Уходя – уходи

К пределу бесконечности стремится агония, дребезжащая внутри нестройной партией фальшивящих голосов металла разных семейств. То сплавленные с ядовитым воздухом струны обглоданных временем под маской нетленности скрипок и безвкусная симфония колющихся об отточенные движения мысли жадных клинков без имён. Разумом я прежде правил потоком магии, теперь она вольно правит пожирающим меня чувством ложной свободы под рукой того, кому бесконечность всех судеб подвластна. Я так долго рвал в клочья украденное у чужой судьбы проклятие, а теперь так просто лишён его, опустошён, разметан на кусочки по низвергнутому Дому Света. Ужас взрыва ворованной силы есть достойная плата за посеянную разруху. Путь устилает крошево монумента, знаменовавшего времена порочного, лживого, несправедливого моего царствования над святостью первого вселенского светоча. И благословение избавления от перенятого проклятия – недостойная меня прелесть. Колдовство – самое страшное мое наказание доселе. Жадность – бессовестный мой сподвижник. Народная любовь – то, ради чего я сохранил в себе жгучую ярость первородной силы. Фикция общественного счастья давила с каждым днём все отчаянней и жёстче, константа неустойчивости авторитарной власти под смердящим приторностью соусом веры в лучшее уверенно вела к неизбежному краху системы, в которой люди устали быть наблюдателями. И ради них я стал чародеем, вобрав кошмар допотопного организма-симбиота, изводящего меня до этого прекрасного дня, когда все наконец завершается на пике. Я был у власти, пока сверженный король пустоты не вернулся, чтобы низвергнуть порочного Бога из рода людского. Теперь я увядаю, сжираемый голодной воронкой, образованной на месте выдранного сокровища, отравленного инфернальным ядом. Я не держу тебя, безумие мое прекрасное и пустое, несись вон и опорочь разум обездоленного заброшенного бродяги, низведенного Властителем Природы, что точно так же рушил подо мною пьедестал. Правь, Король, не повторяя моих ошибок. Не отдавай себя на милость мимолетного вожделения да не берись вершить то, что не в силах. Восходи единым светилом на небе, не трожь то, что даровано было другим, не посягай на святость человеческой свободы. Не кори и меня за свершенное, не вини и дай отступить в ничто тенью другого себя, возлюбленного жестокой любовью страждущих. Мы похожи в стремлениях, но конец, мой смертный конец, предопределён гнетом греха жадности, впрочем, не знающего различий в рабстве человеческой жизни и оковах вознесенного к бесконечности бессмертия, готового узреть замирающий пульс времени прежде, чем мир переродится заново, начиная отсчёт из первой пустоты. Порок будет вечен, но ты не сдайся ему. Я страстно ненавижу то, что свершил, но и люблю, восхищаюсь этим так яро, что опьяненная память однажды отринет кошмар, убивающий меня даже отступая за бесцветный слепой горизонт. Но прежде, чем вновь безумцем возжелать чужого, я стою на коленях там, где магия утекла из меня. Я молю об одном: уходя – уходи, оставляя меня с улыбкой в пепле хоронить древнейшую боль.