяцы её ногтей. Ох, это желание наколоться, исцарапаться, ободраться об неё, как о куст крыжовника прежде, чем испобуешь его ягоды… Он благоговел перед ней и почти преследовал своим благоговением, памятуя, что уже открывался ей и она не приказала ему замолчать. — Теперь «не выдавайте», а сами, значит, папашу развлекать бегаете, — честное слово, если б Винс появился сейчас на пороге, она бы даже не повернула шею в его сторону. Нотки обиды поутихли, и, придав лицу умилительное выражение, Селена педантично разгладила усы всекоролевского угодника, проследив, чтоб их кончики подкручивались на одной высоте и под одинаковым углом. — Да вы во все места не старайтесь его расцеловывать, Долиной ему всё равно не править. Вы ведь умный человек, правда? Вы логически рассуждайте — кого на самом деле следует… а то как-то грустно даже смотреть, вы так суетитесь, а всё без толку. Не расстраивайте меня так больше, хорошо? — отрицательного ответа, конечно, не предполагалось. — Виноват, виноват, простите. Впредь обещаю во все места, — Реймунд не только не попытался завуалировать, но даже подчеркнул более чем сомнительное слово, — только Ваше Высочество. — Уж постарайтесь. Что, только за то, что я «Ваше Высочество»? — истинная причина давно уже не была для неё тайной, но Селене хотелось пощекотать его самолюбие и заставить произнести вслух. — А может, вашим усердием ещё что-то движет, Рей-мунд? Или вы стесняетесь? — А то вы сами не знаете, — советник с видимым бесстрастием вздохнул и пожал плечами. Ну нельзя, нельзя так волноваться каждый раз, как ей вздумается позвать его по имени. — Будто я виноват, что Ваше Высочество мне нравитесь! «Нравитесь». Это было высшее проявление чувствительности, которого она могла добиться. Любезный, даже услужливый в жизни, скудно Реймунд изъяснялся только в любви, то ли подражая главнокомандующему (лучше б он ему подражал в чём-то более полезном!), то ли набивая себе цену, то ли просто понимая, что такое слово как «любовь» выходит за пределы их активного словарного запаса. Даже определённые блюда он не «любил», а исключительно «предпочитал». Давно ожидаемое признание он выпалил, как отрезал — нелегко на пятом десятке объясняться в любви девушке с бритвой на месте язычка. «Ну лис! Ты смотри, зарумянился даже!» — А я и не обвиняю вас, хотя ваша вина для меня и лестна. Я бы хотела разобрать её обстоятельства подробнее и занести в личное дело, — острый ноготь прошёлся вдоль короткой бородки и развернул свою добычу к себе за подбородок. — И даже не пытайтесь улизнуть, вам приказывает принцесса. Со стороны ничто не должно было выдать их заинтересованность друг другом. Лишь в дверях она обернулась проверить, следует ли он за ней. Оба понимали, что это значит, но Селена чувствовала, что нуждается в его компании даже больше, чем он сейчас — в её снисхождении. Правда, по лестнице (той самой, да) бессердечная заставила нести себя на руках — вот кто вас за язык дёрнул ляпнуть — ещё и побожиться! — что она как пёрышко, а, советник?.. Вместо того, чтоб обнять его за шею и прижаться к груди, как поступила бы всякая нормальная женщина, она откинулась у него в руках, запрокинув голову и бодро пробегая пальцами вверх по перилам — куда бодрее, чем он поднимался. С искусанных в предвкушении губ стелется-летит томное «Торжествууууй, Реймунд… ты сделал невозможноееее!..». Издевается, не иначе. Богиня, варварка! Тар бы тебя побрал, как хороша!.. Вот чего ему в Альтергроу не сиделось, сейчас бы перед камином мемуары дописывать, а не… тьфу ты, седина в бороду, бес в ребро! — Только не идите за мной следом. Нас не должны увидеть вместе, — то есть когда он держал её в объятиях, пока нёс по лестнице, на них, похоже, был плащ-невидимка. Но она так осторожно накрыла его ладонь и так заботливо вытерла пот у него со лба (ад и сера, своим платком! Ну точно смерти его хочет!), что Реймунд простил ей даже чисто драядскую логику. — Смилуйтесь, принцесса. Дайте дух перевести, — попытался скрыть смешком рваное дыхание, но разве краску в лице скроешь? — Но не затягивайте, если дорожите моим расположением. В свои покои Селена припустилась едва ли не бегом, торопясь исчезнуть у него из вида, скрыть это раздражённое нетерпение, которого он не должен был увидеть, и завалилась на постель, совсем не по-принцессьи спихнув туфли ногой об ногу. За это пробирающее её ожидание, несовместимое с гордостью, она готова была поколотить его, с усилием потирала виски, чтоб вернуть лицу привычное равнодушное выражение, и в то же время злилась, отчего он медлит и не идёт. Как будто у них обоих времени не в обрез! Звучало совершенно дико, но от мысли, чтоб ей перепал шанс, которого, возможно, больше не будет, её желание уже не на словах, а на деле упиться преклонением этого царедворца, о котором он столько раз ей твердил, чуть не пробило потолок. Отдышавшись вволю после таких нагрузок, а может и чтоб не вызывать подозрений, Реймунд заглянул действительно не сразу, постучал, даже как-то кашлянул перед тем, как надавить на ручку двери. Переступив Рубикон, с неподдельным любопытством окинул взглядом комнату, обвёл бронзовый изгиб ширмы, постучал ногтем по изумрудному стеклу, прислушался, задёрнул шторы, неторопливо полил на руки водой из кувшина, промокнул, выхватил глазами тарелку с фруктами на прикроватном столике, выбрал какую-то желтоватую сливу, попробовал, потянулся за второй, точно ничего интереснее в её спальне и обнаружить нельзя. Пришлось запустить в него подушкой — Селена уже поняла, что рассчитывать на существование совести у него бесполезно. — Я вас что сюда, с десертом помогать привела? Обеденный зал в той стороне вообще-то. — Нет, ну как-то неловко вот так с порога, — одно дело осыпать Её Высочество признаниями где-нибудь в тронном зале, когда совершенно точно на словах дело и кончится, но, угодив после тёмных коридоров в залитую розоватым туманом девичью спальню, окружённый со всех сторон ширмами, резными статуями извивающихся, как змеи, девушек, прикроватными столиками и даже ванной, бессильный как-то противостоять огромной кровати, готовой принять его в свои объятия, Реймунд, конечно, смутился и даже как-то заробел от мысли, что в случае чего вильнуть, как обычно, хвостом и по-лисьи шмыгнуть в кусты у него никак не выйдет. Слов нет, принцесса ему очень нравилась — даже эти уродливые лопухи, которые они называют ушами, не портили, а придавали её облику какую-то особую пикантность — но для храбрости советнику понадобилось ухватить ещё одну сливу, пару орехов, горстку вишен и, наконец, закусить всё это марципаном. Марципан так хорошо поднял ему настроение, что в голосе Реймунда блеснула даже уверенность, точно его спросили, сумел ли бы он обвести вокруг пальца семь королей и трёх губернаторов впридачу. — Что, для первого раза заблагорассудилось возжелать (Селена заметила, что ему нравится произносить это слово — слышалась в нём такая прихотливая нескромность) мужчину постарше? «Первый раз был с твоим королём десять лет назад!» — чудом не вырвалось у неё. Хорошо, что не вырвалось — он бы не понял, как и все остальные. Придётся опять выдумывать! — Советник, до недавнего времени я работала официанткой в баре. Давайте обойдёмся без глупых вопросов. Лучше подите сюда, — она похлопала возле себя, и, дождавшись, пока он сядет (точнее, выплюнет сливовую косточку, обмочит пальцы в воде, промокнёт усы салфеткой и наконец-то усядется), разлеглась рядом, обернувшись вокруг него как самая настоящая королевская кобра. Как только ей приглянулся золотой браслет его часов, Селена тотчас подцепила ногтем замок и с ловкостью карманного воришки овладела своим трофеем, с которым теперь самозабвенно игралась. Славные были у него часы, да и сам он был ничего так. Правильно я говорю, а? Тёмно-русые косы по-хозяйски разлеглись на коленях мужчины, но собственная недогадливость смутила его ещё больше. Не ко времени вспомнилось, как она заприметила тогда, что он умыкнул со стола миндальные колечки — как будто тоже не брезговала таким — ну, положим, у него серьёзная причина, не могут же его челюсти пребывать в праздности до самого ужина, но вот она… Смутные подозрения прорезали очередную складочку у него на лбу. Неужели это не чья-то сплетня? Какой позор, во всеуслышанье усомниться в низком происхождении Её Высочества и получить подтверждение от неё же самой! — Ваше Высочество… что, вправду подносили кружки подвыпившим работягам?.. — она сухо кивнула. — Ох, простите! — то есть им даже никто не указывал, как следует обходиться с принцессами? Немыслимо… у меня бы спросили — я б их хоть на ум наставил! С принцессами нужно… с учтивостью… чтоб мёд с губ лился… — вторя собственному урчанию, он всё гладил её подбородок, ласково и чуть щекотно, словно возился с большой кошкой. — Хвалиться вы все мастера. А по факту, так ещё сиди, дожидайся, пока вы там папашу с ног до головы оближете, — Селена хмыкнула. — Что у вас язык хорошо работает, это я уже поняла, но мне бы хотелось увидеть вас в деле. Всё-таки должны гордиться, вы единственный человек на континенте, которого я допускаю до себя. — Селена ещё раздумывала, хочется ли ей дотронуться до него самой, но его прикосновения, аккуратные и ласкающие, были ей неизменно приятны. Так льнёт к коже свитер из кашемира с шёлком, такой послушный и не сковывающий движений. Не такой элегантный, как жакет — жакетом, конечно, был Деймон — приталенный, с подложными плечами и золотыми пуговицами в виде сцепленных букв CD… — но руки так и чесались ответить ему тем же — или стащить, наконец, хоть этот плащ — мало того, что она уже расписалась в своём нетерпении, заманив сюда, может, прикажете его ещё раздеть и завалить, а заодно и со смаком усадить пятно на его безупречную репутацию? Сам Реймунд и не думал торопиться. Он подготавливал почву, растягивая удовольствие от ожидания, ещё не исполняя, но клятвенно, заботливо обещая исполнить. — Может, потому что мы в драядском королевстве? — понятие «стыдливость» совершенно не входило в активный лексикон советника, и опустил взгляд он сейчас только потому, что она лежала перед ним, раскинувшись на своих чудных косах, с нахальной нежностью заглядывая ему в глаза, совсем не возражая, что кончики его пальцев скользят по её горлышку, обводя острый овал лица. — А Ваше Высочество, видать, побольше меня в лести смыслят. — Идите сюда, — ей почему-то ужасно захотелось подтащить его к себе поближе. В жизни Селена всегда старалась убирать волосы, не терпя беспорядка на голове, но никакого раздражения его постоянно спадавшие на лоб пряди у неё не вызывали. Пожалуй, даже наоборот. Безотказный способ коснуться его лица. Но лучше не руками, а… Накрыв щёку мужчины ладонью, словно он мог от неё отодвинуться, Селена медленно провела большим пальцем над губой, не отказав себе в удовольствии проверить, насколько приятны его усы на ощупь (что-то в этом