Я, Ричард

Введение Впервые интерес к Ричарду Третьему, самому противоречивому английскому королю, возник у меня, когда я училась в колледже и слушала первый свой курс по Шекспиру. В ходе него мы читали о Ричарде Третьем пьесу, интригующе озаглавленную «Трагедия короля Ричарда Третьего», и, благодаря этому процессу, я познакомилась с восхитительной группой исторических персонажей, которые уже не покидали моего воображения после осенних рассветов в 1968 году, когда весь наш класс их обсуждал. Первую постановку пьесы я видела на Шекспировском фестивале в Лос Гатосе немного времени спустя, но пока не прочитала знаменитую повесть Джозефины Тей «Дочь времени», не видела короля Ричарда в свете ином, нежели тот, в котором выставила монарха знаменитая трагедия Великого Барда. Открыв для себя книгу, я еще сильнее заинтересовалась этим крайне оклеветанным властителем, отчего получило продолжение дальнейшее чтение. «Ричард Третий, Путь на поле Босуорта», «1483 – год трех королей», «Тайна принцев», «Ричард Третий. Черная легенда Англии», «Обманщики» и «Королевская кровь» - стали постоянной частью моей библиотеки. Создавая имеющих продолжение персонажей для своих детективных повестей, я решила сделать одного из них рикардианцем, защитником короля, чтобы обладать возможностью пустить очередь по человеку, кого действительно начала считать истинным злодеем с черным сердцем, находившимся в центре случившегося в 1485 году. Я говорю о Генри Тюдоре, графе Ричмонде, позже ставшим Генрихом Седьмым. Вместе с тем, я хотела написать мою собственную историю того, что могло произойти с принцами в Тауэре, историю, снимающую вину с Ричарда и возвращающую ее на плечи деятеля, который бы нес ту по праву. Но проблема заключалась в том, что какую бы работу я ни брала, в ней озвучивалась альтернативная версия настоящего преступника. Кто-то думал, вероятно, Генри Тюдор отправил мальчиков на смерть после своего восшествия на трон. Кто-то считал, ответственность принадлежит герцогу Бекингему, старавшемуся проложить собственный путь к короне. Кто-то видел руку семьи Стенли, епископа Или, Маргарет Бофор. Кто-то относил исчезновение и гибель мальчиков к заговору. Кто-то объявлял, что это след одного человека. И некоторые оставались убеждены, - деяние совершено лицом, вина на котором лежит уже пять сотен лет, – лично горбатой жабой, Ричардом герцогом Глостером, позднее ставшим Ричардом Третьим. Я знала, что не хотела ни написать историческую новеллу, ни поменять профессию и стать историком-медиевистом. Но я стремилась создать историю о людях, которые подобно мне, интересовались этим периодом времени и мечтала озаглавить ее – «Я, Ричард», взяв название из способа начинать писать документ, составляемый правящими монархами тех дней. Вызов заключался для меня в сочинении истории, происходящей в наш период времени, но взаимодействующей с другой, имевшей место пять столетий тому назад. Меня не привлекало приближаться к этому, как сделала Тей, используя персонаж, находящийся на больничной кровати и отвлекающийся от окружающих условий, погружаясь в решение тайны. Равным образом, мне хотелось создать историю, где что-то оказалось бы существующим, что-то – выдуманным, и, разумеется, где доказывалась бы неопровержимая непричастность Ричарда к гибели его племянников. Первой моей задачей было – решить, чем станет это – что-то. Второй – решить, в какой жанр современной истории заключить вышеописанное. Я принялась за сюжет так, как принималась за любой предыдущий, - вознамерилась отправиться на место, в котором запланировала разместить мою историю. Вот так, в холодный февральский день я поехала на ярмарку Босуорта в обществе своей подруги из Швеции. Вместе мы обошли пространство сражения по периметру, - знаменитое поле Босуорт, где Ричард Третий был убит в результате вероломства, предательства и алчности. Босуортское поле во многом осталось тем же и спустя пять сотен лет, после того, как в августе 1485 года здесь встретились две армии. Его не распахали для строительства жилых комплексов, и Уолмарту не удалось поставить где-либо рядом невиданно огромный магазин. Поле превратилось в забытое и открытое ветрам место, отмеченное лишь флагштоками, указывающими посетителям, где стояли лагерем оба войска, и табличками вдоль устроеннной дороги, объясняющими, что конкретно происходило на каждом пятачке. Это произошло тогда, когда я дошла до таблички, направившей мой взгляд к дальнему селению – Саттон Чейни, в котором король Ричард молился в церкви святого Якова в ночь накануне битвы. Там я увидела, как моя история постепенно обретает форму. То, что произошло со мной, пока я стояла перед табличкой, оказалось чем-то никогда ранее не случавшимся и не повторившимся позднее. Дело обстояло так: Я прочитала слова, посоветовавшие мне поискать ветряную мельницу,- на расстоянии нескольких милях или около того и опознать эту конструкцию, как обозначение села Саттон Чейни, где король Ричард молился перед сражением. Когда я подняла взгляд и заметила искомую ветряную мельницу, в голове у меня целиком оформилась