Дитя человеческое

В доме смеялись на два голоса. Нив сошла с Пути и помедлила, прислушиваясь. Так смеются дети, счастливые дети… Но сын не вышел ей навстречу, а псы вострили уши и жадно нюхали воздух. Нив пустила их: идите. Псы вошли в дом и залаяли — тоже радостно, весело, а из дома выбежал Эйдан, принял у неё копьё и подставил лохматую макушку, едва не горящую от удовольствия. — Мама! — Здравствуй, Огонёк. — Из-под ладони сыпались тёплые рыжие искры, и бледно-золотые волосы самой Нив перестали походить на шлем, расплелись. — Добрые вести? — О-о-о! — Эйдан заскакал вокруг копья, почти не касаясь земли — пламя лёгкое, летучее… — Мам, это сюрприз! — Ах, сюрприз… Нив, улыбаясь, вошла в дом. Улыбаясь, сбросила походное снаряженье и умылась с дороги. Улыбаясь, прошла к очагу… и замерла, и улыбка замерла, потерялась. В её доме, у её огня сидело дитя человеческое и грызло яблоко! Не глядя Нив поймала сына за плечо, и пламя тоже замерло, улеглось. — Огонёк мой Эйдан, — ровным и тихим, не домашним голосом спросила Нив, — откуда это здесь? Пёс подошёл и ткнулся носом чужаку в ухо. Дитя счастливо вздохнуло и обняло его за шею. Что оно видело — красивого большого белого пса с рыжими пятнами и умными золотыми глазами или, как людям положено, хищную пламеглазую тварь из другого мира?! — Я, — сказал Эйдан упрямо и совсем чуть-чуть виновато, — его нашёл. То есть это он меня нашёл! А потом я! Мы играли, и он… — Ах, нашёл… и вы играли. Это где же, Огонёк? — В старом саду… — Эйдан совсем потух. — Ой. Нив выдохнула и обняла сына. Уши ему надрать всегда успеется. — Ой. В том самом старом саду, куда сто зим и сто лет как закрыта дверь? — а он, маленький, её нашёл, и открыл, и даже вот… сюрприз. — Ага, — Эйдан потянул носом, но тут же вспыхнул снова: — Представляешь, Пеллинор и дверь нашёл! Пеллинор? Они успели обменяться именами? Час от часу не легче… — Мам, видишь, он особенный. Особенный Пеллинор доел яблоко и разглядывал крупные косточки. Пёс тоже наклонился посмотреть, фыркнул в подставленную ладонь. Пеллинор смущённо улыбнулся и сунул косточки в карман. Карман, карман… На груди у него тоже был карман, а на кармане — не то герб, не то знак… — Мам, мам? Можно ему… в гости? Мы же всегда привечаем гостей? Нив невесело улыбнулась: ох, да, они привечают гостей. Что же она, хозяйка дома! Она подошла ближе, так, чтобы Пеллинор — вот же имя пристало! — её увидел. Он и увидел — и оторопел, не от страха, от восторга. Встал, как во сне, и даже поклонился, и Нив прыснула по-настоящему. — Здравствуй, дитя, и будь добрым гостем в нашем доме. Ты откуда, чьих будешь? Они, конечно, не знали языков друг друга — так что с того? Добрый гость говорит сердцем, как его не понять? Эйдан вот даже понял, что такое школа — и не скучно, а весело, вас же там много! — и почему Пеллинор здесь, а отец его за Морем. Отец Эйдана тоже, бывало, ходил в походы, но всегда возвращался зимой. Вот и Пеллинор однажды вернётся из своего похода за знаниями… Или не вернётся, шепнули ему яблочные косточки, и старые хитрые двери, и огонь в очаге. А Пеллинор, хоть и стеснялся, но беззаботно болтал и с ним, и с мамой, и псы ластились к нему… — Ты очень красивый, — сказало псу дитя человеческое. — Гораздо красивее, чем в книжке! — В какой… книжке? — Нив уже поняла, что дитя видит глазами обоих миров, и если не сойдёт с ума… и без того уже похоже на деву-плакальщицу… — Bestiarium Fabulosus, — охотно отвечало дитя, и Нив вздрогнула, услышав мёртвый язык, давным-давно не звучавший на её земле. — Но она… не точная. Там недостаёт картинок, а про тебя, — и оно благоговейно погладило пса по голове, — и вовсе говорится, что тебя не бывает. Или что ты вымер. А ты не вымер и существуешь, Canis Inferorum! И, наверное, изнутри такой же красивый… Дети рассмеялись, пёс лизнул Пеллинора в нос, а Нив вдруг стало холодно, и не бодрящим холодом зимы, который только живее разгоняет кровь по жилам… В её доме сидело человеческое дитя, называло живое именами на мёртвом языке, и отец его был прославленным охотником на чудовищ, красивых изнутри. Холодно. И на душе как камень — два камня. Один — это яблоко из старого запретного сада, второй — сокровище, якобы никому не нужное, будто бы забытое, но какими же скрягами бывают люди… Эйдан и не знает, и не дай ему боги узнать. — Не плачь, Огонёк. Я сама отведу его домой. Он не плакал, он крепко-крепко, горько-горько обнял дитя человеческое и ушёл, положив руки псам на спины. И дитя не плакало, просто глядело чёрными бездонными глазами, потому что знало: никакое это не домой, и ни там, ни здесь у него дома нет… От него пахло яблоками и кровью. Нив погладила его по голове, быстро поцеловала чёрные кудри: — Ступай. И найдёшь… — и закрыла дверь. В школе его даже хватиться не успели. Пеллинор Уортроп вполуха слушал констебля и во все глаза смотрел на… дитя человеческое, вдруг подсказала память. Ну разумеется, а как же ещё? Ведь это сын Джеймса Генри, а Джеймс… был… лучшим из людей, и потому — — Думай, что хочешь, Роберт, а сын Джеймса не будет жить в сиротском приюте! Пойдём со мной, дитя. Пойдём… домой.