было волнительное), и, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, сделала то, что собиралась — основательно прихватила его стоячий воротник и увлекла за собой уже просто физической силой. Едва ощутив близость его губ, Селена жадно припала к ним, совершенно не собираясь отпускать их на волю. У неё точно сорвало ворота в чертоги разума, отвечающие за осторожность и защиту от необдуманных поступков. Пошло оно всё к черту, сейчас она пользуется согласием (а точнее благоразумием) мужчины, который хотя бы из соображений безопасности, если не из скромности никому не скажет, чему свидетелями стали эти стены и кому короткая интрижка не разобьёт сердце. К слову, каким бы ушлым интриганом ни был Реймунд в жизни, целовался он очень неплохо. И хотя стены королевских покоев вряд ли впервые видели возню парочки, в которой даже после четвёртого или пятого переката по кровати никак не могут решить, кто же уляжется сверху, но можно было с уверенностью утверждать, что человека вышеупомянутые стены видели впервые. Да ещё и такого… ммм… настойчивого… Обескураженный в первую минуту, Реймунд как-то незаметно перехватил у неё инициативу, и уже не она с какой-то зверской ненасытностью терзала его неоттаявшими, неподаренными поцелуями, а он впечатывал в её губы одно признание за другим. Каждый поцелуй — новая откровенность, новое признание, новое «хочу». Хочу обладать. Хочу видеть этот лихорадочный румянец на щеках. Хочу любоваться её довольством. Хочу остаться вечным напоминанием в изгибе этих губ. Хочу… хочу её себе. Хочу раньше, чем это сделает кто-то другой. Сегодня. Сейчас. Хочу удовольствия. Хочу наслаждения его близостью. Хочу пряности разврата без игры в любовь. Хочу… хочу раз в жизни сыграть перед лицом катастрофы. Мягкой, но неумолимой преградой перед новым поцелуем его губы прикрывает узкая ладонь, но взгляд, драядский, колдовской взгляд не унимает, а распаляет больше, шепчет, как когда — вам — моооожнооо… вам можно всёёё… — Есть у вас сердце, советник, или такие, как вы, избавляются от него в первый день пребывания в должности? — между тем с наигранной строгостью и вместе с тем игриво дразнит голос венценосной преступницы, нахально перемазавшей хрустальную чистоту его совести своей помадой. — Буквально только что хотел спросить Ваше Высочество о том же, — то ли в том колледже, где учат на советников, факультативно давали уроки актёрского мастерства, то ли у него заранее был заготовлен ответ на любой вопрос, но Реймунда её жест ни капли не смутил. Если, конечно, смущение у него не проявлялось в желании клацнуть зубами в опасной близости от её пальцев. Учитывая его страсть к закускам, Селена всё-таки не рискнула настаивать на дальнейшем воздержании. — Ну вообще-то это основная причина, по которой вы занимаете вторую сторону кровати. Так, вы раздеваться-то будете или мне заняться этим? Могу даже прислугу вызвать. — Зачем, я и так управлюсь, — влепив очередной поцелуй во впадинку под шеей драядки, любитель технического прогресса деловито глянул на часы. — Король обещал вернуться в половине первого, полчаса мне хватит. — Не раньше, чем отработаете мне всё по королевскому разря… — отчеканивающий каждое слово директорский голос оборвался, окончившись бесславным взвизгиванием — нырнув рукой под юбку, он медленно повёл ладонью по внутренней стороне бедра и нежненько прикрутил тонкую кожу под конец. — Как прикажете, — честное слово, ему следовало бы заехать коленом в ухо, если б хитрец не умел так сладко улыбаться. Даже приподнимая её ноги, он не забыл проверить, чтоб упереться локтем в покрывало и не измять юбки, плавно опавшие на постель, оставляя желанную цель такой беззащитной и так жаждущей оказаться в его власти. Реймунд не торопился, давая себе привыкнуть к ощущению её тела в своих руках. Чем они там смазываются, эти драядки, чтоб кожа оставалась такой гладкой… и белой… Селена уже собиралась поинтересоваться, что он там обнюхивает, но, прервав очередной перл её остроумия, тот на мгновение замер, выжидающе, почти по-волчьи облизнул кромку зубов и принялся за так искушавшие его бедра, которые сами по себе ввели бы в грех даже святого, не отказывая себе в удовольствии подольше прихватить губами девичью кожу, словно издеваясь, словно нарочно растягивая время, заставляя её изнывать в томительном ожидании. Чуткость к ней как к женщине, желание угождать ей как королеве мешались у него с непритворным страхом перед хрупкостью её плоти, страхом причинить ей боль, и всё вместе задавляло в нём горячку хищника, вот-вот готового схватить в когти мышку. Она чувствовала это по сжимавшим её рукам, то напряжённым, то ласковым, по нервно дёрнувшимся на мгновение губам, готовым оскалиться и не посмевшим. Открывшаяся ему её драядская природа будила неподвластную разуму злость, но она сама, её черты, нрав, голос… — Реймунд! — лишь звенящие о каменные плиты брызги бокала могли бы сравниться со звоном в её голосе. Рваный, но довольный выдох. Скользнувший по блестящим от слюны губам язычок. Его встревоженный, растерянный взгляд и её — спокойный, покровительственный. — Поизображаете вашу лихорадку потом. Не отвлекайтесь. Самый ласковый щебет и самое сердечное участие не сумели бы успокоить его лучше уверенного тона королевы. Растрёпанные косы прикрыли её торчащие уши, и место показавшейся на миг драядки вновь заступила королева, прежде всего королева, которую он с восторженным упоением целовал у берегов Риверсоул. И, конечно, только одна женщина на свете могла отчитать таким тоном мужчину, который с таким удобством пристроился между её бесстыдно раскинутыми ножками — и эта женщина досталась на его голову. Хотя посмотрим, что она скажет теперь. Та же дипломатия — подготовить, размять складочки, дать привыкнуть к своей манере, дальше можно подпустить какой-нибудь простой комплиментик, ласкать совсем осторожно, не надавливать — дождаться благосклонного кивка — ну или, как в нашем случае, едва-едва различимого стона. Первая награда уже в руках, дальше можно действовать решительнее — не опускать глаза, ставить акцент там, где сочтёшь нужным, завораживать искусно вьющим свою паутину языком, не боясь переусердствовать, доставляя удовольствие, старательно, не торопясь обвести почти полный круг, вслушиваясь в кантилену тщетно сдерживаемых стонов и вдруг резко вильнуть в сторону — так же, как в переговорах, когда ловко меняешь тему. Виртуозное искусство, постигаемое годами. Разница лишь в собственном равнодушии или неравнодушии к тому, кого ублажаешь. К этой драядке он был неравнодушен настолько, что, требуя себе всё по королевскому разряду, Селена и не подозревала, что он трижды спросит, не устала ли она держать ножки устремлёнными в зенит (Реймунд так и сказал «в зенит», обнаружив довольно сомнительные познания в астрономии), пока он обрабатывал её с рвением истинного трудоголика, и ещё раз двадцать — удобно так? побыстрее, помедленнее надо? язык, может, пожёстче ставить или как сейчас, помягче? а может, поглубже? вот так точно не больно? устраивает всё? вы же скажете, если что будет не так, верно? Удивительно, до какой степени мужчины бывают болтливы. Жмурясь и до боли сжимая руки в кулачках, она изо всех сил сдерживала себя, чтоб одним неосторожным звуком не заставить его самомнение пробить потолок, но непослушное тело и против её воли подтверждало непреложную истину — короли не притворяются, им действительно приятно, когда их эго так старательно вылизывают. Или не эго, а что-то другое. Селена даже попыталась украдкой выглянуть и посмотреть, что он там так тщательно делает, но сквозь узенькое окошечко скрещенных ног могла разглядеть лишь то, что, даже распробовав вражескую королеву (ну почти!) на вкус, хорошему воспитанию он не изменил и почтительно опускал взгляд. Один вскрик сквозь сжатые губы у неё всё-таки прорвался, когда он слишком увлёкся. — Больно? — Нет. Приятно. Необычное ощущение. Возможно, виной всему было прикосновение пушистых усов. Но нельзя сказать, что ей не нравилось. Из гордости, конечно, она старалась поменьше биться как пойманная форель, но могут ли обмануть эти блаженно прикрытые глаза и слетающие с искусанных губ стоны? Но нет же, этого мало — даром он, что ли, так употелся? Не восемнадцать, между прочим, тоже понимать надо. Селена вздрогнула, почувствовав прикосновение его руки, словно выписывающей спираль на тонкой коже прежде, чем спуститься. Кончики пальцев мужчины чуть придавили её плоть, помогая не в меру усердному языку, проникли чуть дальше, осторожно, ненавязчиво. Измождённое желанием тело напряглось, уже готовое поддаться, ожидая уже близкой развязки… — Ваше Высочество, позволите? Сомнений не было, Реймунд с искренним удовольствием слушал её приглушённые стоны и пыхтел совершенно искренне, но отреагировал он первым. Кажется, в его лице даже не мелькнуло страха разоблачения, а, может быть, даже и мысли, но плох тот плут, который каждую минуту не готов к облаве. В какие-то мгновения ока он натянул платье ей на колени, выдохнул в самые губы «Вам лучше открыть» и юрче лиса, попавшего в курятник, шмыгнул в платяной шкаф — только епанча взвилась в воздух. Очевидно, о том, что буквально сегодня поутру собирался в отставку и уже не может носиться с проворством двадцатилетнего юнца, советник просто не успел вспомнить. Она ему, конечно, ещё задаст. Селена, сморщившись, потёрлась о постель и несколько раз ножницами скрестила и сжала ноги. Ну какой чёрт принёс сюда эту Мэри?.. — Что на этот раз, Мэри? Видишь, я сплю, — всегда спокойная и рассудительная советница, конечно, могла ожидать всякого, но не того, что Её Высочество встретит её, прислонившись щекой к дверному косяку, лохматой, растрёпанной, глупо косящейся на неё осовевшими глазами, хотя это было ещё не всё. Селена постаралась промычать свою тираду как можно невнятнее, надеясь, что та не станет тормошить засыпающую на ходу принцессу и побыстрее захлопнет дверь, но она недооценила наблюдательность своей советницы. Как бы ни старалась она показаться ей как можно хуже и глупее, Мэри увидела больше, чем нужно. Бегущую по ногам осиновую дрожь, капли пота на лице с прилипшими волосами, горящие щёки, искусанные губы (зоркие драядские глаза рассмотрели даже крошечную алевшую ранку), по плечам струятся распущенные косы, платье липнет к телу, не пряча пробивающийся сквозь ткань сосок, похожий на выросший между камней одуванчик… Маленькое чудо природы, которого хочется коснуться… и поцеловать… — Хватит пялиться! Не сплю я ни со своими замами, ни со своими советниками! — секунду спустя принцесса уже жалела, что заорала на всю комнату. Мэри, сама не до конца понимая, ни что на неё нашло, ни в чём её обвиняют, глядела на неё своим растерянным лазоревым взглядом, от которого становилось не по себе. — Ну Мэри, ну как ты не понимаешь, — против воли принялась она оправдываться, — советник — он для правителя