та короткая история, которую вам предстоит прочесть. Вся до детали. Вот так легко. Все, что потребовалось, - изложить факты истории для находящегося в руке магнитофона, пока ветер окончательно не сбил меня с ног, и температура позволяла еще довольно долго пребывать на воздухе. Я вернулась домой в Калифорнию и начала создавать персонажи, которые бы населили маленький мир произведения «Я, Ричард». Пока я делала это, история буквально написалась сама собой. Вина или непричастность ее участников для всех нас оказалась утрачена, вплоть до обнаружения документа, чья достоверность могла не подвергаться обсуждению. По правде говоря, я не была заинтересована в попытках доказать, что кто-то что-то совершил. Меня волновало написание произведения, посвященного одержимости человека давно погибшим королем и крайностям, до которых тот готов был дойти, лишь бы встать под знамя разгромленного белого вепря. Я, Ричард Малькольм Кузинс охнул себе наперекор. Учитывая его обстоятельства, это был последний звук, который он стремился создать. Вздох удовольствия или стон удовлетворения оказались бы более подходящими. Но правда являлась очевидной, и Малькольму следовало посмотреть ей в лицо. Он уже не относился к выдающимся артистам, каким прежде был в любовной сфере. Раньше ему удавалось давать фору лучшим из них. Но те дни ушли вместе с волосами и сорока девятью годами, и Малькольм уже считал себя счастливчиком, если мог включить дорожку и дважды в неделю пробежаться. Малькольм скатился с Бетси Перримен и тяжело приземлился на спину. Его нижний позвонок пульсировал, словно барабанщики в идущем оркестре, и извечно сомнительное удовольствие, только что полученное от дородного, пропитанного духами очарования Бетси, мгновенно превратилось в слабое воспоминание. Господи Иисусе, подумал он, задыхаясь. Забудь всякое обоснование. Какой финал может стоить этих чертовых усилий? К счастью, Бетси застонала и тяжело задышала так, как делала большей частью во всех ситуациях. Она грохнулась на бок, подперла голову ладонью и принялась наблюдать за Малькольмом с выражением, долженствующим означать застенчивость. Последнее, чего желала бы от него Бетси, узнать, насколько безнадежно она мечтает, чтобы Кузинс стал ее спасательной лодкой в нынешнем браке, - четвертом по счету, - и Малькольм был лишь счастлив утвердить даму во владеющей той иллюзии. Иногда это оказывалось немного сложно, если помнить, что ему следовало знать, а о чем предполагалось находиться в неведении, однако, Малькольм всегда считал, проснись у Бетси подозрения относительно его искренности, их удастся легко и с выгодой, пусть и вызывая беспокойство, развеять. Бетси потянулась за смятой простыней, подтянула ее и положила вдоль пухлую руку. Она погладила лысую макушку и лениво улыбнулась Кузинсу. «Никогда раньше не занималась этим с плешивым. Я рассказывала тебе, Мальк?» Постоянно, когда они находились вдвоем, как поэтично называла их взаимодействие Бетси, подумалось ему. На ум пришла Кора, любящая подпрыгивать спаниелиха, которую Малькольм обожал в детстве, и воспоминание о ней придало его лицу подходящую обстоятельствам нежность. Взяв Бетси за пальцы, он провел их подушечками вдоль своей щеки, после чего каждую поцеловал. «Не можешь насытиться, плохой мальчик», -произнесла Бетси. «Ни разу я не встречала подобного тебе мужчины, Мальк Кузинс». Она стала ближе придвигаться к его стороне постели, все ближе и ближе, пока ее огромный бюст не очутился менее, чем в дюйме от лица Малькольма. На таком расстоянии ямочка на груди казалась внушительной головой сыра чеддер, да и выглядела равно сексуально привлекательной. Господи, еще один марафон? – пролетело в мозгу у Кузинса. Да он же в ящик сыграет задолго до наступления пятидесяти, коль скоро Бетси продолжит его гонять в таком духе. И ни единого следующего шага к цели. Малькольм зарылся лицом в удушающие недра ее груди, издавая различные виды жадных звуков, которые хотела услышать Бетси. Немного поласкал, а затем внимательно взглянул на свои наручные часы, лежавшие на прикроватном столике. «Господи Христе!» Малькольм сграбастал часы, чтобы посмотреть чуть ближе. «Иисусе, Бетси, одиннадцать часов. Я сказал этим австралийским рикардианцам, что встречусь с ними на Босуортском поле в полдень. Надо сворачиваться». За что он и взялся, немедленно вскочив с постели, прежде чем она смогла воспротивиться. Пока Малькольм набрасывал халат, Бетси пыталась превратить его сообщение во что-то более вразумительное. Выражение ее лица искривилось, и она спросила: «Этим аравийским рекардансам? Какого черта это означает?» Бетси села, светлые волосы спутались и закрыли глаза, смазав большую часть макияжа. «Не аравийским рекардансам», - поправил Малькольм. «Австралийским. Австралия. Австралийским рикардианцам. Я рассказывал тебе о них на прошлой неделе, Бетси». «Ах, это». Она надула губы. «Я считала, мы сегодня сумеем устроить пикник ближе к обеду». «В такую погоду?» Малькольм направился к ванной комнате. Не стоит приезжать на экскурсию, источая ароматы недавней любовной близости и