Танец окрылённого безумия

      У всех аристократов во все времена были разные способы развлечься. Перчи напивались и своими выпивками приносили половину прибыли всем винным фабрикам Империи. Бойлы устраивали салонные игры, над которыми насмехались все аристократы, что приходили в них участвовать. Престоуны курили: табак, сигары, соцветия, листья, корни, сигареты, да и вообще всё, что можно и нельзя было скурить. А Инчсмауты любили жестокость. Они были из Серконоса, а на этом варварском острове пытки в то время не были редкостью. Людей вешали, топили, четвертовали, растягивали, крутили на колёсах — список можно было бы продолжать до бесконечности. Большинство названных там способов вызывало у приличных людей тошноту, но Инчсмаутам нравилось.       У аристократов семьи Морэй были иные предпочтения. Они были путешественниками. Ну, как они… лорд Престон Морэй, да, путешествия были его страстью. Его жена просто шла в комплекте с ним. Она была в Высшем Свете Империи всю свою жизнь, но так и не нашла ничего, что могло бы её подкупить. Ни алкоголь, ни балы, ни насилие, ни даже травы, бесчисленное множество которых было перепробовано в её путешествиях.       Вера Морэй была всё той же чопорной женщиной старой закалки, что очень рано стареют. Женщиной, всегда носившей длинные воротники и никогда не позволявшей себе улыбнуться. Ох, как же ругался из-за этого тот тивианский художник! Он хотел запечатлеть её улыбку, а она в отместку ему лишь хмурилась всё сильнее.       — Пандуссия, — она шла через заросли ненавистного ей материка. — Дануолл, Морли, Серконос, Тивия, Пандуссия, а потом опять Дануолл…       Нет, Вера Морэй не просто не нашла в путешествиях своей страсти. Она ненавидела их всей своей душой. Вопрос, конечно, есть ли вообще у аристократов душа, но допустим, что есть. Так вот, вся эта душа пропиталась чёрной ненавистью, которая, в связи с благородным воспитанием своей хозяйки, не могла найти выход очень долгое время.       В этот полдень ей суждено было его обнаружить.       Вера Морэй просто шла, надеясь хоть как-то скоротать своё время, когда увидела это: сначала дивной красоты птицу с чёрными перьями, длинными когтями и острым клювом; затем растерзанную крысу, глаза которой уже были выклеваны, а кровь залила странный костяной предмет. Вера Морэй не знала, что это, но оно её тянуло.       И она не стала сопротивляться. Её не остановила ни птица, с пугающей яростью бросившаяся на неё, ни мертвая крыса. Костяная руна влекла её.       А потом мир изменился, и Вера Морэй нашла свою страсть.       Юноша. Красивый юноша с чёрными как Бездна глазами. Да, в потрепанных одеждах, да, бедняк на вид, но как же он был красив. А как звучал его голос…       Вера Морэй всегда была каменным человеком, не испытывавшим никаких эмоций, но тогда она ощутила страсть.       — Кто ты? — она едва дышала. — Скажи мне своё имя.       — Моё имя Чужой, — произнёс юноша, с каждой секундой становясь всё красивее. — А ты — Вера Морэй. И я выбирал тебя…       А потом был танец. Это был очень странный танец. Вере то казалось, что Чужой обхватил её за талию, то — что его нет нигде в округе. Их танцевальным полом была спина кита, стенами — жуткие трущобы, исписанные страшными надписями, а их небом — океан, по которому плыли судна.       Чужой был её женихом — настоящим, не то что этот лорд Престон — её кавалером. Вера не видела его всегда, а иногда ей даже казалось, что это её собственная рука лежит у неё на поясе, но она отгоняла эти мысли. Она танцевала на спине огромного кита, на ней было чудное платье, а вокруг иногда пролетали птицы.       Правда, птицы это были странные: они, бывало, летели, очень долго летели, но, пролетая мимо неё, уменьшались; их перья превращались в шерсть, а крылья втягивались в тело; клюв пропадал, но равномерно с этим удлинялся хвост, тонкий и облезлый. Птица невольно превращалась в крысу, а эта крыса заползала Вере Морэй под подол её чудного платья.       Но Вера Морэй не замечала этого. Она всё танцевала и танцевала, танцевала и танцевала. Не еле, не пила, а только танцевала этот безумный вальс со своим странным партнёром. А платье всё копошилось и копошилось. В какой-то момент его не стало — его сожрали крысы, эти милые птахи. Но теперь они стали её платьем. Она танцевала в платье из крыс, их хвосты волочились по спине кита, а её черноглазый жених смеялся, всё распыляя и распыляя её страсть!       Она была на пике, она почти достигла его, она почти смогла!..       Когда струя ледяной воды вернула её в реальный мир. Она была в Адермирской лечебнице. Она была больна. Она сошла с ума.       Вере Морэй было плевать на все эти слова. Впервые в жизни она обрела свою страсть и не собиралась с ней расставаться.       После очередного ледяного душа она не выдержала. Её пташки пожрали тех, кто не давал ей видеть любимого. Они обглодали их до костей.