как правая рука. Ну не могу же я спать со своей правой рукой, согласись, ну это уже мастурбация какая-то получается. Ну ты очень хорошая, Мэри, вот очень мне симпатична, — чтоб только отвязаться от этого пробирающего взгляда, Селена даже чмокнула её в щёку, — ну вот была бы ты какой-нибудь другой советницей, я бы сразу, а так… ну, не могу я, понимаешь… Я так устала от этого собрания, которое было вчера, так отдохнуть хочу… Ну можно я посплю, Мэри? Ну самую капельку?.. Почти выпихнув вконец опешившую придворную даму из спальни и щёлкнув задвижкой, Селена опустилась на пол, устало выдохнув. Ну что им всем от неё надо? Ещё этого чёрта вытаскивать, а то сам как будто не слышит. — Уютненько тут у вас… Если не ошибаюсь, аксамитовые — это же вот эти самые? — почти со злостью распахнувшую двери шкафа принцессу Реймунд встретил деловитым шуршанием её платьями. Подытожив свой вопрос, он провёл ладонью вдоль целого ряда бархатных, расшитых серебряными нитями. Селена могла бы поклясться, что с утра они висели в другом порядке (Амели долго просвещала её, отчего в начале видят шелка и муслин, чуть дальше — креп, ещё плотнее гродетур, атласные, на атласном чехле, и уже в конце полубархат, рытый бархат и самый тяжёлый и самый нарядный — аксамит, надеваемый по торжественным случаям), но заведённый порядок советника, видимо, не устроил, и он перевесил так, как счёл удобнее всего для себя — по количеству нашитых украшений, отдав предпочтение, конечно, золоту. — Перевесил тут чуток — так Вашему Высочеству легче по случаю выбрать будет, а то всё вам перепутали. — потеребив свисавшие на него юбки ещё немного, он вдруг искоса взглянул на неё и прыснул со смеху. — А с чужими советниками, стало быть, можно? Ну кто бы осудил Её Высочество, что ей пришлось забыть о восемнадцатилетней разнице в возрасте и выволочь его оттуда за ухо? Тоже не из злого умысла, конечно. Просто чтоб не забывался. — Так, нас прервали, давай по-новой, — с чисто драядским (чтобы не сказать дикарским) остервенением накинулась она на свою добычу (вдобавок ещё и со спины, как истинная хищница) и, чуть ли не повиснув у него на плечах, сорвала жилет вместе с плащом и, обняв за пояс, сжала пряжку ремня. Если ему не хватает юношеского задора и решимости затащить женщину в постель, предварительно не заработав себе остеохондроз от поклонов, то ей с лихвой хватит и того, и другого, а дальше они уже как-нибудь разберутся. Но, как оказалось, у Реймунда на этот счёт было другое мнение. Безоговорочно доверяя ей всё время и позволяя творить с собой буквально что угодно, он рванулся вдруг от неё с таким перекошенным — не от отвращения, но от какого-то неконтролируемого ужаса — лицом, точно она сдирала с него кожу. Только оказавшись на безопасном расстоянии, то есть противоположной стороне кровати, он смог отдышаться и выговорить: — Не надо, стойте!.. — тут же поправился, засуетился, хмыкнул в кулак, вильнул чернобурым хвостом, бросил на неё умильный взор. — Не заставляйте, принцесса, сделайте милость. Ну сами понимаете, чай, не отрок уже, — с нарочитой, почти наигранной весёлостью захихикал, словно извиняясь, что она увидела то, чего не должна была видеть. — Как-нибудь ещё — с превеликой радостью! — но в другой раз. — Боишься меня? — как со вспугнутым, прижавшим уши зверем — шерсть на загривке вздыбилась, напряжённый хвост мечется из стороны в сторону — она осторожно, чтоб не спугнуть ещё больше, потянулась к нему рукой, дотронулась до щеки — дёрнется или нет? — нет, больше не чудит, ластится к ней. — Боишься, что выдам королю? Или…? — оказавшись совсем близко, Селена бережно пригладила волосы у него на затылке и успокаивающе коснулась губами темени. Цивилизованные, вроде, люди, а иногда такое выкинут, что даже на дикаря не подумаешь. — Не помню, чтоб мы с Вашим Высочеством пили на брудершафт, — а сам, не переставая ворчать, уже покаянно нацеловывал ей руки. — Да не в этом же дело; ладно, как я вам солгу? — боюсь. Не вас, принцесса, небо упаси, но здесь… Вы слышали про наше оружие. Слышали, что в Долине порох взрывается — не всегда, но не суть. Тут то же — удовольствие для Вашего Высочества — сколько хотите, но раздеваться в Долине — простите, этого не могу. — Ну а как вы ночью? — Знаете же — у нас с главнокомандующим одни покои на двоих, а мы всё-таки приятели, да и оружие всегда под рукой — не страшно. — То есть с ним, значит, не страшно, а со мной… — отпускать его не хотелось, но кулаком в спину приложить — это он заслужил. — Я уже, — помедлив, Реймунд излишне, пожалуй, пристально задержался на ней своим торфяным взглядом, — слишком беззащитен перед драядской королевой. Неужели вы хотите погубить меня совсем? — ни тот, ни другая ещё не подозревали, насколько точно сбудется предсказание заматеревшего атеиста. — Король разумнее меня — он хоть в перчатках ходит. Занервничав, он попытался спрятать за спину неприкаянно белевшую на чёрном камзоле руку, но Селена, как ни досадовала, всё-таки смягчилась и осторожно удержала советника: —Хоть мне и кажется это всё чудачеством, но не большим, чем всё остальное вокруг, — она непроизвольно переплела с ним пальцы и, прикрыв глаза, устало стекла по его плечу, зная, что он не отойдёт, пока ей не захочется поменять позу. — У вас хотя бы догадались избирать правителей, а я здесь только потому, что династическая монархия изжила себя столетия три назад. Ну скажите хоть вы, получится из меня хорошая королева? Успокаивать сердца сильных мира сего приятной лестью было для советника короля Альтергроу так же естественно, как дышать, но с ответом он помедлил. Что будет, если страной будет править потерянная, никому не нужная до последнего месяца девочка, которой и собственные-то вельможи брезгуют лишний раз поклониться? Девочка, которая не видела ни мира, ни нормальной жизни, ни даже более-менее сносного отношения к себе — Реймунд уже заметил, что мастерством перебранки она овладела блистательно — стало быть, был повод научиться. Сможет ли она носить корону, эту блестящую игрушку, владея которой можно поквитаться за все обиды разом? — Может быть, даже очень хорошая, – любуясь, глядя на неё как мужчина на женщину, благоговея, глядя на королеву глазами царедворца, советник впервые рассматривал её испытующим, придирчивым взглядом. Он не льстил — необласканный жизнью ребёнок сумел превратиться в решительную, готовую учиться девушку — это заслуживает уважения, и она точно не станет прятаться от лишений своего народа за дворцовыми стенами. Но всё-таки хороших задатков для управления страной мало. — Но при условии, что Ваше Высочество научатся правильно говорить. — Даже на чай дают за дело, а не за слова, — сквозь зубы процедила она фразу, мимоходом обронённую Деймоном десять лет тому назад. У Реймунда словно отлегло от сердца от этих слов: он заглянул ей в глаза, словно впервые её увидел, и не удержался от смеха: — Какая же вы ещё девочка, Ваше Величество! — не переставая смеяться, поймал её пальцы, и, поочерёдно поднося их к губам, потянул свою кружевную канитель. Язык у него вился, как веретено, приплясывая и обволакивая Селену сладкими речами, и она не заметила, как он в очередной раз поторопился короновать её. — Кто вам такую глупость сказал? Дайте хоть растолкую вам, — предчувствуя, что беседа может затянуться и готовясь оседлать любимого конька, наставник юных королев прилёг подле неё, опустившись на локоть, и вкрадчиво замурлыкал, словно не наставлял в управлении, а сказку рассказывал. — Станете меня слушать или нет, это уж как Вашему Высочеству угодно будет, а всё ж таки лучше слушайте, потому что я правду говорить буду. Лучше сладких речей нет ничего, ими добывается всё — любовь, уважение, слава, богатство, должности, услады, преклонение, вера — даже разум. Верьте, принцесса — хорошему ритору можно обойтись без большого ума, но убедить всех вокруг, что умнее его никого нет на свете. Вы будете королевой, не важно, желают видеть вас на троне или нет — они хотят вам верить, и хотят верить прежде всего вашему обману, если только Ваше Высочество польют его той приправой, которой от вас ждут. Обманывать вам всё равно придётся, на это даже не нужно обижаться — никто не желает — я вам под присягой то же скажу — никто не желает слушать, как растерян новый король — извините, привычка — я хотел сказать «королева», разумеется — чувствуя, какой груз повесили ему — то есть ей — на шею, и от этого груза никуда не сбежать. Но ваша искренность не расположит к вам ни одного сердца, а только стяжает вам славу правителя не только слабого, но ещё и настолько недалёкого, что он готов возвести на себя поклёп раньше, чем это придёт в голову кому-то другому. Даже если вы видите, как рушится всё вокруг вас — не говорите, что вы в таком же смятении, как и все остальные. Я знаю, о чём говорю, Ваше Высочество — в тяжёлые времена легче возвысить трон так высоко, как никогда бы не удалось в спокойные. Вокруг мгла, хаос — залитое чёрным пламенем небо, — он увлёкся, помогая себе руками бросать сгустки краски на воображаемый холст с упоением художника за работой, — вспышки чёрного солнца выхватывают из темноты мгновения застывшего отчаяния — и только в вашей власти хотя бы попытаться что-то изменить — никто не сказал, что так будет, возможно, всех вас ждёт страшный финал — но лучше нестись по морю, в котором вместо воды о борт бьются волны крови, в лодке со сломанной мачтой, чем пытаться доплыть до берега (где он, в какой стороне?) собственными силами. Отнимать в такую минуту надежду, признаваясь в своей слабости — это уже не ваша слабость, это преступление. Вашим речам будут верить больше, чем собственным глазам — вы не можете лишать подданных этого удовольствия. Это не только не морально, но в первую очередь невыгодно — знаете, слабость правителя порождает у подданных ненужные фантазии — ну, вроде того, что на вашем троне лучше смотрелся бы кто-то посильнее. Оно Вашему Высочеству нужно? Порядок и только порядок — ничего другого вам не нужно, а для порядку достаточно уметь красиво говорить. Дело! Кому они нужны, ваши дела, если некому о них рассказать? — по-больному бьёшь, Реймунд. Она хорошо знает, что такое быть хорошим архитектором с никому ни о чём не говорящим набором букв «Селена Ферворт» на карточке. — Кстати, иногда это неплохо работает и в вашу пользу — я имею в виду, — он поднял её руку и зарылся лицом в ладонь, с обожанием поцеловав запястье, хоть смысл его речи и мало сочетался с умильным взором, — я имею в виду ваш будущий двор, лучезарнейшая. С него бы неплохо сбить немного спесь — ласково и очень деликатно, конечно. Там каждый второй готов метить на моё место — а зачем Вашему Высочеству такая пропасть советников? — к тому же, бедняги так искренни и прямодушны, что мне даже неловко морочить им головы — ну это всё равно что обманывать ребёнка. Гадость, одним словом. Хотя насчёт детей