духов Шалимар. «И где ты хотела устроить пикник в январе? Неужели тебе не слышно завываний ветра? За окном, наверное, минус десять». «Пикник в постели», - ответила Бетси. «С медом и сметаной. Ты же сказал, что мечтал об этом. Или не помнишь?» Малькольм задержался на пороге ванной. Ему совершенно не понравилась интонация, с которой был задан вопрос. Она создавала требование, напоминавшее ему все, что Кузинс ненавидел в женщинах. Конечно, он не помнил, что называл своей мечтой о меде и сметане. На протяжение двух лет их связи Малькольм многое успел сказать. Но он забыл значительную долю произнесенного, как только стало очевидным, - Бетси смотрела на него так, как Кузинс этого хотел. Тем не менее, единственным средством сейчас было – сыграть в поддавки. «Мед и сметана», - вздохнул Малькольм. «Ты принесла мед и сметану? О, Господи, Бетс…» Быстрый бросок обратно в постель. Исследование языком работы ее стоматолога. Яростный плен, в который Малькольма взяли ноги Бетси. «Боже, женщина, ты сводишь меня с ума. Я весь день буду гулять по Босуортскому полю, согнутый, словно кочерга». «Поделом тебе», - произнесла Бетси дерзко и потянулась к паху Малькольма. Он перехватил ее руку. «Любишь же ты это», - заметил Кузинс. «Не более, чем ты». Малькольм опять принялся ласкать пальцы Бетси. «Позже», - произнес он. «Я проведу этих несчастных австралийцев по полю, и, если ты все еще будешь тут, тогда…Ты знаешь, что случится». «Станет слишком поздно. Берни полагает, что я только загляну к мяснику». Малькольм одарил Бетси мученическим взглядом, наглядно демонстрируя, что мысль о ее бедном и ничего не подозревающем муже, - его давнем лучшем друге Берни, - наносит душе Кузинса рану. «Значит, будет следующий раз. Будет сотня следующих возможностей. С медом и сметаной. С устрицами. Я когда-нибудь рассказывал тебе, что собираюсь сделать с устрицами?» «Что?» - спросила Бетси. Малькольм улыбнулся. «Просто подожди». Он вернулся в ванную комнату и включил душ. Как обычно, из шланга с тихим шипением вышла недостаточная по объему струйка чуть теплой воды. Малькольм сбросил халат, вздрогнул и проклял собственные обстоятельства. Двадцать пять лет в учебном классе, обучение истории прыщавых хулиганов, не интересующихся ничем, кроме немедленного удовлетворения нужд их потных ладоней, и что он мог этому противопоставить? Двух соседей сверху и двух снизу в старом доме с крыльцом в нижнем конце улицы, если идти от глостерской средней школы. Ветшающий воксхолл без единого запасного колеса. Любовницу со скрытым мотивом и склонностью к эксцентричному сексу. И страстный интерес к давно погибшему королю, который, при наличии у него основания, стал бы родником, откуда бы било будущее Малькольма. Средства к тому находились так близко, всего в каких-то поддразнивающих сантиметрах от его жадной хватки. Тогда бы добрая слава Малькольма была обеспечена, последовали бы контракты на книгу, участие в выступлениях и предложения выгодного для него трудоустройства. «Дерьмо!» - взвыл Малькольм, когда вода из душа сменилась с теплой на обжигающую без малейшего на то намека секундой ранее. «Чтоб тебе!» Он нащупал краны. «Так тебе и надо», - произнесла Бетси с порога. «Ты гадкий мальчишка, а гадких мальчишек нужно наказывать». Малькольм сморгнул с глаз воду и покосился на нее. Бетси надела его лучшую фланелевую рубашку, ту самую, которую Кузинс собирался использовать для прогулки по Босуортскому полю, чтобы разорвало эту женщину, и прислонилась к дверному косяку, изо всех сил стараясь принять соблазнительную позу. Малькольм не обратил на нее внимания и продолжил мыться. Он мог бы сказать, что Бетси решила настоять на своем, что означало – еще разок перепихнуться, прежде чем Кузинс уйдет. «Забудь об этом, Бетс», - обратился к ней мысленно Малькольм. «Не выжимай твою удачу до капли». «Не понимаю я тебя, Мальк Кузинс», - произнесла Бетси. «Ты единственный мужчина в мире, кто скорее отправится топтаться по мокрому полю с кучкой туристов, чем уютно устроиться в постели с женщиной, которую, как он утверждает, любит». «Не утверждает, а доказывает», - автоматически парировал Малькольм. В их посткоитальных беседах обнаружилась чудовищная схожесть, что начинала решительно портить Кузинсу настроение. «Правда? А я бы не догадалась. Сказала бы, что ты думаешь о явлении, называемом королем, значительно больше, нежели обо мне». Ну, Ричард – определенно более интересный человек, - подумалось Малькольму. Но он ответил: «Не глупи. В любом случае, это деньги на наше гнездышко». «Нам не требуется гнездышко», - заявила Бетси. «Я говорила тебе об этом почти сотню раз. У нас есть -» «Кроме того», - торопливо прервал ее Малькольм. Слишком мало могло быть сказано между ними относительно ожиданий Бетси. « -прекрасный опыт. Стоит завершить написание книги, как начнутся встречи, личные представления, лекции. Мне необходима практика. Необходимо -» - и все с торжествующей улыбкой в адрес женщины, - «больше, чем выслушивание одним человеком, моя дорогая. Лишь подумай, на что это будет похоже, Бетс. Кембридж, Оксфорд, Гарвард, Сорбонна. Тебе