ориониды

      — Это чрезвычайно странное происшествие случилось со мной…       — Да сколько можно, — я с раздраженным шипением нажимаю кнопку на пульте, и телевизор выключается с тихим щелчком.       Неприятный, писклявый голос гостя передачи про теории заговора больше не мешает комнате налиться свинцовой тишиной. Я выдыхаю, вытягивая ноги на старом, местами проеденном молью диване, и снимаю очки. Одинокая лампочка, висящая на обмотанном скотчем проводе, сразу расплывается перед глазами, становясь похожей на слепящий всполох света, взявшийся из ниоткуда, и веки сами собой закрываются.       Даже без зрительной подсказки, я без труда могу в деталях вспомнить обстановку микроскопической квартиры, которую снимаю уже около месяца. Стены серые, шершавые, тонкие, будто гипсокартонные. Или не будто. Если напрячь слух, можно понять, какую по счету серию «Куантико» смотрит старушка сверху, — такое чувство, что с каждым днем она прибавляет звук. Я гадаю, как можно, не отрываясь, несколько недель подряд смотреть на одних и тех же героев, довольствуясь почти что идентичной концовкой каждой серии. Вот если в сериале вдруг, внезапно, да-да, абсолютно неожиданно погибнет какой-нибудь полицейский, держу пари, для нее это будет событие мирового…       Событие. «Происшествие». Что это, собственно, значит? О чем говорил тот тип из передачи? Разве в нашей действительности, помимо гибели героя из «Куантико», может случиться что-то экстраординарное? Что-то необычное, непредсказуемое. Вряд ли.       Вся моя жизнь — череда закольцованных действий. Сейчас она выглядит так: проснулся, умылся, поел, пошел в университет, вернулся в квартиру, поел, лег спать. Раньше слово «университет» заменялось на слово «школа». Еще раньше — на «детский сад». Одна и та же неизменная последовательность. Так выглядит свобода в двадцать первом веке? Или я что-то делаю не так?       Я переворачиваюсь на бок, уткнувшись лицом в подушки дивана. Они пахнут нафталином, пылью и жареной куриными крылышками, которые я вчера заказывал. У меня тут же урчит в животе, и я с недовольным стоном поднимаюсь на ноги, попутно надевая очки. За окном уже темнеет, через прозрачные занавески пробиваются последние осколки солнечных лучей. Включив на кухне свет и со скрипом открыв холодильник, обнаруживаю, что, за исключением одной-единственной банки вишневой колы, тот пуст.       Желудок снова издает протестующий звук, и я прикидываю, что, возможно, еще успею забежать в китайский ресторанчик в соседнем квартале. Без дальнейших размышлений я накидываю куртку и выхожу из квартиры.       Уличный воздух на вкус, как холодная вода: освежающий, но пресный. Я тут же жалею, что не посмотрел прогноз перед выходом: ветровка и кроссовки на голую ногу в ноль градусов — не самая блестящая моя идея. «Серебряный Дракон» — тот самый ресторан с восхитительной курочкой в апельсиновом соусе — закрывается через уже двадцать минут, поэтому я, махнув рукой и стуча зубами, бегу в южном направлении, прочь от своего временного пристанища.       Несмотря на то что бегу я совсем не по дворам, но по главной улице, по пути мне не попадается ни одного человека. Все, думаю, заняты более важными делами, чем ночная беготня за курицей в Чайнатаун. Возможно, кто-то сейчас играет в «Монополию» с семьей, споря, кто какой фигуркой будет играть. Они сначала, разумеется, все рассорятся, а потом детей позовут ужинать, и все распри тотчас забудутся. Кто-то сейчас оглушен популярной песней в загородном клубе, собрав вокруг своих знакомых, не заботясь особо, друзья они или все-таки враги. Они протанцуют до утра, не замечая сменяющегося ритма и мелодии, ведь это неважно — смысл в том, чтобы отвлечься от происходящего в реальности. Обязательно найдется тот, кто на свой страх и риск вышел пройтись по плохо освещенному парку. Всякие слухи о нем давно превратились в сказки для детей, поэтому уже не так страшно, ведь мало что может сравниться с ночным, терпким ароматом мокрого дерева и растертой в руках листвы. Я лично знаю нескольких людей, кто в данный момент сидит в университете и готовится к завтрашнему зачету по квантовой статистике и теории поля. Мне бы тоже надо, по-хорошему. Они повторяют бесконечные формулы, учат наизусть принцип запрета Паули и квантополевую теорию возмущений, судорожно перелистывают замусоленную тетрадь с конспектами, одолженную у лучшего студента на потоке. Вот он наверняка потом станет супер-дупер-известным астрофизиком, а вот за себя не ручаюсь.       