не советовал бы Вашему Высочеству заблуждаться — поодиночке-то они тихие как ангелы, а попробуйте оставить их втроём-вчетвером — хотя мальчиков хватит и двоих — они вам на весь квартал Kinderkrach* устроят и скажут, что просто играли. С придворными совершенно так же, а уж в государственном совете — это Содом и Гоморра, извините за выражение. От его наставлений веяло такой трогательной заботой, что Селена рассмеялась и сама: — Вы так рассказываете о детях, как будто двадцать лет учителем гимназии проработали. — Да кому ж знать, как не мне — у меня семь сестёр и три брата, — почему-то это всем казалось страшно смешным, а между тем было сущей правдой. Реймунд попытался было даже обидеться, что из всех его разумных речей Её Высочество заинтересовались только этим фактом, но что же поделать с этими принцессами! А может, и сам виноват — ей к нему поближе хотелось, а он к ней со своим просвещением… — Дайте угадаю: вы старший? — Нет, шестой. Фердинанд меня старше на четыре года, но отец и тогда ещё знал, что на его месте буду я, а не он. Ну может быть советником короля человек, который на крыше почтового дилижанса от стражей порядка уехал, когда те ему бока намять хотели за то, что он с приятелем в часовую башню забрался и оттуда на весь Альтергроу стишки сатирические декламировал? Собственного сочинения, — он нахмурился и передёрнул плечами, но сердился больше для виду. — А ведь вы и его пристроили, как и всех остальных? — его поражённый, даже как будто немного встревоженный взгляд Селена встретила смешком. — Да никто мне не говорил, я и так вижу — вы из тех, кто любит своих родственников. Он кротко улыбнулся и потупил взгляд. — А то! Не хочу хвастаться, но весь кабинет министров переженил на своих сёстрах. За одним досадным исключением — ему, видите ли, не нравилась Алоиза. Мда, подпортил мне, конечно, статистику... но увы, сослуживец Его Величества, тут я бессилен. — А на меня, — он удивился, как странно и отстранённо прозвучал её ещё минуту назад оживлённый голос, — время оставите? — прозвучало почти как просьба, но другого кандидата для откровений у неё не было — Реймунд хорошо понимал её, и с ним, несмотря на все его заморочки по поводу драяд, было комфортно, как на диване перед телевизором. И да, он был осторожен и очень не глуп, а это, согласитесь, большое достоинство в мире, где рассуждают в основном по-эльфийски. — Ну что вы, я ж ответственный, у меня все короли на учёте. — Все-все? — слова «учёт» и «статистика» таким бальзамом подействовали на душу Селены, что она даже погладила его по щеке, не задумавшись, что он (как и всегда) сказал ей сущую правду.

***

Нельзя сказать, что мисс Ферфорт совсем не радовала возможность наконец-то нормально поговорить с помощником инспектора, который обворожил её в одном мире, брезгливо отмахнулся от неё в другом и так несмело поглядывал на неё при первой встрече в этом, но когда тебя третий раз за две недели вызывают на встречу со свидетелем (свидетелем была она сама) в неформальной обстановке и в ещё более неформальное время, отрывая от работы, поневоле начинаешь нервничать. Должно быть, какие-то отголоски старого чувства отдавались в его душе каким-то эхом — Гиршфельд всегда говорил с ней очень мягко, ненавязчиво расспрашивал про работу — дело, по которому она проходила, было связано с какой-то некачественной поставкой строительных материалов — никогда не вызывал в участок, чтобы, как сам объяснял, не давить на неё, даже рассказывал какие-то случаи из рабочих будней (чаще всего про Роба, всегда скромно отодвигая себя в тень и не скупясь на похвалы младшему по рангу детективу). И всегда встречался с ней на улице, допрашивая прямо во время прогулки — если, конечно, можно было назвать допросом его располагающую, почти доверительную беседу, к тому же, постоянно прерываемую. Вот и сейчас он остановился у витрины какого-то бутика, любая вещь в котором, по мнению Селены, по стоимости лишь чуть-чуть уступала затратам на строительство её предпоследнего моста. Золотой Ролекс Дайтона. Господи, ну нашёл перед чем зависнуть. Это сколько лет надо не есть, не пить, не выплачивать страховку, чтоб обзавестись такой безделушкой? Как будто нельзя бесплатно посмотреть время на телефоне или вообще бесплатно на любом светодиодном экране. Перед витриной Гиршфельд действительно сделал стойку, как сеттер, почуявший дичь. Золотые стрелки призывно блестели из-под сапфирового стекла. До недоумевающей свидетельницы донёсся почти сладострастный стон. Ровный бег тончайших стрелок по спиралям счётчиков завораживал его едва ли не больше веснушчатого звездопада на щеках Селены. — Родину за них продам и ещё пару соседних штатов в придачу, — с мировой скорбью в голосе признался Реймунд, не в силах отлипнуть от стекла. — Жаль, не возьмёт никто. И хотя строгие линии звеньев браслета чистого золота не шли ни в какое сравнение с вычурной роскошью альтергроузской диковинки, соединявшей цепочкой браслет с кольцом, Селена довольно ухмыльнулась, вспомнив его непреходящую страсть к часам вместо того, чтоб закатить глаза. — Это ведь механика? — почему-то она не сомневалась, что он ответит именно так. — Да, механический хронограф с автоматическим подзаводом, — описание из каталога отскочило у мужчины от зубов раньше, чем он даже развернулся к ней. — Понимаете, часы на батарейках — это ну несерьёзно, они только и знают, что ломаться. А механика — это… одним словом, вещь. Возможно, им приходилось встречаться уже третий раз потому, что Селена не могла дать толком никаких показаний, лишь в самых общих чертах представляя себе сущность расследуемого, и путаясь в его наводящих вопросах, а заставить её или потребовать рассказать обо всём, что могло бы пролить свет на ситуацию, Реймунд, кажется, не хотел в первую очередь сам, то и дело поглядывая на неё с таким вкрадчивым, извиняющимся выражением, что на него невозможно было даже сердиться. За всё время он только раз повысил голос — причём не на неё, а на Роба, прервавшего своим звонком очередной цветок его красноречия. Как раз с ней он был особенно вежлив и даже трубку поднял только после заискивающего «простите, должно быть, от инспектора». Чтоб не смущать его, она кивнула и отошла в сторону, упустив возможность подслушать. «Роб, ты с рапортами по каждому показателю* будешь меня вырывать? Сказал же, у меня неформальная встреча. Да. Да, с ней». Штицхен прямо спросил его про Селену, назвав её по имени, а не по фамилии, что уже не сулило ничего хорошего. Услышав положительный ответ, он, уже не обращая внимания на субординацию, прямо пригрозил приехать и «прикрыть лавочку этим твоим играм». Словом, хорошо, что она ничего не услышала. — Интересный изгиб арки. Не ваш? — Селена догадалась, что он хочет пройтись с ней по мосту, и не знает, как пригласить, чтоб остаться в рамках делового этикета, и покачала головой, ускоряя шаг, чтоб заставить его догонять себя. — Мисс Ферворт, — у него на губах собственное имя слышалось как-то непривычно, как будто принадлежало кому-то другому. Селена могла не врать самой себе — она ждала, что он скажет «Ваше Высочество»! Больше всего ей не хватало этого подобострастия льстивого и плутоватого царедворца. В жизни Реймунд казался очень скромным человеком. — Вы не обидитесь, если я кое о чём спрошу вас? Они остановились у парапета моста. Осенний ветер выбивал из-под воротника спутанные волосы, задувая их в лицо слишком близко стоявшему к ней помощнику инспектора, совсем как тогда, у берега Риверсоул. Только мост был сломан, а сама она бегала по лесу в лёгком платье. Сейчас это казалось какой-то сказкой, словно на плечи ей свалились все восемнадцать лет, отделявших её от Реймунда. Незакрытое дело, в котором, похоже, он сам затягивает расследование, формально выуживая из неё едва ли имеющие значение подробности её собственной работы в похожих условиях — ну что ещё может интересовать полицейского? Он уже отворачивался от неё в королевстве Теней и ухаживал за ней в Долине из чистого расчёта — начинал, по крайней мере. Почему она, собственно, льстит себя надеждой, что может как-то интересовать его? Всё так, как и должно быть в настоящей жизни. — Вам не нужно извиняться передо мной, это ведь вам нужно дознаться, а я просто свидетель, ещё и впервые прохожу по делу. Где я, а где следствие? — Я немного к другому веду. Если бы, например… — он опёрся локтями на парапет моста, осторожно подвинулся, чтоб не коснуться, но слишком задержавшийся на её руках взгляд выдавал, что ему очень хотелось бы это сделать. — Ну, допустим, вам бы стало известно, что это дело никогда не будет раскрыто? Селена выдавила из себя как можно более равнодушную улыбку. — Меня это не касается, инспектор. — Пока ещё нет, но, думаю, у меня есть все шансы им стать. Видите ли, Се… мисс Ферворт… в общем, тут вышла такая вещь… понимаю, что вы можете и, нет, вы имеете полнейшее право счесть её для себя оскорбительной и даже неприличной, но, возможно, имея в виду обстоятельства, послужившие основанием… одним словом, этого дела то есть попросту совсем не существует. Я его сфабриковал от и до, чтобы… ну вы понимаете, — она даже не подумала, что он может так зардеться. — Чтоб к вам, Schätzchen, поближе подобраться. Шацхен. У него мелькало иногда это слово, странно созвучное фамилии Роба. Селене была слишком неприятна мысль, что она чего-то не понимает и, поколебавшись, всё же спросила: — Шацхен — это что? — Сокровище*. В английском ласковой формы нет — очень неудобно, приходится вспоминать о корнях, — не понимая даже до конца, почему так тянется к ней, Гиршфельд вежливо подкашлянул в кулак и повторил свой вопрос. — Извините, я понимаю, моё поведение можно трактовать как излишне настойчивое. Признаться, сам не то, чтобы в полной мере отдаю себе отчёт — то есть я хочу сказать, что ни в коем случае не воспользовался бы должностным положением в личных целях и… Важная свидетельница ответила тем, чего он ожидал меньше всего на свете — она рассмеялась. Даже в полиции этому лису не сидится без подковёрных интриг. Что он придумает в следующий раз, поднимет все архивы и соберёт на неё целое дело, чтобы узнать, какие цветы ей нравятся? — Тише, — пришлось приложить ему палец к губам, чтобы хоть как-то поставить на паузу его оправдания. — Я взрослая девочка и поняла всё сама. Ещё тогда, — Селена не уточнила, к какому именно времени относится это «тогда». — Прекращайте, лучше вспомните, что вы собирались мне показать. Я же знаю, вас хлебом не корми, дай куда-нибудь на экскурсию сводить. Стоит ли говорить, что он сначала опешил, а потом даже возмутился? — Да кто вам обо мне такие подробности разглашает? К счастью, обвиняемый в таких случаях был только один, зато всегда под рукой и на все случаи жизни. — Что же вы спрашиваете-то? Роб, конечно. По лицу помощника инспектора чуть не пробежала судорога. — Ну, знал бы, что он такой болтун!..