по душе придется Массачусетс? Как насчет Франции?» «Сердце Берни снова доставляет ему неприятности, Мальк», - проронила Бетси, проводя пальцем вверх по дверному косяку. «Серьезно, сейчас?» - радостно отреагировал Малькольм. «Бедный старый Берни. Бедный парень, Бетс». Разумеется, проблема Берни подлежит разрешению и взятию в руки. Но Малькольм находился в курсе того, что Бетси Перримен была готова к вызову. После приятных воспоминаний о недавнем сексе и недорогого шампанского, она как-то сделала признание. Каждый из ее четырех браков являлся ступенькой вперед и вверх от ему предшествовавшего. Не нужно было иметь чертовски много мозгов для понимания, - выход из союза с вдохновенным пьянчугой, не важно, насколько вежливым, - в отношения со школьным учителем, намеренным приоткрыть кусочек средневековой истории, что поставила бы на уши целую страну, считался шагом в верном направлении. Значит, Бетси определенно решит все с Берни. Просто это вопрос времени. Развод, конечно же, даже не рассматривался. Малькольм удостоверился, что Бетси поняла это, тогда как он оказался отчаянно, безумно голоден, и как это только еще можно назвать, по жизни с ней. Кузинс больше не просил бы ее приходить к нему в нынешних нищенских обстоятельствах, как не ожидал бы от принцессы королевской крови, чтобы та приняла жизнь в качестве сидения в постели на южном берегу Темзы. И не только не просил бы, он не позволил бы Бетси подобного поступка. Бетси, - его возлюбленная, - заслуживала настолько большего, нежели то, что Мальк мог дать ей в состоянии, в котором находился. Но, когда его корабль войдет в гавань, Бетси, дорогая... Или, если, прости, Господи, что-то когда-нибудь произойдет с Берни…Кузинс надеялся, что этого было достаточно для разжигания огня внутри губчатой серой массы, считавшейся мозгом Бетси. Он не испытывал вины при мысли о смерти Берни Перримена. Да, они были знакомы с детства, будучи сыновьями с ранних лет друживших матерей. Но по окончании подросткового возраста их пути разошлись. Несчастный Берни потерпел неудачу, достойно сдав на высшем уровне лишь один экзамен, и это обрекло его на жизнь в границах семейной фермы, тогда как Малькольм поступил в университет. А после…разные уровни образования повлияли на способность одного взаимодействовать с другими, некогда менее просвещенными товарищами, и разве могло произойти иначе? Помимо прочего, когда Малькольм вернулся из университета, то смог заметить, - его старый друг продал дьяволу из бутылки Блэк Буш, и какой оказался смысл возобновлять близкое общение с самым прославленным в родных местах пьянчугой? Кузинсу до сих пор приятно было думать, что ему хоть чуточку, но жаль Берни Перримена. Много лет подряд он раз в месяц заходил в фермерский домик – под покровом темноты, само собой, - сыграть с бывшим другом в шахматы и послушать хмельные размышления об их детстве и о том, что могло бы случиться. Что оказалось, как Малькольм впервые обнаружил, вопросом Наследства, как называл это Берни. Что было вкладом, которому Кузинс отдал последние два года собственной жизни, перепихиваясь с супругой Берни, в надежде наложить на него руки. У Бетси с Берни детей не имелось. Берни представлял собой последнего отпрыска рода. Наследству долженствовало перейти к Бетси. А той – отдать его Малькольму. Чего последняя еще не знала. Но довольно скоро ей это предстояло. Малькольм улыбнулся, подумав, как наследство Берни продвинет его карьеру. В течение почти десяти лет он яростно писал то, чему дал прозвище «Дикон Освобожденный», - лично исполняемое очищение доброго имени Ричарда Третьего. Как только наследство попадет к Кузинсу, его будущее станет обеспечено. Сворачивая к полю Босуорта и ожидающим там австралийским рикардианцам, Малькольм процитировал первую строчку предпоследней главы своего непревзойденного труда. «Именно из-за предполагаемого исчезновения Эдварда, Незаконнорожденного лорда, графа Пембрука и Марча, и Ричарда, герцога Йорка, историки повели традицию полагаться на источники, загрязненные их же своекорыстием». «Господи, написано чудесно», - подумал Малькольм. И приятнее всего, что это была правда. Туристический автобус уже был там, когда Малькольм с ревом въехал на парковку для машин рядом с Босуортским полем. Пассажиры беспорядочно высадились. Как выяснилось, все оказались дамами, причем угнетающе зрелых лет. Они столпились в дрожащую кучку, создавая впечатление овец, выброшенных на землю штормовой силой дующего сейчас ветра. Пока Малькольм выходил из автомобиля, из среды прибывших отделилась одна из экскурсанток и зашагала по направлению к нему. Приближающаяся обладала крепким телосложением и заметной молодостью, по сравнению с остальными. Кузинс воодушевился надеждой таким образом облегчить себе задачу, прибегнув к нескольким солидным приемам обволакивания обаянием. Но затем он заметил ее коротко стриженные волосы, слоновьи ляжки и тяжелые икры…не говоря о планшете, засунутом в процессе пути под мышку. Несчастная лесбиянка, выведшая группу на охоту за свежей кровью, - пришло в голову