Весна, выросшая на костях зимы

Ноэ

"Исландия, серьёзно? Бёрнелл, как тебя туда занесло?" - потирая виски, пытаюсь справиться с раздражением я. Я абсолютно точно ненавижу самолёты. Мне вообще не нужен никакой транспорт, я могу оказаться, где угодно и когда угодно. Но сейчас мне хотелось чего-то человеческого или таким способом перемещения, проявить уважение к человечности Лайи. Или же мне просто хотелось понять, что она чувствовала вот так сидя на борту самолёта, который уносит её куда подальше. Уставившись в иллюминатор на рваные облака, я думаю о том, почему она уехала. Как будто она дошла до какой-то немыслимой в своем отчаянии черты, что ей стало казаться, что если она сделает ещё один шаг, то произойдёт нечто непоправимое. Словно дошла до этой точки и в ужасе побежала обратно, не разбирая дороги. Убежать от чего-то нельзя, особенно, если это «что-то» ты сам. От этой мысли на моём лице появляется ухмылка — сейчас я осознал это за пару минут, а сам бежал от себя столетиями. Ей кажется, что если она убежит далеко-далеко, то всё, от чего она стремиться убежать, куда-то исчезнет, но это никогда не исчезнет. И всё, чего я хочу прямо сейчас — это помочь ей пройти через этот кошмар. Прямо сейчас я должен быть с ней, где бы она ни была, присматривать, оберегать, делать всё, чтобы она была в безопасности. Я хочу говорить ей, что люблю её, что знаю абсолютно точно, что могу сделать её счастливой. В этот момент мне вспомнилось, как мы сидели на пирсе, опустив ноги в воду. Я держу её за руку, смотрю, как она тихо улыбается и смотрит на спокойную водную гладь, в которую вот-вот опустится солнце, а потом она переводит усталый взгляд на меня и улыбается ещё шире. Когда она улыбается, мне сразу становится лучше, это ощущение похоже на окончание долгой зимы или начало лета. И вот в этот момент, когда мы сидим на этом пирсе, это кажется мне настолько романтичным, очень подходящим, чтобы сказать, что я люблю её. Но вместо этого, я целую её, а она смеется, резко толкает меня в воду, и, падая, я тяну её за собой. И вот мы оба в море, в нем растворяется солнце, окрашивая воду в оранжевый и красный, мы целуемся, а когда выходим из воды, я утаскиваю её за собой на песок. Только мы в мокрой одежде, пустынный пляж, затухающий закат, и я всё-таки говорю, что люблю её. Она снова смеётся, а потом смотрит мне в глаза и серьёзно отвечает: «И я люблю тебя, Ноэ». Мы избавляемся от прилипшей одежды и занимаемся любовью на этом пустынном пляже под огнями первых звезд, лениво появляющихся в темнеющем небе. Правда, в этот момент даже они не имеют никакого значения. Конечно, я запечатал этот момент во времени. Этот и другие, важные и ценные для нас обоих, чтобы однажды возвращаться в них и снова повторять: «Я люблю тебя». Эти временные капсулы похожи на шкатулки с сокровищами, которые я собираю с одержимостью безумного коллекционера. Но сейчас, в гудящем турбинами самолёте, это воспоминание наполняет меня тоской, и я думаю, что не только счастье, но и боль делает нас такими, какие мы есть. Нас в самолете четверо - Генри, Лео, Сандра и я. Та ещё компания, нелепая, как неудачливая шайка преступников, пойманная самым глупым образом. Хорошее сравнение, рассуждаю я, ведь мы все совершили преступление, игнорируя то, как что-то ломается в Лайе. Мы медленно тонем в чёрном море вины. Я и мои друзья, которые по своей сути - призраки далёкого прошлого. Сандра молча смотрит в иллюминатор. Я наливаю себе и ей выпить в мини баре, а потом присаживаюсь напротив, ставя перед ней стакан с виски. Она бросает на него взгляд, но не прикасается, лишь задумчиво смотрит на меня. Как будто моё появление вырвало её из глубоких размышлений. У ведьм взгляд особый, его ни с каким не спутаешь, он цепкий, тяжелый и проникающий. Только со мной это не работает, и она это знает лучше остальных, поэтому она вздыхает и отворачивается. - Когда мы ее потеряли? - спрашивает она, продолжая смотреть на проплывающие мимо облака. - Я не знаю, Сандра, но я на многое готов пойти, чтобы ее найти, - говорю я. - О да, ты даже готов пойти на перемещение человеческим способом, - съязвила она, резко повернувшись ко мне. - Когда ты перемещаешься, нужно знать, куда ты хочешь попасть, - отпив виски отвечаю ей я, - а просто "хочу к Бёрнелл" - это не самая