И вообще, с какого дуру меня в это дело понесло, спросите вы. А я отвечу: звездочки любил в детстве разглядывать! К тому же, в физике еще будучи школьником преуспевал, но тут уж просто карты легли. Получалось как-то. А сейчас, на третьем курсе, я уже, представьте себе, не уверен. Ни в чем не уверен.       Эта мысль — навязчивая, громкая, острая — проходит разрядом тока через мой мозг. Сомнение стало моим спутником давно, но так ярко ощущаю я его последствия именно сейчас, иронично, на полпути к поеданию китайского фастфуда. Я сбавляю ход.       — Ты в курсе, что ты ничтожество, Ник? — обращаюсь я к потухшей витрине продуктового магазина. Отблеск худого, долговязого парня с черными взлохмаченными волосами и темно-серыми глазами за стеклами очков мне, разумеется, не отвечает. Бледный маленький шрам на верхней губе почти не заметен в темноте, и я касаюсь его пальцами — отражение за мной повторяет. Коля «из зазеркалья» не выглядит ни подавленным, ни разочарованным. Он выглядит равнодушным. Уголки его губ опущены, а брови сдвинуты к переносице. Я стучу ногтем по стеклу, но пустота в глазах-льдинках от этого не исчезает, да и ответы на незаданные вопросы в них не появляются. — Нет, вижу, не в курсе.       Неудивительно, что в метро от меня часто шарахаются — в сочетании с подобным выражением лица, черные мешки под глазами, вечно надвинутый на лоб капюшон не создают розовую ауру дружелюбия. Я всегда сажусь в последний вагон и приваливаюсь к одному из углов — так можно избежать внимательно-осуждающих взглядов женщин за пятьдесят. Толстенный учебник по теории физики, который не помещается в рюкзак, приходится носить в руках, что тоже почему-то не добавляет баллов к моему очарованию.       Заставляю себя улыбнуться как можно шире, но двойник в зеркале за мной уже не повторяет. Его губы лишь растягиваются в гримасу, от которой лицо ни на йоту не становится приветливее. Я расслабляю мышцы и уголки рта тотчас стремятся обратно вниз. Чертов Пьеро.       — Ты в себе, дружок? — Я вздрагиваю от звука дребезжащего женского голоса над самым ухом. — Понятно, конечно, что молодежь нынче пошла странная, но тебе я бы посоветовала обратиться к психиатру.       Рядом с моим ошарашенным лицом в отражении появляется сморщенное лицо старухи в нахлобученном на голову клетчатом шарфе. Она худая, ниже меня на две головы, но я все равно напрягаюсь и настороженно оборачиваюсь к ней. Та продолжает смотреть на витрину, будто этого не заметив.       — Это у тебя выпало? — Все еще разглядывая меня через стекло, она пихает мне в руки небольшой черный буклет. — Валялся рядом, пока ты корчил рожи.       У меня тотчас возникает желание возмутиться, мол, не ее это дело — хочу и корчу, но взгляд падает на буклет, и желудок ухает куда-то вниз. Это, должно быть, какая-то шутка.       Буклет матовый, черный, украшенный блестками, имитирующими звезды. Он чистый, будто свеженапечатанный, несмотря на то что его подняли с земли. До носа доносится резковатый аромат типографской краски. Красивыми, кружевными буквами выделяется самое заметное слово на обложке — Ориониды, а под ним серебряные, отражающие свет неба цифры: 21.10.19. Забавно.       В детстве я был бы в восторге, найди я такой буклет. И написанное на нем загадочное слово уже тогда не ввело бы меня в заблуждение: любому я бы смог ответить, что так называется метеорный поток, получивший свое имя от созвездия Орион, в области которого находится область вылета "падающих звезд".       Да... Отличие метеорита от метеора и метеороида, даты поточных пиков, расположение их на небе, название каждой альфы, беты в северных созвездиях — это то, с чего начался путь, приведший впоследствии в астрофизику, в мой университет, в этот шумный, большой и холодный город.       Почему-то мне стыдно признавать, но застать метеорный дождь собственными глазами у меня получилось лишь однажды — ровно десять лет назад, когда мне было одиннадцать. Мы еще тогда с семьей поехали за город, подальше от «суеты». К слову, перебравшись в столицу, я совсем иначе взглянул на это слово — все познается в сравнении, это чистая правда. Тем не менее, решили мы тогда подышать хрустальным воздухом, насладиться тишиной с примесью природных шумов.       Я уже тогда был помешан на звездных картах и знал большинство из них до мельчайших подробностей. А также, например, учил маму, как определять расположение Полярной звезды: нужно лишь глазами отыскать знаменитый «ковш» (хвостовую часть созвездия Ursa Major) и мысленно провести линию через две крайние правые звезды, находящиеся друг под другом. На это прямой, чуть выше, и будет главный ориентир северных мореплавателей.       