Несколько ночей в Бангкоке

      Светлана сидит на маленьком диване на кухне их съемных апартаментов и наблюдает, как он курит в открытое окно. За окном — чернота ночи. Ваня, должно быть, уже давно спит. А она смотрит. Молча. Безропотно.       — Как вам тут нравится, Светлана? — интересуется он, оборачиваясь. Его взгляд оглаживает пышные бедра, спрятанные под черным платьем. — Вы довольны Таиландом? Наверное, шокирует после Союза?       — Александр Игоревич, — она хмурится, — Я не знаю, что я должна вам сейчас сказать. Вы, что же, ждете благодарности за такой шанс? Я ведь понимаю, что это только ради возвращения Толи домой. Ваши психологические игры.       — Нет, — он подсаживается рядом, затушив и выбросив окурок. — Просто мы с вами живем вместе, и нам надо начать разговаривать. Так как вам нравится Таиланд?       — Очень бедно, — вырывается у нее. — И пестро. И эти люди, которые сами не знают, кто они и чего хотят. И эти провода. И храмы. Все это так... Мир остается прекрасным, как в старых романах Жюль Верна. Почему нам нельзя просто выезжать и исследовать его?       Он хмурится. Ведет рукой по ее бедру, заглядывает в лицо — она не краснеет и даже не вздрагивает.       — Потому что такова политика. Люди всегда хотят того, чего они лишены. Увидев другой мир, они подумают, что там их судьба и уедут, купившись на мечту о лучшей жизни, которой и вовсе нет. А стране нужны специалисты. Пусть и удерживаемые силой в виде запрета на выезд. Сейчас очень неспокойные времена, и нам всем очень важно поддержать престиж Союза.       — Но что, если у Толи тут настоящая любовь? Что тогда, если он действительно любит эту женщину? Как можно осудить его за то, что он любит?       — Любит кого, Светлана? Дочь врага народа?! Иностранную журналистку, бывшую секундантку американца? Разве не должен быть долг перед страной важнее любви?       — А для вас это так? — ее рука ложится ему на бедро. Ночь кажется все более удушающей. Молоков поправляет галстук, чуть расслабляя, закатывает рукава. — Вот прямо сейчас я прямо вижу, как вы ставите свои интересы превыше всего.       — И вы разве протестуете против этого? Признайтесь мне, Света, разве не вы всегда угощали меня обедами и передавали домашние свитера исключительно по доброте душевной? И разве не интересно вам узнать, каково это — когда вас хотят, а не любят по дежурной привычке?       Он целует ее в приоткрытые губы, и она отвечает на его прикосновения: мягко и бережно — так, что у него незамедлительно появляется почти звериное желание вжать ее в диван и целовать везде, раздевая ее догола. Ее тело мягкое и податливое, и ему так отчаянно хочется, чтобы она на минуту поддалась слабости, чтобы стала его... но вот она отстраняется — и смотрит на него чуть завороженно, с мягкой улыбкой.       — Алекандр Игоревич, — она качает головой. — Вы же знаете, что я не хочу сейчас все еще сильнее усложнять. Я даже не знаю, что я сейчас чувствую к мужу... А что подумает Ваня? Нет, я так не могу! И потом... Я не хочу быть для вас только еще одной победой. Я хочу остаться собой.       Она встает и уходит, а Молоков ощущает себя последним дураком.       Во второй раз он целует ее прямо перед матчем — вжимает в стенку и целует, с восторгом ощущая ее руки у себя на щеках. Она не вырывается, а, напротив, срывается на слабый вздох. Они уже попривыкли к друг другу: всего две недели делают их такими близкими друг другу. Она поет, когда готовит. Он во сне часто кричит от одного и того же кошмара про пожар, унесший жизни родителей. Она умудряется превратить это место в дом. Он умеет торговаться, не зная толком тайского, поэтому у них всегда что-то вкусное на ужин. Они оба играют с Ваней в прятки, и Молоков отлично прячется, а еще он обучает мальчонку паре шахматных дебютов. Она часто вяжет, и он невольно наблюдает поверх активно читаемых им приключенческих романов.       И вот теперь они стоят в темном коридоре, и он не знает, что их ждет.       — Мне тоже страшно, — говорит она ему, когда он отстраняется. — Я не верю, что Толя может отступить. Я не знаю, что ждет Ваню, если он не вернется.       — Что же делать?! Меня же посадят, — он бледен как смерть. — Света, я... Он не вернется, он не проиграет, и...       — Значит, я буду носить вам передачки. Соберитесь, Александр Игоревич. Даже если он не отступит — примите поражение достойно.       Третий раз она целует его сама: когда он лежит на диване потрясенный, измученный полубессонной ночью. Укрывает прохладной простыней. Их рейс после обеда, но он не может сомкнуть глаз. Вдруг Анатолий обманул его? Вдруг не придет или не сможет заставить себя улететь?       — Он возвращается. Меня хотя бы не убьют, — говорит он вместо этого и вздыхает пораженный, когда Светлана ложится рядом и укладывает голову ему на грудь. Еще пару недель назад он бы многое отдал за такую возможность, но сейчас он не готов так рисковать ее судьбой. Нет, ему решительно не стоило все это начинать!       — В Союзе все будет по-другому, — говорит она наконец, помедлив, — но ты ведь знаешь, где я живу, так что...       Он качает головой и смотрит, как рассвет занимается над городом. Ее волосы золотят первые лучи солнца.       — Я не хочу подвергнуть тебя еще большей опасности, — говорит он наконец, а потом прибавляет: — Но я очень хочу, чтобы ты осталась со мной сейчас.       И она остается.