Ангрекум

      Картинная выставка — мероприятие, не имеющее ничего общего с красотой, особенно, если личность автора не подходит под взгляды тех, кто стоит выше всех. Каким бы зрелищным танец дуэлятна-художника не был, если он имеет отношение к проигравшей стране, то ему ничего не светит здесь. Однако, останавливаясь у очередной картины, не имеющей своего истинного живого запаха, я живо моргаю, пытаясь побороть в себе желание резко развернуться, протиснуться сквозь группы господ и дам и, едва ли не теряя равновесия, вернуться к источнику сладкого страха. А он будто бы ждал, молча и сдержанно, подобая своей неприступности. Устремившийся к непринуждённости купола над головами всех уважаемых людей, свист приевшегося к ушам гула будто бы играл в «салочки» со спокойствием взглядов, обращённых с огромных холстов в таинственную пустоту. Вздыхая носом, тут же потирая его тыльной стороной ладони, я совершенно ожидаемо для себя сдаюсь; топнув звонким каблучком и выпрямив спину, я последовала за сквозняком, который играючи показывал дорожку к картине, нашедшей себе местечко в самом чистом месте — между гладкими колоннами, в точности древние коллосы, и стремящимся показать мир окном. Именно в него забирался тёплый весенний воздух, и именно из-за гуляющего воздуха повсюду веет масляной краской. Яркий свет весеннего дня, лишь пару недель назад начавшего свой цикл новой жизни; писк, едва ли оставшейся позади, пчелиной суеты гостей и мутнеющий в голове запах краски — всё неприкрыто переплелось в одной пряже и я, по первому же желанию, просто потянула за неловко оставленный на виду хвостик, чтобы в одно движение отбросить пряжу в сторону. Нахлынувшее спокойствие поднимает мою голову, ласково придерживая подбородок и я становлюсь немой, слишком незащищенной и отчаянной. Необъяснимое чувство восторга и необъятной любви, возникшей расцветом вспышки в глазах, а также страха, возникшего одновременно со всем другим и в то же время абсолютно лишним, по рукам и ногам связало меня. Что-то внутри натянулось, как в первый раз, когда я увидела этот холст: возвышаясь над всеми остальными своим станом и гордостью он уже цеплял, однако меняло ситуацию трепетное изучение фехтования кистью художника. Белый принц составлял контраст с однотонным фоном, с атмосферой галереи и, наверное, с моим слепым восторгом: тонкие светлые брови, большой прямой нос, темные ресницы прекрасно подражающие изгибу губ, вытянутых в прямую линию, и большие глаза, похожие на дикие цветы цикория, которые каким-то образом собрали и подарили возможность ощутить что-то новое, но короткое, оставив в прозрачной вазе из стекла — аристократичные черты лица без лукавства находят во мне, в моих мечтах, не только интересность, даже привлекательность. Шнайзель эль Британия, бесспорно, герой этой выставки. Вернувшись к этому холсту, мне казалось, что я нахожусь в бодрости, но и во сне тоже, что стоит мне приложить усилия, чтобы отвернуться, как золотой ручей шёлковых волос почернеет, потечёт масло и умиротворенное лицо, обращённое свыше, станет кошмаром. Отгоняя мысли, я встряхиваю головой и не сумев совладать с собой, разрешая беспамятству прильнуть плотно к моей спине, потянулась в миг отяжелевшей рукой к золотой рамке; груз вождения и восторга грыз кости и суставы, от чего рука дрожала как никогда и потому так отчаянно опустилась на древесину, успокаиваясь. Взгляда я не опускала, как бы стыдно не становилось, однако он сам сбежал, стоило прозвучать за плечами отличными от окружения шагам, они становились всё более лёгкими и целенаправленными.       —Виктория, — шепчет кто-то, медленно приближаясь, — эта работа вас очень интересует, может, это кандидат на победу? От испуга и охватившего сердце стыда всё внутри вскипело, как по команде и я, успев и повернуться неловко, закрывая спиной лишь малую часть холста, и вздрогнуть так, что холодок иглами проник в каждую мышцу, причудливо улыбаюсь, выставляя на показ всё своё глуповатое, а может к тому же глуховатое, смущение:       —Шнайзель! —отчаянно срывается с губ, а колени начинают содрогаться, —простите, Второй принц…простите, —гнёт постыдного провала наседал неумолимо, я лишь могла чётко осознавать, что краснею от кончиков ушей до самых пяток, и волнительно потею, будто бы в знойную жару была запеленована тёплым стёганым одеялом.       —Очень грустно наблюдать за тем, как вы метаетесь по этому залу совершенно одна, вы теряетесь, —не раскрывая полностью своих эмоций, Белый принц всё же пропускает мягкий смешок, чуть-чуть отступая, теперь он заметил, как я теряю бледность и буквально варюсь, — могу составить вам компанию, —продолжает его величество, милостиво улыбаясь и без промедления протягивая собственную облачённую в перчатки белые руку.