Малькольму. Господи, что за смертоносное сочетание! Однако, Кузинс просиял в адрес дамы обворожительной улыбкой. «Простите», - пропел он. «Проклятые транспортные сложности». «Посмотрите сюда, приятель», - заговорила она на безошибочно узнаваемом неблагозвучном наречии с целиком тянущимися -С, превращающимися в тянущиеся -И жителя другого полушария, - «когда гражданин Великобритании платит за экскурсию, назначенную на полдень, он предполагает, что эта чертова экскурсия начнется в полдень. Поэтому, почему вы опоздали? Христос, здесь на воздухе, словно в Сибири. Мы можем погибнуть на таком сквозняке. Иисусе, давайте приступим». Дама повернулась на пятке и махнула своим подопечным в направлении границы автомобильной парковки, где тропинка начала пробивать себе след вокруг поля сражения. Малькольм решился наверстать упущенное. Его чаевые повисли на честном слове, значит, следовало замаскировать опоздание ослепительным представлением накопленных знаний. «Да, да», - ответил он с напускной веселостью, стоило лишь подойти к даме. «Невероятно, что вы могли упомянуть о Сибири, мисс..?» «Следке», - представилась та, и выражение ее лица придало Малькольму храбрости отреагировать на названное имя. «Ах. Да. Мисс Следке. Разумеется. Как я уже говорил, невероятно, что вы могли упомянуть Сибирь, так как в этой части Англии мы находимся на самой высокой точке над уровнем моря по сравнению с западным Уралом. Потому и температурный режим у нас скорее московский. Вообразите, на что была похожа окружающая нас среда в пятнадцатом веке, когда-» «Мы приехали не за метеорологическими разъяснениями», - рявкнула мисс Следке. «Начинайте, пока мои дамы не застудили себе задницы». Ее дамы захихикали и прижались друг к другу, спасаясь от ветра. У них были сморщенные, словно высушенные яблоки, восьмидесятилетние лица, и взирали они на Следке с преданностью детей, которые наблюдают, как родители принимают всех приходящих и без церемоний тех костерят. «Да, хорошо», - ответил Малькольм. «Погода – главная причина, почему зимой поле сражения не доступно для посетителей. Для вашей группы мы сделали исключение, ведь она состоит из наших собратьев – рикардианцев. Когда коллеги-рикардианцы просят показать им Босуорт, мы с удовольствием их принимаем. Уверен, вы согласитесь, - это лучший способ увидеть, что правда выходит на передний план». «Что за чертову ерунду вы несете?» - спросила Следке. «Кто собратья? Кто коллеги?» Что должно было подсказать Малькольму, - экскурсия пройдет не так гладко, как он надеялся. «Рикардианцы», - ответил Кузинс и равно ослепительно улыбнулся пожилым дамам, окружившим мисс Следке. «Непоколебимо уверенные в невиновности Ричарда Третьего». Следке взглянула на Малькольма так, словно у того выросли крылья. «Что? Вы видите Граждан Великобритании, Романистов Великобритании, приятель. Джейн чертова Эйр, мистер пламенный Рочестер, Хитклиф и Кэтти, Максим де Уинтер. Габриэль Оук. Любовь в день битвы. Мы намерены увидеть, что наши денежные взносы окупаются. Договорились?» Их деньги, вот, вокруг чего все крутилось. То, что группа заплатила, стало причиной, почему Малькольм в первую очередь отправился сюда. Но, Иисусе, подумал он, но догадывались ли эти Искатели Романов хотя бы на секунду, где они очутились? Знали ли экскурсанты, или им было безразлично, что менее, чем в миле от места, где стояла группа, встретился со своей судьбой последний убитый в вооруженном сражении король? Что он вытянул подобный жребий из-за смуты, коварства и предательства? По-видимому, нет. Они приехали не служить Ричарду поддержкой. Дамы прибыли потому, что это являлось частью готовой программы. Любовь Задумчивая, Любовь Безнадежная и Любовь Верная уже вычеркнуты из списка. А теперь Малькольм на скорую руку придумывал, как приготовить для них вариант Любви Смертоносной, что вынудил бы гостей отдать к концу вечера несколько фунтов. Ладно, замечательно. Он прекрасно может с этим справиться. Малькольм не думал о Бетси, пока не остановился у первого указателя на дороге, демонстрировавшего первоначальную позицию в бою короля Ричарда. Пока его подопечные делали снимки стяга с Белым Вепрем, хлеставшим на ледяном ветру, держась на древке, обозначавшем палаточный лагерь монарха, Кузинс бросил взгляд через их плечи на ветхие домишки Фермы Поющего Ветра, виднеющиеся на вершине следующего холма. Ему оказались заметны дом и на дворе - машина Бетси. Об остальном, можно надеяться, легко было догадаться. Берни не заметит, что жена отсутствовала три с половиной часа, приобретая на Босуортском рынке набор рубленого мяса. Кроме того, была почти половина первого, и нет сомнений, что он сидел, как обычно, за письменным столом, стараясь собрать еще одну из своих моделей Формулы 1. Кусочки, наверняка, рассыпаны перед ним, а Берни, может статься, уже успел приклеить к машине следующий по порядку, прежде чем его опять начало трясти, и другу пришлось ради успокоения выпить рюмочку «Черного Куста». Одна рюмочка виски приведет ко второй, пока Берни не окажется чересчур пьян, чтобы управиться даже с тюбиком