Заклинило. Замкнуло.

Он смотрел на нее. В большом таком томном наслаждении она подставляла себя всю свету, освещающему ее. Его солнечная девочка. Его солнце. Его луна. Его затмение. Его замыкание. Ее дыхание сбивалось. От счастья. От восторга. От радости. Она улыбалась. Она смеялась. Она ликовала. Выше этого восторга только ангелы. И она светилась как ангел. Розовые сочные губы призывно открывались ему навстречу. Он уже совладать с собой не мог. А кто смог бы? Резко снимался свитер, растрепывая взрывную копну на голове еще больше, и улетал куда-то к чертям. Такая правильная, живая, аккуратная, некрупная грудь ложилась как раз в его ладошку, щекоча возбужденным соском изнутри. Она прогибалась от восторга момента. А он выпивал ее всю до дна, вместе с ее восторгом. Самый сумасшедший коктейль. Самый желанный. Терпкий, тягучий, сладкий. Как мед. И сама она медовая, нежная. Кожа под его губами пульсировала, вздрагивая изнутри микротоками мышц, когда он проходил поле наслаждения, туда, ниже, к пуговице на джинсах. Расстегивает. И снимает с нее ее вторую кожу, которая ни от кого ничего не скрывает. Оттягивая джинсовую ткань вниз к изящным щиколоткам. Его совершенство. Теперь он распознает его не только по контурам одежды, но и держит в руках. Упругое, напряженное, но в то же время мягкое  и такое нежное. Сочетание. Желание. Ее тело. Такое же как и она, его солнце. Она вибрирует в его руках. Пульсирует. Горит возбуждением. Легко шлепает по упругому телу резинка трусиков и они отправляются туда же, за остальной одеждой. И губы находят путь единственный понятный и логичный для губ. И они соединяются с ее губами. Проводя по ним вдоль нежно языком. Открываются новые врата в рай. Еще более нежные. И еще более желающие наслаждения. А в них внутри ее пульсирующая истина, ее квинтэссенция. Она тембрит глубоким и грудным стоном на его прикосновение к самому глубокому источнику удовольствия. Какая же она сладкая его девочка. Нет такого фрукта, такого нектара на свете, который сравнился бы с ней. — Господи, как долго я об этом мечтала! После грудного стона только и может она произнести. Его многолетняя любовь. Она тоже об этом мечтала, как и он. Он знал об этом. Знал, поэтому пришел и взял свое. Свое тело, свою душу, свою девочку. Ее рука ложится на его затылок, притягивая к себе ближе. Нельзя это остановить. Только ближе, только глубже, только в нее всем своим естеством. — Сереж, с тобой все в порядке? Рука Этери ложится вначале на лоб Дудакову, вроде температуры нет. Продвигается дальше на затылок. Горячий какой. — А? — Говорю, с тобой все нормально? Я испугалась… У тебя глаза закатились, ты чуть не упал… Что случилось, Дуд? — Что ты сказала? Я не… слышал. — Говорю, как долго я об этом мечтала. Что этот злоебучий сезон закончится и мы начнем катать шоу. — А… — Дуд, ты на себя не похож… иди посиди может. — Да нет, покатили, финал сейчас. Все нормально. От перенапряжения… Да…сезон был реально злоебучим…я тоже об этом мечтал… как и ты… о том же…именно о том же… «Вот же дурак старый!» Серега себя распекал налево и направо. Жил же себе нормально. А тут повело на старости лет. Заклинило. Перешибло мозг. И на кого? На ту, с которой весь огонь был пройден, и вода, и медные трубы и ленивые фигуристки. Правильно говорят, что Козероги расцветают во второй половине жизни. Но никто не сказал, что и мозги полностью отшибает тоже на старости лет. Заклинило. Замкнуло. «Эх, Сережка, Сережка, старый ты кобель. Хоть не при людях то тереби свои пошлые фантазии. Вот цветочки.» Сергей Викторович поднял со льда скромный букет цветов и увез его в сторону Этери. «Обычно цветы женщинам дарят до секса. А он — после. Но тут, каков был секс, такие и цветы. Жухленькие, скромненькие. Как и ты придурок перезрелый» Продолжал он себя казнить за несдержанность. «Хоть бы никто и ни о чем не догадался» *** — Ты видела, как на тебя Дуд смотрел? — Да не придумывай. Как смотрел? Ему что-то плохо перед финалом стало. Чуть не отъехал. От перенапряжения, наверно. Всех нас укатал этот сезон. И Сережу тоже. Мужчина продолжал дразниться поцелуями к своей женщине. Покрывая все открытые части тела сладкими от вина губами. — Я люблю Мамбу, он любит Мамбу, все любят Мамбу. И Сережа тоже. — И Сережа тоже. Они заржали как три коня, вспомнив старую рекламу. Дети не поймут. Да и не надо. У них своя атмосфера. Свои шутки. Свои приколы. — Ты намекаешь, что Дуд на энном году совместной работы, вылазок, проблем и прочего сражения с фигурнокатательными орками разглядел во мне женщину? Не дури. Он у нас мужчина, конечно, хоть куда, бабы там штабелями укладываются, джентльмен же. Но я … нет… смешно. У него стоит на помладше. — А может он извращенец