***

Попытки Винса всё уладить и всех примирить смотрелись примерно как попытка выдать разбитую, заморённую клячу за арабского иноходца. Жалко, одним словом. Растянувшаяся во всю длину на диванных подушках фигура позорно изгнанного и снова притащенного сюда «повеселиться» короля Альтергроу, в чью сторону она изо всех сил старалась не смотреть, демонстрировала это всем своим видом. Привалившись к стене, Берт со скептическим видом обозревал весьма скудное «веселье», пока сама она в компании одной из фрейлин безо всякого интереса играла в карты со сподвижниками некогда обожаемого ей Деймона, Винс же взял на себя почётную функцию лезть ко всем поочередно с расспросами и ставить её в неловкое положение регулярным «посмотрите, с каким достоинством держится моя дочь» и «а вспомните, как превосходно правила лошадью моя дочь». «Если он ещё раз что-то повторит про «мою дочь», я начну хотеть остаться сиротой второй раз», — невнятно бормотала она под нос, сосредоточившись на картах. С таким же вниманием сидевший напротив неё Роб перебирал свои, советник, как обычно, не умолкал ни на минуту, развлекая ни в чём не повинную девицу историями из жизни каких-то неведомых никому, кроме него самого знакомых, но даже ему пришлось прерваться — подвело неосторожно промелькнувшее «… и вот тогда мы с главнокомандующим…». Не дожидаясь дальнейшего падения своей репутации, Роб многозначительно опустил ладонь ему на предплечье и слегка сдавил. — Не думаю, что Её Величеству интересно слушать всё, что пришло тебе на ум. Новая королева с благодарностью кивнула ему. Его несговорчивость была ей понятна, она бы сама уселась с таким же видом, если б её откуда-то прогнали, а потом опять позвали — на пару часов, потом снова в деревню, но беспричинная словоохотливость Реймунда только раздражала её. Может он хотя бы на что-то обидеться, рассердиться, возмутиться (по-настоящему, а не для виду), вспылить, в конце концов? Существуют ли хоть какие-то средства стереть у него с лица это выражение любезности, которому, кажется, не было даже особой разницы, к кому обращаться. Отдавая распоряжение отослать их из дворца, Селена ни на минуту не выпустила его из поля зрения, ждала чего угодно — уговоров, просьб, обещаний, даже шантажа, хотя бы удивления, что после всего того, что было… Бесполезно. Он не предпринял ни одной попытки переубедить её, только задумался о чём-то и смахнул со лба растрепавшуюся прядь, словно выбросил из головы тот день, когда её истерзанные губы выстанывали его имя. И сейчас так же спокоен и непринуждён, словно ничего и не произошло. Ну, он у неё получит. Вот назло обыграет и придумает ему какое-нибудь унизительное наказание. Сегодня ей точно должно повезти. — Дарлина, нет. Сейчас моя очередь. — Валяйте, Ваше Высочество, — вполголоса, чтоб не услышал Деймон, отозвался с другого конца стола советник. — Как можно, вы должны были обратиться к королеве «Ваше Величество». — Да, совершенно верно… а я что сказал? — плохо знавшие его могли бы и впрямь подумать, что он всерьёз озадачился, так натурально легла у него на чело тень задумчивости. Знал ведь, лис, что за такое вопиющее несоблюдение этикета ему ничего не будет. Сидевшая с ними молоденькая фрейлина едва ли успевала следить за игрой, то следя за выражением лица королевы, то кивая своему визави, и не могла увидеть, как из-под его ладони на мгновенье мелькнул уголок отбитой карты. Роб незаметно взглянул на королеву, не видела ли и она, но напряжённый взгляд Селены прямо перед собой мог относиться только к вееру в своей руке. Он предупредительно скрипнул стулом — за спиной на стене мелькнула сгорбленная тень Винса — в то же мгновение бубновая дама сама вытолкнулась из рукава его приятеля, притаившись среди других карт у него в руке. Тар его возьми, да он их всех подставит! Мог ли что-то заметить наблюдавший за ними король? Скорее всего, нет. Не отличаясь особыми познаниями в шулерстве, Реймунд играл дерзко и быстро, не давая схватить себя за руку, хоть и в его увёртках больше было уверенной наглости, чем умения. Успевший выйти туз треф как нельзя вовремя снова лёг на стол, не дав игравшей с ними девушке отбить последнюю карту. — Что же вы молчите, советник, без вас в нашем углу совсем тоскливо, — это подняла голову королева, на мгновение приковав его внимание сверкнувшим взором. В то же мгновение Роб сдвинул сыгранные карты ребром ладони. — Вы знаете, Ваше Величество, пожив три дня в деревне, я почти распрощался с мечтой о собственных виноградниках, — не отрываясь от лица Селены, бросил карту на стол. Не важно, отобьётся или нет, всё уже решено. — Не выдержали созерцания местных коров? — впервые за час «веселья» комнату наполняет серебристый девичий смех. Её девятку главнокомандующий успевает накрыть своей, развернув в сторону приятеля. — Дня не жил в деревне, — на миг поколебавшись, тот впервые за кон берётся за козырную карту. Разговор напоминает короткую перестрелку. — Говорят, что в Альтергроу их нет вовсе, и все люди живут в больших городах, — не ко времени подаёт голос маленькая фрейлина. — Скажите, это в самом деле правда? — Нет, совсем нет, — не удостоив её взглядом, Реймунд вновь склонился над разбросанными картами. Ну нет, это уж слишком. Они все трое здесь так себе игроки, а туда же, пытаются одурачить его. Ещё один вовремя перехваченный козырь — кажется, у него сама рука запестрела от обилия чёрных крестов. Бедная девочка, за этот кон ей явно не отбиться. В сторону Селены через весь стол перелетает червонная тройка, и тут же отсылается дальше, удвоенная её пиковой. — С такими картами да под конец игры, — плут не сдерживает ухмылки, — Роб, ну хоть ты прибавь чего покрупнее. — И рад бы, но не могу, — едва проронивший с десяток слов за игру главнокомандующий разворачивает в его сторону пустые ладони. — Что?.. Когда ты успел? Ты из колоды-то почти не брал. — Я же не виноват, что вы всё, что вам под руку не подвернётся, переваливаете ко мне. Не расстраивайся, главное ведь впечатлить умением Её Величество. — Ну уж Её Величество я впечатлю… — в разгаре азарта щёлкнув пальцами, уже уязвлённый советник вновь впивается глазами в призывно обмахивающуюся веером Селеной, словно шепчет — «я ей покажу». Забыв обо всём, сцепляются вдвоём, почти не отрываясь друг от друга. Последний подкинутый одинокий валет — забытая в карточном поединке фрейлина с улыбкой встаёт из-за стола, тоже освободившись от своего веера. Поморщившись, Реймунд вновь развернулся к своей противнице, и вспыхнувший в торфяных болотах огонёк не сулит ей ничего хорошего. — На что так смотришь, Роб, партия интересная? — Деймон опускает обе ладони на спинку его стула. — Ха, не знал, что королева Долины так азартна. Интерес его теряется так же быстро, как возникает — бороться за предпоследнее место не самая подобающая цель для королевы. «Удачи, Ваше Величество» — напоследок касается её уха мелодичный шёпот — за королём Альтергроу есть такой грешок, любит он подходить и разговаривать со спины. Почти коснулся губами её драядского уха — это… неприятно, но можно перетерпеть. Всё этим королям дозволено. Даже отвлекать его партнёршу, когда он вот-вот победит. Уф, отошёл наконец-то. Немигающим, как будто равнодушным взором Роб следит за обоими, готовый, в случае надобности, даже опрокинуть стол, если игра будет недостаточно честной. Пока их было четверо, он ещё согласен закрывать глаза на проказы Реймунда, но втирать очки самой королеве он не позволит. Тот неосознанно коснулся рукава, но, поколебавшись, не стал продолжать — как ни велик был соблазн сплутовать, всё-таки не врал никогда своей лучезарнейшей и не хотелось погрешить против совести из-за такой безделицы. И без того выберется. — Опять любезничаете, советник, или вправду мне подмастили? Ваша очередь крыть. Туз. Простой, червонный. Почти с радостью он бросает сверху даму — одна, последняя карта осталась, следующий ход его — наконец-то, давно пора было преподать ей урок, чтоб не садилась играть с настоящими мастерами — и… — Мне очень льстит ваша самоуверенность, но, — зелёные колдовские глазки хитро прищуриваются, поднимая карту, — дама пик не кроет туза. Тотчас услышав её, перепроверив (ещё бы он не полез перепроверить!) главнокомандующий переходит на её сторону стола, строго, обвиняюще смотрит ему в глаза — да как ты посмел так внаглую? — а ему даже не в чем признаться. Не заметил, перепутал пиковую даму с трефовой, только сейчас увидел, что ошибся, не имея и в мыслях никакого обмана. — Это ненароком получилось, Ваше Величество. Недоглядел, извините — ну хоть ты-то перестань так смотреть! Говорю же, не передёргивал я, случайно вышло. Прочитав, видимо, у него в лице устроившее его объяснение, Роб тоже успокоился и даже улыбнулся. А теперь пора, видимо, приступить к тому, из-за чего мы вообще подписались на всё это, верно? Сама королева, посмеиваясь, собирает карты и напоминает ему о желании. В пределах разумного, конечно. Можете не рассчитывать, что вас собирается кто-то здесь оставить из-за карточного выигрыша. Да ему, в общем-то, и не хочется, а к виду деревни таким, как он — уроженцам альтергроузских трущоб — не привыкать. — Желание… — главнокомандующий потянул такое непривычное для себя слово. Даже и не вспомнишь, когда приходилось произносить его в последний раз. — Тогда пожелаю-ка я узнать, когда это успел выйти пиковый туз, что его не