клея. Существовали хорошие шансы, что Берни уже закончил с моделью машины. Была суббота, и он предполагал поработать в церкви святого Якова, готовясь к воскресной службе. Но бедный старина Берни даже не представлял, что сейчас за день, пока не вернулась Бетси, стукнув массой рубленого мяса по столу рядом с его ухом и вырвав мужа из хмельной дремы. Когда его голова дернулась, Бетси увидела на коже оттиск названия машины и, разумеется, испытала отвращение. В мыслях еще были свежи воспоминания о Малькольме, и она ощущала несправедливость своего положения. «Ты уже заходил в храм?» - спросила Бетси Берни. Это являлось его работой, так как ни один из Перрименов не занимался обработкой семейных земель на протяжении, по меньшей мере, восьми поколений. «Берни, отец Нотон не такой, как остальные. Он не готов мириться с тобой, только потому, что ты Перримен, понимаешь же. Сегодня тебе нужно приглядеть за храмом и кладбищем. И время заняться этим уже настало». Берни никогда не был воинствующим пьянчугой, и не превратился в такового теперь. Он ответил: «Уже иду, мамочка. Но меня мучает чудовищная жажда. В горле - словно песчаный карьер, мамулечка». И он улыбнулся ей той же приветливой улыбкой, что завоевала сердце Бетси при их встрече в Блекпуле. Эта улыбка напомнила его жене о долге, как бы не утешал ее раньше Малькольм. Ощущение долга было прекрасно, ибо последнее, чего хотел от Бетси Перримен Малькольм Кузинс – забвение своей ответственности. Бетси спросила мужа, принимал ли он лекарство, и, так как Берни Перримен никогда ничего не делал, - за исключением наливания себе Блек Буш (Черного Куста), - без дюжины предварительных напоминаний, ответ последовал отрицательный. Бетси пришлось найти таблетки и вытрясти в ладонь их необходимую дозу. Берни послушно взял медикаменты, после чего, шатаясь, покинул дом, как обычно, без куртки, и направился выполнять свои обязанности в церковь Святого Якова. Бетси окликнула его и потребовала захватить куртку, но Берни от совета отмахнулся. Она уже хотела крикнуть: «Берни! Ты же до смерти простудишься-», но потом поймала себя на внезапно возникшей в голове мысли. Смерть Берни, в конце концов, являлась тем, в чем Бетси нуждалась, чтобы соединиться с ее Любимым. Таким образом, взгляд женщины упал на оставшийся в руке флакончик с таблетками, на ярлыке которого она прочла: Дигитоксин. Не превышайте дозы из одной таблетки в день без консультации с врачом. Вероятно, в тот же момент Бетси также вспомнила и разговор с доктором: «Это все равно, что наперстянка. Вы слышали о ней. Передозировка убьет его, миссис Перримен, поэтому вам следует быть бдительной и следить, чтобы ваш муж никогда не принимал больше одной таблетки». Больше одной таблетки – звучало в ушах. В памяти еще был свеж утренний моцион с Малькольмом. Бетси вытряхнула из флакончика таблетку и внимательно на нее посмотрела. Постепенно она стала размышлять о способе, способном мягко устроить в будущем все по своим местам. Малькольм счастливо отвернулся от фермерского дома к перспективным для него рикардианкам. Все шло в соответствии с планом. «С этого места», - поведал Малькольм еще нетерпеливым, однако уже пожилым слушательницам, ищущим Любовь на поле Брани, «мы можем видеть на северо-востоке село Саттон-Чейни». Все головы обратились в одну сторону. Пусть они отморозили себе нервы в ветхих крестцовых сплетениях, но, по меньшей мере, были группой отзывчивой. За исключением Следке, которая, если крестцовое сплетение у нее наличествовало, несомненно, упаковывала его в длинное нижнее белье. Выражение лица дамы спровоцировало Малькольма создать из сражения при Босуорте настоящий роман. Очень хорошо, - пронеслось в его голове, и он поднял метафорическую перчатку. Будет Роман. А еще кусок истории, который перевернет им жизни. Может статься, эта группа престарелых австралиек и не принадлежала к племени рикардианцев, когда только приехала на Босуортское поле, но, покидая его, будь они прокляты, превратится в команду новообращенных. Старушки вернутся в свою Задницу Мира и расскажут внукам, что это Малькольм Кузинс – тот самый Малькольм Кузинс, - подчеркнут они, - первым просветил их о великой несправедливости, исказившей память о достойном короле. «В селе Саттон Чейни, в храме Святого Якова, молился в ночь накануне сражения король Ричард», - поделился со слушательницами Кузинс. «Вообразите, на что была похожа та ночь». Тут он механически перешел на режим пилота. Малькольм сотню раз рассказывал эту историю, когда работал специальным гидом для групп, которые посещали Босуортское поле. Все, что было нужно и совсем не представляло проблемы, - выдавить из нее романтические особенности. Силы короля – 12 тысяч человек – разместились на вершине Амбьон Хилл, где стояли сейчас Малькольм Кузинс и команда дрожащих от холода новых рикардианок. Монарх знал, - его судьба решится утром, - он или продолжит править как Ричард Третий, или корона окажется отвоевана и передана выскочке, большую часть жизни провлачившему на континенте, спрятанным в безопасности и взращенным людьми, давно