Агония

      На ладони после приступа кашля кровь — снова и снова, и Ви бы начать бояться, ведь это ее, из ее же умирающего неторопливо, но с упорством машины тела. Но раз за разом в дрожь бросает не из-за осознания, а воспоминания.       Деламейн. Следы на сидении. Дождь за окном.       «Господи, Джеки, если бы ты знал, как это страшно.»       Он знает. Он наверняка знает, каково подруге, но, что хуже, она может представить даже, каково было ему: тренировочный брейнданс с несчастливым концом был билетом в одну сторону. Умирать, оказывается, действительно мучительно больно; подобное невозможно забыть, даже если гибель была вовсе не твоя.       Но и собственная смерть кажется не такой жуткой в сравнении.       Ви помнит, как потускнели обычно горящие интересом зелёные глаза. И как Джеки держал ее за руку, отправляясь в настоящую высшую лигу — и черт пусть ее раздерет в своем котле, если Уэллс сейчас не в Раю.       И ведь она готова действительно уверовать в Бога, если это ему как-то поможет на пути — о своей душе уже думать не приходится.       «Можно вытащить менеджера из корпы, но не корпу из менеджера, да, Джеки?»       От корпоратки со стальным стержнем вместо хребта остался лишь пепел ранней седины в яркой рыжине. Все сплавы проржавели, и перегорела проводка от натуги: Ви не справляется, падает на самое дно мрачных мыслей. Пару месяцев назад стала бы еще винить себя за подобную слабость, но не сейчас.       Сейчас ей плевать, слабость ли это, потому как кроме нее и глухой пустоты внутри уже ничего не осталось.       «Посмотри на меня, Джеки. Что со мной стало?»       Ви мучает его автоответчик практически каждый вечер и молится на то, чтобы ящик не оказался однажды заполнен, накормленный ее плачем досыта.       Ви разгоняется на сверкающем «Арче» до ста шестидесяти, маниврирует между машинами и порой подумывает закончить все на очередном крутом повороте, въехав в ограждение.       Ви вчитывается в пожелтевшие страницы потрепанного томика Хемингуэя, сбивается на очередном абзаце мыслями о временах, когда тишина квартиры не давила так на виски, потому что и тишины-то не было, и начинает с начала.       Ви ночь от ночи просыпается не от кошмаров, а от воспоминаний, — это ее, только ее, засранец-террорист их не получит: то единственное живое, что осталось, — и воет в подушку от бессилия.       В такие моменты даже блокаторы не нужны: Сильверхенд то ли благородно ретируется, лишь бы не слышать стенаний, то ли банально не может выплыть на поверхность, так как общий на двоих мозг не справляется с нагрузкой.       Как-то после далеко не первой бутылки Ви приходит в голову шальная мысль: собрать все воспоминания, скопировать их, нанести на эту чертову нейропленку и устроить себе последний брейнданс перед крахом. Только она, ее тоска и мертвый друг, который никогда не вернется.       Ви осознает, что все становится хуже, когда знакомый голос зовет не во сне, а в грохочущей яви перестрелки: «Прячься, chica, по тебе же попадут!»       Когда перед привычным уже обмороком из-за побочек она видит силуэт, — нет, не Джонни, он не пробьется, да и этот крупнее раза в три, — то тянется к нему, и лишь после пробуждения задаётся вопросом, за что же ей все это дерьмо.       До боли родная сипота говорит подниматься и идти, тени на периферии зрения искажаются, и со временем Ви привыкает к собственному отчаянию, которое ни с кем, в отличие от наличия Сильверхенда, не обсудишь.       Джонни, конечно, ничего не видит. Это ведь не он сходит с ума от тоски и горя, не имея возможности отпустить и двигаться дальше — ему двигаться некуда. Зато Джонни ворошит воспоминания и ощущения, цепляет ее на злость едкими комментариями и намекает признаться хотя бы самой себе:       Мертвые не оживают. Даже если их выдумать наново.       В полумраке квартиры Ви всматривается в силуэт, подпирающий дверной косяк. Слышит (или думает, что слышит) поскрипывание кожаной куртки, шорох тяжелого дыхания и тень улыбки, которую не нужно видеть, чтобы точно знать — Джеки улыбается.       Ви в агонии пытается выпроводить одного надоедливого соседа в своей голове, отчаянно цепляясь за осколки другого.       И идея все выдумать наново не кажется такой уж дрянной.