видно за весь кон. Интересно, в какой момент я его пропустил… не напомнишь, Реймунд? — видя, как тот заискивающе кривит губы в сторону Селены, Роб ещё больше утвердился в своей догадке и бросил уже более снисходительно. — Не припоминаешь? Ну ладно, тогда пусть будет что-то поскучнее, — встаёт, словно невзначай оглядывается. Как славно, что они так затянули игру — в шандале догорают последние две свечи, и их нетерпеливый король не стал дожидаться конца — а может, и нарочно ушёл, отвечая взбалмошной драядке таким же пренебрежением, оставив их, — поцелуй её… Её Величество. Кровь бросилась в лицо Селены, но истинным королевам всегда подобает сохранять достоинство. Она промолчала, только молча стиснула губы. Роб мстит ей, однозначно. Мстит и что-то подозревает. — Ну хоть не тебя, и на том спасибо, — лениво, словно делая одолжение, оставшийся в дураках интриган повернул голову в её сторону и сухо ткнулся ей в губы — с таким же успехом можно было целовать стену, это не имело значения. Зато Селену подобное положение дел ничуть не устраивало. Да как они смеют издеваться над ней? Под прикрытием тяжёлой ткани девушка скользнула рукой под епанчу и подцепила ногтем золотую цепь на шее Реймунда, запустив свободную руку ему в волосы. Знала, что главнокомандующий смотрит на них, и старалась изо всех сил, даже чуть крепче потянула на себя цепь, не давая отстраниться. Целовала она со смаком, приникнув твёрдыми, всю жизнь плотно сжатыми губами к губам уже обречённого принадлежать ей альтергроузского прохвоста, вперившись в него, кажется, всем своим существом, словно уже не Роба, а себя уверяя, что прошлое над ней не властно, что рваное, захлёбывающееся её дыхание может вбирать в себя всякий, кому она это позволит. Всякий, на чьих губах запечатает короткое, нетерпимое «моё». — Смотрю на вас и жалею, что бросил курить. За время ваших лобызаний можно успеть справиться с небольшой сигарой. — Вот так нужно целовать девушку, — королевский взгляд с вызовом предназначался в первую очередь, конечно, ушастому всезнайке, — а не то, что вы мне здесь изобразили. А сейчас прошу извинить меня, господа — отец так гостеприимен, что путает день с ночью. Не заставляйте вашего короля дожидаться слишком долго. Это был ваш последний день во дворце. Невольно умолкнувший после такого позорного поражения советник в задумчивости пригладил ногтем кончики усов. Ему показалось, что на губах у него всё ещё горел выигранный поцелуй. — Хороший момент для того, чтоб вытащить козырного туза, Ваше Величество.

***

Развязка последовала для него быстро — быстрее, чем даже опасался. Той же ночью, стоило только вновь вернуться из диковатого, по мнению привычного к городским пейзажам глаза, и чрезмерно заросшего плющом, но всё-таки дворца в брошеную деревню, где волей судьбы и королевы драяд приходилось теперь размещаться и самому королю, и всей его свите. Иногда казалось, что за несколько миль вокруг, кроме них, всё вымерло. Даже беспощадная Риверсоул лениво плескала волнами о берег, притворяясь самой обычной полноводной рекой. — Зря только до ночи там проторчали, — Роб не ответил, только бросил тяжёлую шинель на лавку, служившей одновременно и столом, и постелью. — Старику что в голову втемяшится, а нам потом по темноте таскайся. — Сам же первым плакался, что у тебя ноги после седла затекли. Из-за тебя, можно сказать, званый вечер устроили, а тебе всё мало. — Да были бы мы во дворце, я б что-ничто придумал, — в отличие от Роба, Реймунд до сих пор вспоминал о как-то проведённой ещё в молодости ночи на приставленных друг к другу стульях под рединготом с пелериной вместо покрывала как о сущем кошмаре, и никогда не ложился рано, сначала по целому часу выстилая на лавке какое-то подобие приличной постели, а потом ещё пару часов с ворчанием пытался на ней улечься, поэтому времени у главнокомандующего, чтобы прикинуть мозгами, было предостаточно. — На вас с Его Величеством не надеюсь, вам такие тонкости неподсудны, но если бы отсрочить хоть на день… может, чего и вышло бы… Рассуждать при Робе вслух, словно поблизости никого не было, вошло у него в дурную привычку — всё равно он не поймёт гениального течения его мыслей, а раздумывать молча как-то не по-приятельски. Бедный Роб! Ничего не смыслить ни в дипломатии, ни в политике (ну а где ему было научиться, в родных трущобах, что ли?), при этом называться вторым человеком после короля, да ещё и с этими дурацкими ушами! Конечно, он заслужил дружбу с самым разумным человеком на всём континенте (Реймунд бы с удовольствием поборолся с кем-нибудь за это звание, но разве его вина, что ему никак не желали попадаться люди хоть в половину глупее его самого?) хотя бы за всё, что выпало на его долю. Услышав деловито позвавший его голос, он повернулся на звук и в ужасе отшатнулся от наставленного на него пистолета. — Что ты, умом рехнулся? — Самое время спросить, — хоть в сдержанной позе Роба не читалось никакой открытой агрессии, спорить с ним было более чем рискованно. — Что у тебя там за дела с драядами? — пауза. — Особенно с королевой. Не отлипаешь от неё. — Она сама подошла ко мне после конной прогулки, ты сам видел. Хотя нет, что ты там мог видеть, пререкался пока с братом покойной королевы. Что я, наутёк должен был от неё броситься? Глядя на демонстративно отвернувшегося от него приятеля, Роб понимал, что тот не воспринимает его угрозу всерьёз, но обижается на саму её возможность. И, как ни часто он злоупотреблял таким методом ведения беседы, грозить по-настоящему главнокомандующий не хотел, но что же поделаешь с упрямыми людьми? Ведь умный он человек, этот Реймунд, как в толк не может взять, что он не просит от него ничего, кроме честности? Обычной честности, которая бывает между товарищами, и вместо которой он полагается на один блестящий разум, перед которым в бессилии опускает руки мораль, словно каждый раз требуя — «Докажи. Докажи, что я не прав. Заставь меня передумать. Одолей, ну... разгроми меня!». Ему придётся либо разозлить его (Роб знает давно — это самое слабое место, взять верх над собственным гневом не во власти советника, и он боится его сам, прикрываясь всегда заготовленной любезностью, не позволяя себе ничего, кроме лёгкой, ущемлённой претензии), либо обратить этот разум против самого себя: — Ты лучше меня знаешь, о чём я. Защищаешь её перед королём. Объясняешь, что она имела в виду и как мы всё неправильно поняли. Ищешь повод заговорить и никогда с ней не споришь. Можешь попробовать меня разубедить, если у тебя есть чем опровергнуть. Последнее доказательство его виновности ещё сильнее запылало у него на губах, отсекая путь к отступлению. И всё же, даже угодив в капкан, Реймунд не сдавался. Люди в большинстве своём сентиментальны, хоть и не любят признаваться в этом. Роб не из таких, но он ещё молод, у него что на уме, то и на языке — а неподобающая страсть всегда простительнее игры ума. Ему лучше признаться. — Если уж изменять присяге, то ради другой награды, — неприятно, конечно, сдавать женщину, которую в последние дни буквально и физически носил на руках, но кто не станет разговорчивым под дулом пистолета? К тому же, Роб такой скромный, такой воспитанный... ну не будет он сплетничать за спиной! А вот за себя он бы прямо так не поручился... — Зачем так обижаешь? Как будто я тебе и без пистолета когда врал. — Сегодня просто не успел, пока за ней ухлёстывал, — слово очень точное. Стоило признать, сослуживец Его Величества не так уж прост. Но навести на него пистолет — это уж слишком! Реймунд недовольно скрипнул зубами. Втолковывая принцессе, что её речам должны верить больше, чем собственным глазам, он говорил в первую очередь о себе, привыкнув к чужому доверию. Роб требовал доказательств, что может ему доверять — разве это уже не оскорбление? — Всё, что я делаю, направлено исключительно на благо моей страны, и тебе это известно, — развернувшись к своему обвинителю, советник изобразил самое почтительное и едва ли не смиренное выражение лица, на какое только были способна его мимика. — Пожалуйста, друг мой, — в голос просочились умоляющие нотки, — скажи, что я тебе сделал? За что ты причиняешь мне такое огорчение? Довольно, слушай, никогда не смей подозревать меня в симпатиях этим животным, иначе я сам не знаю, что сделаю, но тебе это не понравится! Они мне отвратительны. Лживые, бездумные, высокомерные мракобесы, которые знать ничего не желают, кроме своих гнилых принципов, которыми они не поступятся, даже если ты возьмёшь грифельную доску и мел и приведёшь им пятьдесят логических доказательств. Если моих речей и моих убеждений не хватило, чтоб совладать с одной маленькой драядкой, на что ты хочешь рассчитывать? На чудо? Ну вот, сам же смеёшься. Что ни говори, а от этого смеха на сердце стало как-то повеселее. Насколько, конечно, можно веселиться, видя направленный на себя пистолет. В душе Роб был согласен с ним, но ствол всё же не опустил: — Смеюсь, да ещё как. Смешно, как ты уверяешь, что каждая твоя любезность служит единственно на благо Альтергроу, и ты каждый раз улыбаешься чуть ли не через силу, а сам ей в рот заглядываешь, — на миг Роба даже злость охватила. — Думаешь, я тебя не знаю, да? Переженил весь совет министров на своих сёстрах и хочешь теперь женить короля на своей любовнице? Ах ты её не трогал? Ну так потрогаешь, видел я, как ты на неё смотришь — на тебя бы не