честолюбиво жаждавшими уничтожить династию Йорков. Ричард ясно понимал, - его жребий лежит в руках у братьев Стенли – сэра Уильяма и Томаса, лорда Стенли. Они прибыли на поле Босуорта с большим войском и расположились на севере, не так далеко от короля, но также, угрожающе, совсем не далеко от его опасного противника, Генри Тюдора, графа Ричмонда. Тюдор приходился лорду Стенли пасынком. Чтобы обеспечить верность его отца, король Ричард захватил в заложники одного из родных сыновей лорда Стенли, сделав жизнь молодого человека залогом, если вдруг родитель предаст помазанного властелина Англии, присоединившись в грядущей битве к армии Тюдора. Как бы то ни было, Стенли вытащили коварный билет и проявили себя верными ничему более, чем собственной выгоде. Имея Джорджа Стенли в заложниках, или нет, монарху следовало знать, насколько велика опасность доверить сохранность трона нестабильным вельможам, чья преданность своим интересам оказалась их самым выдающимся качеством. В ночь накануне сражения Ричард видел, - Стенли разбили лагерь на севере, в направлении Босуортского рынка. Он отправил посланника напомнить им, что Джордж Стенли продолжает оставаться в заложниках, и, так как удерживается юноша конкретно у короля, то самым мудрым решением будет выступить утром на стороне монарха. Ричард проявлял неудержимость. Ричард проявлял крайнюю степень усталости. Потеряв в ходе краткого правления сначала сына и наследника, а затем и жену, он столкнулся с вероломством когда-то близких друзей, и могли ли возникнуть сомнения, что король задавался вопросом, пусть и мимолетно, сколько осталось еще продолжать в том же духе? Будучи воспитан в рамках современных ему религиозных представлений, монарх также, несомненно, знал, что отчаяние считается страшным грехом. Приняв данную аксиому, можно ли колебаться, решая загадку, какую линию поведения выбрал Ричард в ночь перед битвой? Малькольм обвел свою группу взглядом. Да, тут можно было отыскать одну или даже две довольно затуманенных пары глаз. В овдовевшем короле, утратившем не только супругу, но еще и наследника и находившимся в считанных часах от прощания уже с жизнью, они узрели неотъемлемые от Романтики качества. Кузинс обратил победоносный взор на Следке. Выражение ее лица говорило ему не испытывать удачу. Но это совершенно не удача, хотел бы ответить Малькольм. Это Вещающая Истину Великая Романтика. Ветер разогнался и скинул еще три или четыре градуса температуры, однако, небольшая компания престарелых австралиек успела попасть в плен той августовской ночи 1485 года. В ночь перед сражением, сказал им Малькольм, понимая, что, если проиграет, то встретит смерть, Ричард захотел исповедоваться. Исторические данные извещают нас, что среди сил короля не находилось ни местного, ни армейского священника, поэтому не оказалось места более подходящего, чтобы отыскать исповедника, чем церковь Святого Якова. Когда Ричард вошел, в храме царила тишина. В нефе горела обетная свеча или же лучина, но и только. Единственный звук в здании исходил от самого короля, направившегося от порога преклонить перед алтарем колени. Шуршал пышный камзол (из атласа на подкладке, - проинформировал Малькольм слушательниц, зная важность подробностей для одержимых Романтизмом), поскрипывала кожа на тяжелой подошве созданных для боя сапог, лязгали ножны, бряцали меч и кинжал, пока монарх- «Милосердие мое», - прощебетала романтичная новорикардианка. «Какой человек возьмет в церковь мечи и кинжалы?» Малькольм обаятельно улыбнулся. Он подумал: «Человек, имеющий в них чертовски насущную необходимость, сам ход вещей требовал парня, желающего вытащить клинок из камня», но ответил: «Разумеется, это необычно. Никто и не помыслит принести в храм оружие, верно? Но речь идет о ночи перед сражением. Везде были враги Ричарда. Ему не следовало выходить во тьму незащищенным». Был ли король в ту ночь в церкви в короне, никто не в силах сказать, продолжил Малькольм. Но если в храме обнаружился священник, чтобы выслушать исповедь, он же предоставил Ричарда его молитвам, сразу, как дал ему отпущение грехов. И там, во мраке, озаренном лишь крошечной лучиной в нефе, монарх пришел к миру с Господом и приготовился к встрече с участью, обещанной следующим днем – днем битвы. Малькольм обвел слушательниц взглядом, изучая их реакцию и степень внимательности. Они целиком были с ним. Кузинс надеялся, что дамы размышляют, сколько дать на чай после отважного представления на до смерти пронизывающем ветру. Как только молитвы закончились, поведал Малькольм, король достал из ножен меч и кинжал, положил их на шершавую деревянную скамью и сел рядом. Там, в церкви, Ричард преисполнился намерением уничтожить Генри Тюдора, коль скоро выскочка сможет одержать завтра победу. Ибо монарх знал, в его руках был, был всегда, занесенный над головой самозванца хлыст. Этот хлыст находился в руках у Ричарда, как у доказавшего свои достоинства полководца, одерживающего исключительно победы. Даже на краю гибели он продолжит держать его, как единственное средство сразить узурпатора. «О, Господи», - прошептала