Естественно, с собой в поездку тогда я потащил свое главное сокровище — бинокль со стабилизатором, подаренный на десятый день рождения. Дорогой, тяжелый, облепленный наклейками с динозаврами, он был для меня самой уникальной вещью на свете. Гордо нацепив его на шею, я ходил с ним везде, заработав в школе насмешливое прозвище «Следопыт». Хотя, буду честен, меня бы все вполне устраивало, будь я «Звездочетом».       Помню, как на лесной поляне мы разбили палатку, воздух был теплым, летним и свежим, а мама, не переставая, жаловалась на кусающих ее комаров. Меня они тоже покусывали, но все это стало совершенно неважно, когда солнце село за горизонт и над нами раскинулся Млечный Путь. Лучше, чем на любых картинках. Лучше, чем в самых смелых фантазиях. Я сначала не верил в реальность происходящего, но нацелив свой бинокль ввысь, отбросил любые сомнения. В первый и последний раз в своей жизни.       Небо не было статичным, как на фотографии в книжке. Оно переливалось, сверкало и, казалось, дышало. Чернила — фиолетовые, винные, цвета индиго, розоватые — будто случайно разлили на угольно-черное полотно, а затем опрыскали все блестяще-белой краской. Я судорожно переводил окуляры от одной яркой точке к другой, рассматривая, запоминая, восхищаясь. Нашел Плеяды в созвездии Тельца и так долго впитывал их инопланетную, сотканную синим, неоновым кружевом красоту, что в итоге у меня устали руки, и я нехотя опустил бинокль.       В тот самый момент, помню, как вспышка озарила и без того яркий небосклон. Будто кто-то оцарапал свод, проведя по нему когтем и оставляя за собой белый, быстро исчезающий след. Я часто поморгал несколько секунд, чтобы не думать, что мне это привиделось. Когда появилась вторая царапина, я позвал папу, прокричав что-то вроде: «Смотри, я же говорил, что инопланетяне существуют!».       Отец, которого я отвлек от опрыскивания мамы спреем от комаров, на это лишь рассмеялся и объяснил, что никакие это не царапины, а падающие звезды. А если быть точнее, поток под названием «Персеиды», который можно увидеть только в конце июля и в августе. Самый яркий, мощный звездный поток из видимых на Земле.       Услышав это, я задохнулся от волнения, а затем счастливо захохотал, вновь поднимая вверх бинокль и уже с азартом ища новые «отметины» на небе. С каждой обнаруженной звездой я загадывал всего одно желание:       — Когда вырасту, хочу найти на небе то, что до меня никто не находил.       И вот я вырос. И вот мой разум наполнен физическими уравнениями, коэффициентами, значениями постоянных, а раньше был полон грез и надежд. Я до конца надеялся, что смогу открыть свой метеорный поток или звезду, или планету, или хоть что-то… Что-то неизведанное доныне. И был уверен, что смогу изменить этот скучный, пресный мир.       Забавно думать об этом сейчас, когда после трех лет обучения науке, ты понимаешь, что это почти нереально. Что открытие новой звезды на небосклоне становится с каждым годом все более редким явлением. Что астрономия — это не каждодневный подвиг, но корпение над бесконечными числами, которые ты записываешь в тонкую тетрадку в клеточку, а они все не заканчиваются, и ты пишешь, пишешь, затем ошибаешься в единственном значении и приходится все делать заново, заново, заново… И с каждой новой цифрой твоя уверенность о том, что ты делаешь это для чего-то, тает. Ты просто повторяешь то, что до тебя делали другие. Миллионы других людей с такими же потоптанными мечтами. И где они сейчас? Открыли что-то? Или сидят в научных центрах перед компьютером, протирая застекленевшие глаза и тихо ненавидя всех вокруг, свою работу и тусклый, мигающий от перенапряжения монитор?       Рука с остервенением комкает буклет. Погрузившись в поток мыслей, я не заметил, как старушка ушла, оставив меня с собственным отражением наедине. Сейчас мое лицо выглядит злым и расстроенным, но глаза вконец потухли. Я отворачиваюсь от витрины и кидаю взгляд на электронные часы на запястье. Ну фантастика! Никакой курочки из-за старухи и ее буклета я сегодня уже не получу — «Серебряный Дракон» закрылся десять минут назад.       Краем глаза замечаю на часах сегодняшнюю дату. Двадцатое октября. Да и без подсказки на буклете я помню, что сегодня в ночь будет лучшее время для подсчета падающих Орионид, видимых невооруженным глазом. Красивейшего потока, освещающего одно из самых знаменитых северных созвездий. Отличный шанс, чтобы вернуть веру…       Веру во что? В детскую мечту? В свое счастливое будущее? В себя, в конце концов?       Знаете, что? Плевать. Мне все это больше не нужно.       Хватит разбитых надежд.