конкретная точка на карте. - А ты хочешь попасть именно к ней? - спрашивает Сандра, щурясь - мне всегда казалось, что ты хочешь помочь лучшему другу из-за своих личных целей… Например, доказать ему, что ты тоже способен на чувства, что ты лучше, чем пытаешься казаться? - Жаль, что тебе так кажется, Сандра, - говорю я. - Лучше знать, куда отправляешься, чем блуждать, неизвестно где. Любая точка на карте может стать центром мира. Дальше мы сидим в молчании. Я пью виски, а Сандра смотрит на облака. Она не верит мне, как некоторые люди не верят в судьбу. Как не верят в то, что уже произошло. Это неверие, созданное отрицанием — когда объективно понимаешь, что нужно принять что-то, но не хочешь или не находишь в себе сил. До отъезда я бродил по следам Лайи и пытался представить, что она чувствовала, когда бежала из комнаты по замку, потом через сад, а потом через лес. Я проделал этот путь один, хотя должен был сделать это с ней. В глубине души (если она у меня есть) я винил во всём этом Влада. Он потерял голову, что немудрено, 600 лет в забвении скорбеть о потерянной любви, встретить её и всеми способами держать возле себя. Как странник, прошедший через пустыню к реке. Влад вцепился в неё мёртвой хваткой, держал ее как пленницу в замке возле себя, при этом отталкивая, а потом вновь притягивая к себе. В своих надеждах и эйфории, он как будто забывал, что она человек, который до встречи с ним жил обычной жизнью без нечисти, мистики, демонов, и всего того, что ей довелось пережить после встречи с тёмной частью мира. Как будто он не понимает, что очевидные и обыденные для него вещи для обычных людей - вещи, из ряда вон выходящие. Это вещи, которые у людей принято называть бредом, выдумкой, сказками. Это то, чему нет места и то, что не может существовать в реальности. Однако это существует, и оно реально, как реален страх людей перед Богом или страх астронавта перед чёрной пастью космоса. Большую часть времени ослеплённый Влад видит в ней другую девушку, которую он похоронил много столетий назад. Но Лайя — живой человек, который пустил Влада и его ад в свои сердце и разум, не оставив там места для себя самого. Знала ли она, что спасти его от тьмы можно только огромной ценой, которая по карману только ей? Я не знаю знала ли она это, но в чём я убеждён точно, это только в том, что она спасает его ценой всего, и что это - трагедия, которую мы не сумели остановить. С другой стороны, если бы не он, я бы никогда ее не встретил. Я бы никогда не целовал её, лежа на траве, не прижимал бы её к себе крепче, не чувствовал бы, как она перебирает мои волосы и как тихо смеётся мне в ухо. Наверное, я должен быть ему благодарен. Но я ничего подобного не испытываю, есть только эта липкая печаль и панический страх потери. Однажды она среди ночи спросила меня, что будет, когда мы его освободим от тьмы. Я сказал, что мы, будем жить дальше. Она сказала, что это такое "дальше"? Я не нашел ответа. Думаю, что мы бы с ней были счастливы или хотя бы постарались таковыми быть, но ничего не сказал. Вообще, я очень многого ей не сказал. На посадке командир объявил о турбулентности, но я прослушал его, потерявшись в своих мыслях, из-за тряски мой стакан упал на пол и разбился. Смотря на осколки, я вспомнил наш последний с ней разговор, когда мы сидели в саду. Я читал книгу, а она склонилась над картиной, сидя на полу беседки, поджав под себя ноги. Она сидела прямо возле моих ног, и я мог видеть, как солнечный свет путается в её волосах. На ней не было обуви, зато было белое платье с жёлтыми цветами. Это был чудесный спокойный день, когда не надо никуда спешить и ровным счётом ничего не происходит. - Ноэ, как починить что-то, если вдруг забыл, как это выглядело до поломки? - спросила она, оторвавшись от своих инструментов. - Что сломалось, Бэмби? - вопросом на вопрос ответил я. - Я сломалась, - сказала она, вставая с пола, сжимая в руках инструменты так сильно, что на её ладонях оставались следы от ногтей. Она ответила, развернулась и ушла куда-то вглубь сада, не оборачиваясь. Самолет приземлился. Снаружи шёл снег, который кружил и уносил куда-то за собой ледяной ветер. Небо было затянуто свинцовыми тучами, через всю какофонию звуков, я могу различить рёв океана. Ужасное место, подумал я, спускаясь по трапу.