пялились, ты б её за первым же кустом расстелил. Что, неправда, скажешь? — тот промолчал, только глаза отвёл — правда. От безотчётного страха оказаться во власти драяд непокрытым, уязвимым его потряхивало так же, как от желания овладеть одной из них, и Реймунд побоялся. Побоялся поддаться этому желанию — ему казалось, что, дав ему волю, он утратит разум, а страшнее этого нет ничего на свете. Заметив его смятение, главнокомандующий смягчился. — Подарок тебе напоследок сделал, между прочим. Мог бы и спасибо сказать. А ведь, скорее всего, они больше не увидятся. Увлекать в свои сети бастардку по собственной прихоти, одаривать вниманием какую-то там разносчицу пивных кружек для человека его положения легкомысленно, но извинительно. Но засматриваться на королеву Долины советник короля Альтергроу права не имеет. Да и ей, скорее всего, не подобает так пристально заглядывать в глаза человеку. Тем более целовать. Он в шестой раз дотронулся до губ: всё казалось, что запах от её духов впитался ему в кожу, и каждый, проходя мимо, слышит и чувствует, что королева стояла к нему ближе и дольше, чем следует. Не сдержалась, волчья ягодка, поцеловала его на прощание. — Премного благодарен. Роб — Роб, послушай — скажи… скажи, гарденией от меня не несёт? — Чем?.. Ты совсем сдурел, что ли? — Гарденией с этим… да как её… трава такая, ну драконья полынь которая… с эстрагоном, вот — не пахнет? — проклиная мнительность старого ловеласа, Роб приподнялся и попытался уловить что-нибудь похожее на цветочный запах у него за спиной, и, не задумываясь, что угрожать главнокомандующему с его стороны просто нелепо, тот в бешенстве схватил его за руки. — Ради Альтергроу я себе душу вытравлю. Не смей… не смей подозревать меня, слышишь!.. Угрозы в его голосе было всё-таки поменьше, чем чувства — неверия, ярости, горечи, неназванной, но затаённой мольбы — не допускай… не допускай даже мысли!.. Даже моей низости есть предел. И этому чувству нельзя было не поверить при всём двуличии его хозяина. Находиться в этой Долине главнокомандующему тошнее, чем всякому человеку, но никто не спрашивает, чувствует ли он что-то или нет — от него не просят — требуют его выдержки, его силы и содействия — даже те, кто морщится от отвращения, глядя на его уши. После того, во что ему приходилось из-за этого ввязываться, настойчивость Реймунда, требовавшего единственного «я тебе верю» кажется просто нелепой. Не поддаваясь вспышке его гнева, Роб только стряхнул с себя руки советника, не попытавшись даже удержать его. Ничего, сейчас пройдёт. — Остынь, никто тебя в измене не винит. А королеву… — нет, тут он даже поспешил, тут не столько желание, сколько… гораздо хуже. — Ты ведь в неё влюбился. Признайся. Тот вытер пот со лба — пальцы плавно скатились по кривой линии носа, задержавшись на кончике, точно подавляя чихание, потёр переносицу — почему для других в его голове всегда отыщется пара-тройка гениальных идей, но когда речь о себе самом, он вечно попадает впросак? Что за проклятье сапожника, вечно донашивающего самые худые сапоги? — Мимо тебя муха не пролетит. Ладно, только без осуждения, хорошо? Своё место я знаю, морали мне читать не надо. Прежде всего, — Роб хорошо знал этот тон паука, замышляющего преступление, — у неё драядская кровь.

***

— Это ты называешь «что-нибудь попроще, после дороги отдохнуть»? — Селена поморщилась, измученно зарывшись лицом в подушку. — Снимай тогда сам, у меня ногу из-за тебя свело. Аккуратно придерживая тонкую лодыжку, обожатель строптивых королев с присущей ему мягкостью снял её со своего плеча и опустил по линии предплечья, потом ниже, вдоль пояса, пока так же медленно не опустил по бедру вниз, стараясь действовать как можно деликатнее. Хотя, если говорить до конца откровенно, на такое длительное коленопреклонение его хватало с трудом, и возможность наконец-то вернуться в горизонтальное положение радовала советника не меньше вымотанного, но довольного постанывания желанной гостьи. Вообще приём ей понравился — не совсем удобно лежалось на боку, возможно, ей стоило перелечь на спину, но зато на этот раз Реймунд не заставил себя долго ждать и упрашивать — а точнее полез к ней сразу, как только за медиком закрылась дверь — сначала поправить подушку, потом перепроверить за доктором пульс, потом подоткнуть одеяло, а уж как он так подтыкал, что сам оказался под ним, этого он и сам бы не объяснил. — Я смотрю, у вас сегодня хорошее настроение, — ни спорить, ни даже дразнить его особенно не было сил — путешествие через бурную реку на полуразвалившемся корыте вообще такое себе удовольствие, так её ещё и чуть не пришибли камнем, не считая того, что на горизонте всё ещё маячил непростой разговор с Деймоном, и всего вместе на неё навалилось так много, что Селене оставалось только принимать ухаживания. После не самого благостного прощания в прошлый раз, Реймунд был подозрительно весел — развлекал её всю дорогу, осыпал комплиментами, улучив момент, даже чмокнул её в каком-то переулке, и упахался до седьмого пота ещё раньше, чем пришлось повторить этот подвиг в кровати, словом, лениво щекоча его под распахнутым воротом, Селена собственноручно могла убедиться, что значит «хоть рубаху выжми». Самой ей очень к лицу была, как он выразился, «царственная нагота», которая — удивительное дело! — не вызывала у Реймунда никакого другого желания, кроме как навалиться на неё и то потирать, то облизывать, то просто поглаживать алеющие следы недавнего сумасбродства кончиками пальцев без малейшей робости или брезгливости. «Ну, наверное, дома он чувствует себя поувереннее и как-то справляется со своими комплексами — рассуждала Селена, вальяжно присгибая ногу в колене, чтоб дать ему сунуться носом и туда, а то не всю ещё перенюхал, — хотя, похоже, они тут все помешаны на форме ушей. Ненормальные какие-то». «Она человек и дитя человека», — твердил про себя, как заклинание советник, с упоением вновь и вновь приникая губами к недоступному божеству, пока божество не пихнуло его со словами «Может, уймёшься когда-нибудь и слезешь уже с меня? Тебя только в огород пусти!». Как же он старался загладить все прегрешения, как льнул к ней, с каким усердием ублажал её, в каких славословиях только ни купал, с каким чуть провинившимся обожанием расстилался перед своей лучезарнейшей! Когда на улице их развело толпой, какой у неё был беспомощный, потерянный взгляд, когда она остановилась посреди улицы, рассеянно оглядываясь в поисках хотя бы одного знакомого лица, и как судорожно она сжала его запястье, вцепившись ногтями в металлический корпус часов, оставив едва различимую царапину на стекле, стоило ему подойти и докоснуться до её локтя браслетом (не посмел касаться королевы в такую минуту). Конечно, через мгновение она уже надменно кривила губы в улыбке и требовала немедленно отправиться на поиски Роба с Жозефиной, которую она якобы не желает оставлять одну в ненавистном Альтергроу хоть на миг, но на что не пойдёшь ради повторения этого секундного страха, ради того, чтоб она ещё раз вот так прижалась к нему спиной, ещё не овладев собой, но уже зная, что теперь с ней ничего не случится? До дикарей и что там будет с Долиной советнику было очень мало дела. Он сам оттягивал момент, когда нужно будет излагать суть дела королю, естественно, обильно приправляя рассказ своими неоспоримыми доводами, не желая портить минуты блаженства политическим расчётом. Совершенному человеческому разуму безразлично, чем пахнут волосы строптивой драядки, единственное, что его заботит — судьба Альтергроу. Мечты и слабости всех королей и королев (что уж толковать о нём, грешном) меркнут перед её величием, и не имеет значения, что думают о нём самом и его методах. Совершенный разум никогда не сомневался, разве что в измерении степени собственной гениальности и потому никогда не подводил, в отличие от той части души (если, конечно, душа существует, что, впрочем, не доказано), которая подозревала, терялась, обманывалась и не доверяла самой себе — Реймунд называл её «слишком человеческой» и всегда немного стеснялся, списывая её влияние на возраст. И вот эта самая беспокойная часть души (если предположить, что она всё-таки существует) не унималась. Кто нёс её на руках, когда у неё потемнело в глазах от удара? Кто обрабатывал рану в его отсутствие? Кто, в конце концов, догадался принести её именно в эту комнату, как будто нельзя было подыскать что-нибудь поприличнее хотя бы из уважения к титулу королевы? — Чего брови сдвинули? Из-за меня? Слушайте, ну это мои проблемы, как я буду договариваться с королём. Не ваши, — заметив взгляд советника, ни с того, ни с сего ставший вдруг слишком отстранённым, Селена списала всё на себя и, чтоб отвлечь, провела пальцем вдоль лица мужчины, очерчивая линию профиля. — Да пружина эта дурацкая… надоела, — тот раздражённо дёрнулся, чтоб внутри кровати что-то так же обиженно заскрипело. — Только Роб мог додуматься разместить королевскую особу в такой клетушке. — Тшшш… всё в порядке, мне удобно. Не накручивайтесь, подвиньтесь лучше сюда. А то целовать не буду. Против такой угрозы, конечно, возразить ничего было нельзя, и он покорно устроился возле неё, примирительно ткнувшись своим профилем в плечо. При ближайшем рассмотрении профиль являл собой поразительное сходство с нисходящей тенденцией прибыли в прошлом месяце. Правда, когда он улёгся на неё, на