несгораемая ненависть.

Майкл не мог знать все на свете, да и ему это не нужно, но, тем не менее, он понимал две конкретные вещи. Он жил. И он ненавидел. Ненавидел то, как жил, ненавидел их двухэтажный дом на окраине города, ненавидел брата и сестру, которые вечно ныли, ненавидел себя и весь этот чертов город. Но больше всего на свете он ненавидел своего отца, который вечно заставлял его делать то, что делать он не хотел. Потому что он был всего лишь дерьмовым братом, который не мог смотреть за детьми. Отец всегда приказывал ему быть с ними, и он не понимал, почему. Он не понимал, почему именно он, он не понимал, почему не мама. И он не понимал, почему мама ушла. Но он понимал, что ненавидит её тоже. Её нечеткий расплывчатый образ, что остался в памяти. Ненавидит с особой обидой, потому что если бы она не ушла, Майкл бы не проводил большую часть жизни как нянька для двух мелких язв. Отец редко проводил с ними время. И Майкл привык. Майкл был рад, когда лицо с видом каменной глыбы не сверлило его глазами в доме, куда бы он ни пошел. Отец отдавал свое предпочтение неживому - механизированным роботам, которых создал сам. Однажды он сказал, что любит роботов больше, чем людей, потому что люди шумные, яркие, и раздражающие, когда же роботы - определенный четкий алгоритм, который ты хорошо знаешь, можешь предугадать и настроить так, как хочешь. Майкл тогда нахмурился и ничего не сказал. В редкие дни он видел, как тот лишь натянуто улыбался на предложение Элизабет поиграть с ней в куклы, или как пытался успокоить пустыми словами очередной плач Эвана из-за какой-то дурацкой причины. Он покупал им разные сладости и игрушки, и они были счастливы. Майкла от этого тошнило. Отец встречал их с фальшивой картинкой идеальной семьи. Майкла он встречал с правдой. И так было всегда, сколько он себя помнил. Потому что он был взрослым, да, он всегда был взрослым, он не помнит момента, когда было иначе. И в те самые ненавистные дни, когда в гостиной были лишь они вдвоём, он больше всего желал уйти от этого ублюдочного старика. Он ненавидел оставаться с ним наедине, сидеть на диване и строить заинтересованный взгляд на экран телевизора, пока тот без проблем читал газету, держа бокал красного вина в руке. — Твой телевизор такой же шумный, как и вопли детей. Майкл ничего не ответил. Он знал, что последует дальше. — А я ненавижу блядских детей. И весь его такой идеальный любящий фасад ломается, и он сжимает бокал крепче, Майклу даже кажется, что он может слышать треск. И, конечно, Майкл уже знал об этом. Отец тоже не любил детей. Он никогда не любил Элизабет, Эвана и Майкла. И Майкл единственный, кто об этом всегда знал. Однажды, когда Эван и Элизабет играли во дворе, а Майкл с отцом сидели на крыльце, лениво следя за ними, он задался вопросом, почему мама ушла. По каким причинам она их бросила и было ли в их семье что-то настоящее. — Ты хотя бы любил её? — Нет, не любил, — он отвечает спокойно и без промедлений, закуривая сигарету - ни один мускул на его лице не вздрогнул от произнесенных слов, будто они не имели веса, будто не значили ничего. — Я её никогда не любил, Майкл. И Майкл был неудивлен. Он всегда говорил ему омерзительную правду с будничным лицом. Иногда он предпочитал не знать. Иногда, возможно, ему бы хотелось, чтобы ему тоже говорили ложь. Ту самую, нелепую и наивную, которую отец лепетал Эвану и Элизабет. Им всегда было проще. Потому что они были детьми. Непонимающими и невинными, ложь для них всегда будет сказкой с множеством пестрых игрушек и нелепых обещаний. «Дети слушают все, независимо от того, что ты им скажешь», сказал он, потому что да, детьми было легко манипулировать, а отец любил вещи, которые мог контролировать. Майкл хотел сбежать. Куда-нибудь далеко, чтобы не слышать правды. К Генри. К единственному человеку, которого он любил, и чьи руки были как отцовские и могли обнимать так, что он мог почувствовать себя ребенком снова. Но он знает, что не должен поддаваться желаниям, потому что отец вечно говорил о том, что желают лишь нелепые дети, а он уже взрослый. Поэтому Майкл лишь нахмурился и ничего не ответил, как и всегда. Оказалось, что вещи было три. Он жил. Он ненавидел. И он в тайне все равно желал.