и любит постарше? — Сам ты извращенец. И в «извращенца» полетело полотенце, которое сковывало влажные после душа волосы. Этери потрясла головой, нанесла стайлер и термозащиту, распушила их руками, чтоб быстрее высыхали. И приземлилась теплым телом, которое было под полотенцем, на колени к своему любимому извращенцу. Два бокала встретились хрустальным звоном. — Давай, за нас! Сказала она и легко пригубила жидкий рубин. — И за Дудакова. Хохотнул издевательски мужчина. — Я тебя сейчас покусаю. И укусила его за внутреннюю сторону бедра. Чтоб знал. — Аааа… Вскрикнул мужчина от такого членовредительства. — Терпи. Бог терпел и тебе велел. Неси свой крест достойно. Напутствовала женщина, продолжая издеваться над мужчиной, посредством острых зубок, мягких губок, шаловливого язычка. И мгновенно прекратив экзекуцию отправила своего кавалера в еще большие мучения. Довольная эффектом незавершенности, хохотнув, отпила вино. — Ты точно извращенец. Приревновать меня к Дудакову. — Ну… — Баранки гну. То, что его дама запостила нетрезвый бред и засунула туда мою фамилию… Так это она только для того, чтоб вся целевая аудитория, так сказать, увидела ее послание. Дуда же нет в инсте. А как рассказать всей нашей тусовке о себе? Вот на Спортсе давно знают, напиши мою фамилию и кликбейт любой новости зашкалит. Да уж…ложечки нашлись, то есть пост удалили, а осадочек остался… Ну и… вот не знаю, как тебе сказать. Вот есть ты. И это нормально, что нас периодически с тобой женят. Да и мне всегда казалось, даже если мы с Серегой голые будем наматывать круги друг за другом по периметру арены, никто нас никогда не додумается паровать. Скажут задумка такая. Это же противоестественно что ли… Он же мне как брат! Это же инцест будет… Тьфу ты, ерунда какая-то! Мужчина сидел тоже в одном полотенце после душа, смотрел на этот пассионарный спич возмущения и рассуждения самой с собой, и от души хохотал. — Ну че ты ржешь? Он не отвечал. — Сам на меня так смотрит и от бедного Дудакова еще что-то хочет. Отстань от человека. Его уже эта бабская Сантабарбара заебала. Думаешь, ему дома мало? Он еще здесь хочет страсти на свою голову? — Иди сюда, остынь, — протянул он ей бокал, — у тебя с чувством юмора как? — Так ты что стебешься надо мной? — Ну а как ты думаешь. И они выпили очередной тост, а за ним вкусно и глубоко поцеловались. — Я твой маленький чертенок. Играла зубками с мочкой его уха Этери. Вино играло в головах. У обоих. —  Ну какой ты маленький? Тутберидзе, посмотри на себя в зеркало. — Ага, а заодно и в паспорт. Намекаешь, что я старая худая лошадь? — Не мели ерунду. Шлепнул он ее звонко по голой попе.  И унес к большому гостиничному зеркалу в прихожей их, то есть, ее номера. — Посмотри на себя. Но смотрела она на него. На них. В зеркале отражались два красивых, поджарых, совершенных тела. — Ну какой ты чертенок? Рыжая, растрепанная, с веснушками. Ты же вылитый домовенок Кузя. И они долго смеялись дурным смехом, наслаждаясь сладкими объятиями друг друга. Поржать в удовльствие от всяких глупостей — это большое счастье иметь рядом такого человека. — Я. Твой. Маленький. Чертенок. Подчеркивая каждое слово легким укусом чертенок продвигался все ниже и ниже. — Хорошо, маленькая, будь чертенком. Будь сегодня моим чертенком. В бокале с вином плавала зефирка. Только черти поймут эту женщину. Ее приходящие, с каким-то сквозняком, в светлую голову светлые мысли. Которая миксует в себе чертенка и ангела. Ведьму и святую. Маленькую и большую. Ведомую и главную. Хрупкую и стальную. Так же, как непонятно смешивает вино с детскими зефирками. Он такого еще никогда не видел. И не может насмотреться уже который год подряд. Когда его маленькое чудо набесилось, вернее они набесились, она вытянулась на нем и они заснули, мужчина достал телефон. Абонент был на связи. Неудивительно. Жил через стенку. Много чего слышал. Слушал. Не слова и речи, конечно, настолько не распознавалось, но основное настроение происходящего в номере Этери после шоу, улавливалось по звукам, смехам, прыгам. — Пойдем покурим. Написал он ему. «Ок» прилетело в ответ. Они молча курили на общем балконе обычные сигареты. Что было. Сбрасывали пепел в банку из-под «Нескафе». — Не смей, — сказал инициатор этой предутренней встречи на пленере. — не смей даже смотреть на нее. ТАК. И трогать ее не смей. Своими лапами Второй не ответил. Он задумчиво смотрел куда-то… То ли в минскую даль, то ли в свою странную судьбу. — Это моя добыча. «Моя корова. Край. И королева» Я на нее годами охотился. И не отдам ее тебе. Они снова затянулись. Первый потушил недокуренную сигарету в банке и сказал уже на полпути к теплому телу, которое сладко спало в номере — Да и не пойдет она к тебе.