поверку оказался совсем не таким округлым, как ей думалось поначалу. Мягко обрисованный подбородок довольно ощутимо вонзился ей в ключицу, а драконий клюв, который он из цензурных соображений называл носом, как бы извиняясь, потёрся об её скулу, вероятно, перепутав её с подушкой. Как будто это и не он возбухал на ровном месте и читал ей морали! Похоже, в этой стране короткая память была у всех, но конкретно у этого экземпляра она была короче собственного носа. Искушение дёрнуть прямо сейчас было даже сильнее, чем соблазн стукнуть Приму чем-нибудь весомым, когда вместо помощи та в очередной раз сообщила, что она первая во всём. Селена проборолась с ним целых полминуты, но жажда мести, пусть даже маленькой, оказалось сильнее её королевского самообладания. А пусть в другой раз подумает, приятно ли ей выслушивать его подозрения насчёт Роба, когда она мало того, что устала, так ещё и не успела даже остыть от недавней близости! — Вы что?!.. — в скучном перечне вещей, которыми можно заняться после совокупления с красивой женщиной, дёрганье за нос у Реймунда никогда не значилось. И, честно говоря, из всего круга его знакомых, то есть населения где-то полутора десятков городов, пожалуй, не нашлось бы никого настолько эксцентричного, у кого оно бы в этом перечне значилось. Не отпуская, Селена потянулась так близко, что сама столкнулась к ним нос к носу. Если бы функция «посверкать глазами» включалась у драяд автоматически, она бы непременно ей воспользовалась. — Хва-тит рев-но-ва-ть, — нарочно с расстановкой прошептала она почти в губы растерявшемуся мужчине. — Мне ваша мнительность вот уже где сидит. Хотите ещё? Нате, вся к вашим услугам. А главнокомандующий вам ещё понадобится. Мне, кстати, тоже, без союзников я отсюда не уйду. Всё, обещайте быть паинькой, и отпускаю. Ну не говорил ему внутренний голос, что с королевами надо аккуратнее?.. — Хорошо, ладно, ладно. Не смею вам перечить. — «Ладно» — это у плотников, а во дворце — «будет исполнено, Ваше Величество». Заставив его повторить, Селена, наконец, выпустила его, даже в качестве утешительного приза погладила мизинцем по кончику носа, но напряжённая ситуация (не только с дикарями) никуда не делась. Во-первых, Деймону сильно вряд ли ещё не доложили о её прибытии, а во-вторых… — Не странно ли, что король так занят, что до сих пор не нашёл времени меня принять, зато вы бросаете из-за меня все дела и водите по всяким злачным местам? Советник хотел было поправить, что они посещали приличный винный ресторан, а вовсе не злачное место, но вместо этого… — Мне хотелось посмотреть, понравится ли вам у нас. В Долине показалось, что Ваше Величество… проявляют интерес, — он постарался подобрать самое безобидное слово, — к людским изобретениям. Ваши расспросы тогда, с паровой машиной и… откуда вам известно про безель с хронографом у меня на часах? Селена смерила его насмешливым взглядом. Может, не разуверять его, пусть мучается догадками? — Реймунд, вас сожгут когда-нибудь за любопытство, — нет, ну она правда не специально, он сам напрашивается. Клятвенно пообещав, что это точно в последний раз, и она точно оставит его в покое, чертовка Лилит сложила изящные пальчики и от души щёлкнула ему по носу. Лучше уж его укоротит она, чем кто-то менее лояльный! А в чём-чём, а в её лояльности советник ни на йоту не усомнился, иначе опять бы надулся как мышь на крупу, а не обхватывал её за плечи и, украдкой сдвигая одеяло, не лез целоваться. — Я ведь жалованье за это получаю, дорогая моя. — «Дорогая»?.. Точно сожгут.

***

Официантка из бара. Самозванная наследница трона. Принцесса. Хозяйка Долины. Потерянное и напуганное существо. Так себе стратег. Незваная гостья. «Грязная драядка». Так себе дипломат. Просительница. Союзница. Невеста короля Альтергроу. Ветер с беспощадной реки в лицо. Прохладная гавань и отчаливающие людские корабли. Бронзовый взгляд Колумба Генуи откуда-то сверху. Искры. Дым. Пар. Мысли по ту сторону Риверсоул. Драяды. Дикари. Недостроенный мост. Упрямо скрещенные на груди руки. Хрипловатое подкашливание, чуть заметная одышка от быстрой ходьбы. Заготовленная, уже спрыгивающая с льстивого языка любезность. — Что, советник, идти мне за вашего короля или нет? — ледяная, неприступная и величественная. Такой Селена нравится себе больше всего. Не спросив, а потребовав его мнения, она не удостаивает его даже кивком головы. — Поступлю так, как вы скажете, так что хорошо подумайте. Кажется, тысячи льдинок выступают у неё из-под кожи, покрыв её колючей бронёй. Ад и сера, как же хороша!.. Прильнуть к ней хотя б и со спины, расцепить эти сложенные на груди руки, дохнуть ей в шею, ухватить, потереться об неё значит оскорбить эту имперскую безупречность. Своим долгом приближённого короля Реймунд дорожит больше своих прихотей, и не дотрагивается до её даже собственной тенью, невидимой, впрочем, из-за пасмурной погоды. — Идти, Ваше Величество. В конце концов, — он хмыкнул себе в усы, — это всё не по-настоящему. «Это всё не по-настоящему…». Идеально прямая спина вздрагивает — из-под расшитого перьями платья совсем незаметно. — А ты откуда знаешь? Он рассмеялся. И не хочет, а сама себя выдаст — всегда, когда разволнуется, позабывает, что они на брудершафт не пили. — Ошибаюсь я редко, Ваше Величество.

***

«Да не знакомил я их, они сами из меня всю кровь выпили!» — объяснял обычно Роб историю висящей на его попечении отпетой парочки. Справедливости ради стоит заметить, что в кровопийстве обвинялся только Реймунд, Селена же всегда была в стороне и «вообще молчала». Как и сейчас, зависнув на повороте, тот терзал его очередным звонком, пока ни в чём не повинная принцессочка отсиживалась на водительском сидении. Терзание, правда, велось по её телефону, но ведь она не виновата, что при малейшем выезде за город у её спутника отказывала сеть, а дойти до сервисного центра мы не можем, потому что копим на Ролекс Дайтона. Да, по этой же причине мы ходим в рестораны исключительно быстрого питания (если, конечно, это не «а если я оплачу, ты заткнёшься и сходишь куда я сказала?») и заряжаем телефон исключительно на работе. Не вписалась в поворот и из-за этого торчит теперь на обочине, конечно, она, но вот объяснить Робу, что сорок километров по трассе («ну откуда я знаю где «там», сейчас Селене трубку дам, она тебе объяснит») в свой единственный выходной — это совсем даже не далеко и не затратно, и вообще «мы же с тобой сто лет назад на природу выбраться договаривались», так что это прекрасный шанс, отказываться от которого не просто грешно, а прямо-таки «не по-товарищески», в каком смысле я тебя никогда не вытаскиваю, ну так я и не вожу, водил бы, ясное дело, тоже бы приехал — нет, подожди, Роб, ты не понял, мы тебя серьёзно тут стоим и ждём, без шуток, ты это, ты дурика-то не валяй — друг, понимаешь, ещё называется — это исключительно по его специальности. — Рейми, будешь мне вот так трубку совать, я тебя стукну в следующий раз. Ты можешь с ним сам как-нибудь договориться? Я не вывожу, когда он начинает душнить, ещё и по телефону. — Всё нормально, он приедет, — помощник инспектора успокаивающе сжал ладонь своей спутницы и смахнул окно вызова свободной рукой. — Погоди, Роб — это «Псина любимая»? Стесняюсь спросить, как ты меня записала. Не забирая у него телефон, Селена развернула телефонную книгу. — Ищи, Пинкертон*. Со всем списком Реймунд провозился не больше тридцати секунд. — Нет, я всё понимаю, но почему «Бальзам императрицы»-то? — Ты что, забыл? — с показным удивлением зрачки у неё расширились, как у кошки с наступлением темноты. — Сам же говорил, что я у тебя всемогущая императрица, — тут ей что-то пришло в голову, и она обеими ладонями забарабанила ему по плечу, теперь уже совсем не как взрослая и серьёзная кошка, а как расшалившийся котёнок. — Слушай-слушай-слушай — а ты же мне никогда не показывал, как я у тебя записана. Он без возражений положил телефон ей на колени со своей обычной лукавой безропотностью. Селена азартно вцепилась в свою добычу, но тут её ждало разочарование. — Я не знаю по-немецки, — она попыталась вернуть обратно, но он не забрал у неё из ладони, а скользнул по экрану, остановившись где-то к середине адресной книги и выбрал один из контактов. С фотографии профиля демонстративно хмурила выщипанные бумерангом брови девушка с полураспущенной косой, а чуть ниже красовалась лаконичная надпись. “Mein Trumpfas*”.

***

* – калорийный и очень крепкий алкогольный напиток из смеси эля, хереса и джина * – по рации последовательно: «преступление, совершённое несовершеннолетним – запрещённые вещества – ограбление», если переводить с жаргона на более человеческий язык, то речь шла об изначальном возбуждении дела по попытке суицида путём принятия смертельной (золотой) дозы, но в ходе расследования оказалось, что несовершеннолетний распространитель (кровосос) ввёл жертве наркотик в качестве сильного снотворного (малинку), чтоб усыпить и совершить ограбление, но сильно перестарался с дозой. * – невинные, но шумные детские забавы. Очень шумные (нем.) * – выявленное дело (жарг.) * – Schätzchen действительно очень популярное ласковое обращение в немецком от Schätz, перевести действительно можно только очень приблизительно как «сокровищице» * – фамилия знаменитого «короля сыщиков» из американских детективов, ставшая нарицательной * – «мой козырный туз» (нем.)