...покуда ты сможешь выдержать мой жестокий холод

Довольно часто Синьора просыпалась в холодном поту, окруженная ворохом видений, от вида которых в сердце вскипал страх. Почему ты ушла? И почему не вернулась за мной? Голос двоился в голове, пробуждая до боли знакомый образ рыцаря, что пал в бою. Лишенное жизни тело осталось лежать на земле, так и не дождавшись спасения. В начале их отношений Тарталья не подавал виду, что замечает тихие слезы женщины, терпеливо выжидая, пока та придет в себя самостоятельно. Он понимал, что ей, вероятно, ни к чему его утешение и жалость. Сильно позже, когда лед между ними начал таять, он брал ее руки в свои, успокаивающе проводил пальцами по волосам, шепча бессмыслицы, призванные хоть немного заглушить тяжесть горя. Синьора никогда не признает, как много это значит для нее. — Снова он? Медленно-медленно распутывалась многолетняя паутина, сотканная из самых темных страхов, тревог и переживаний. Большую их часть Синьора держала при себе. Тарталья бы не посмел обидеться на нее за это: маска предвестницы скрывала столетия боли, понять которую он был не в силах. Имел ли он право на подобную откровенность? Имел ли право желать столь тесного переплетения их душ? Среди множества отголосков прошлого особое место занимали воспоминания о былом возлюбленном. То немногое, что Тарталья знал о нем, базировалось на слухах, утверждавших в том числе, что Синьора была уроженкой Мондштадта, а также из немногочисленных рассказов самой женщины. Чайльд прекрасно понимал — все это время она не переставала лелеять чувства к тому мужчине. И любовь эта продлится до самого конца ее несколько затянувшейся жизни. Синьора кивнула, не сумев заставить себя взглянуть на Тарталью. Она частенько забывала, что ее спутник — смертное существо, которому все еще важны мелочи вроде сна. Поздней ночью, не выспавшийся и взлохмаченный, он мало походил на самого себя: привычный азарт в предвкушении жестокой битвы мерк, под глазами залегали круги. И сейчас два темных провала смотрели на нее так, словно она была животным, получившим серьезную рану. Поначалу Синьора ненавидела это. Не нужна мне твоя жалость. Убери этот взгляд! — хотела донести она, не будучи способной даже закричать в момент уязвимости. Не могла, ведь Тарталья так искренне желал помочь. Устроившись поудобнее, он обнял Синьору, пальцами провел по светлым шелковистым волосам, отработанным движением притянул ближе, прижимаясь своей головой к ее. Двое действовали почти на автомате — за столько ночей мышцы запомнили каждое движение. — Ты можешь немного расслабиться, Роза, — прошептал Чайльд. На мгновение она напряглась в объятиях, заслышав отдаленно знакомое имя. Голос у Тартальи теплый, тихий и гипнотический — самое то для этого почти забытого слова. Звучание имени стелет тропу в прошлое, когда она еще не была обременена множеством титулов. Не было Прекрасной Леди, Горящей алой ведьмы, восьмой Предвестницы Фатуи. Была лишь Розалина. Называя ее этим старым именем, Тарталья всякий раз напоминал — несмотря ни на что, она по-прежнему оставалась человеком, имеющим собственную личность. Синьора понимала: для нее уже слишком поздно начинать новую жизнь. Был бы шанс, она бы с радостью избавилась от множества титулов, тяжким грузом давящих на плечи, и, прихватив с собой Тарталью, умчалась бы на край света, где никто не станет искать. И с каких пор ее стала привлекать мысль провести остаток жизни в чьих-то теплых объятиях? — Ты не должен. Сколько раз она говорила эту фразу, всегда получая один и тот же ответ. — Знаю. Но буду с тобой так долго, как смогу. Оба понимали — в один ужасный день им придется расстаться. Ни один из них не поднимал опасной темы, страшась возможных последствий. В конце концов им оставалось лишь сполна насладиться тем временем, которое им отведено. — Не оставляй меня, — прошептала она в момент слабости, надеясь, что Чайльд не услышит. — Ни за что. Я не смел бы даже помыслить о таком, — мягко ответил он. Легко заплутать во мраке ее дум, поэтому Чайльд стал тем крохотным угольком, что привнес немного света в мерзлую тень.