восхищенно одна из слушательниц. Да, внимающие Малькольму дамы до косточек прониклись Романтизмом Момента. Слава Богу. Ричард, продолжил рассказывать Кузинс, не пребывал в неведении относительно переговоров между Генри Тюдором и Елизаветой Вудвилл, вдовой его брата Эдварда Четвертого и матерью двух юных принцев, которых он ранее поместил в лондонский Тауэр. «Принцы из Тауэра», - отметил еще один голос. «Те два маленьких мальчика, которые-» «Те самые», - торжественно произнес Малькольм. «Родные племянники Ричарда». Король должен был знать, говоря начистоту, о склонности родственницы намазывать хлеб маслом не только с двух сторон, но и еще внушительно вдоль корочки. Елизавета Вудвилл пообещала Тюдору, если он завладеет короной Англии, руку своей старшей дочери. Но если Тюдор добьется утром короны Англии, Ричард также понимал, что любой мужчина, любая женщина и любой ребенок, в чьих жилах течет хоть капля крови Йорков, окажется в серьезной опасности радикального уничтожения, как потенциальный претендент на трон. А в эту общность входили и дети Елизаветы Вудвилл. Сам Ричард правил по праву наследования и по закону. Происходя по прямой линии – и, что более важно, по законной, - от Эдварда Третьего, он взошел на престол после смерти брата Эдварда Четвертого и обнаружения безнравственной тайной помолвки того с другой женщиной задолго до заключения брака с Елизаветой Вудвилл. Помолвка была оглашена перед лицом епископа в церкви. Таким образом, это имело тот же результат, что и пышная свадьба со всеми приличествующими церемониями на глазах у тысячи зрителей. Данный шаг однозначно превратил позднее заключенный Эдвардом союз с Елизаветой Вудвилл в двоеженство, одновременно сделав всех детей от него незаконнорожденными. Генри Тюдор понимал, что дети Эдварда объявлены незаконнороженными актом Парламента. Также он должен был понимать, что, выйдя из столкновения с Ричардом Третьим победителем, не подкрепит хрупкие претензии на английский трон союзом с появившейся на свет вне брака дочерью покойного короля. Поэтому, следовало предпринять что-то в отношении ее незаконнорожденности. Король Ричард решил это, стоило ему услышать новости об обете Тюдора жениться на девушке. Он также знал, что возвращение прав Елизавете Йорк станет и возвращением их всем ее сестрам…и братьям. Нельзя объявить старшего ребенка покойного короля законным, оставив в то же время остальных отпрысков бесправными. Малькольм сделал в рассказе полную значения остановку. Он ждал, чтобы увидеть, осознали ли намек собравшиеся вокруг него пылкие Романтики. Те улыбнулись, кивнули и восхищенно посмотрели на лектора, однако, никто ничего не сказал. Малькольму пришлось самому разжевывать брошенную им затравку. «Ее братьям», - повторил он терпеливо и медленно, чтобы удостовериться, - аудитория впитала каждую романтичную деталь. «Если Генри Тюдор вернул бы Елизавете Йорк права для последующего с ней брака, то равным образом он бы вернул права и ее братьям. После такого шага старший из мальчиков -» «Помилуйте», - пропела одна из слушательниц. «После смерти Ричарда он стал бы настоящим королем». Благослови тебя Бог, дитя мое, - подумал Малькольм. «Это», - воскликнул он – «точно в яблочко!» «Взгляни сюда, парень», - прервала Кузинса Следке, словно в глинистых пределах глубин ее мозга вспыхнул некий свет. «Я слышала эту историю, и Ричард сам убил тех мелких зануд, пока они были в Тауэре». Еще одна рыбка, заглотившая наживку Тюдора, - понял Малькольм. Прошло уже пятьсот лет, а уэльский выскочка-интриган продолжает успешно их наматывать. Он едва мог дождаться дня, когда выйдет его книга, и история Ричарда объявит о себе, восторжествовав над софистикой Тюдора. Кузинс являл собой истинное Терпение, пока объяснял. Принцы из Тауэра – два сына Эдварда Четвертого – действительно долго считались убитыми своим дядей Ричардом Третьим, чтобы тем самым укрепить его положение в роли короля. Но не существовало никакого смысла в каком-либо убийстве, ведь Ричард стал монархом, основываясь на парламентском акте, поэтому мотива для преступления у него не было. Так как у Ричарда не имелось прямого наследника, - родной сын умер, о чем вы слышали несколько минут назад, каким мог оказаться лучший выход для обеспечения продолжения правления Йорков на троне Англии, если не признание обоих принцев законнорожденными…после его собственной смерти? Подобное признание могло состояться лишь с помощью изданного на эту тему папского декрета, но двух посланцев в Рим отправил Ричард. Зачем было заставлять преодолевать такое расстояние, если, не добиваясь узаконения прав мальчиков, которые пострадали от распутного поведения их отца? «Действительно, слухи о смерти мальчиков ходили». Малькольм старался, чтобы его интонация звучала как можно мягче. «Но эти слухи, что довольно интересно, не показывались в дневном свете до вторжения в Англию Генри Тюдора. Он хотел стать королем, но прав на трон не имел. Поэтому Тюдору следовало опорочить доброе имя правящего монарха. Существовал ли для этого путь более эффективный, чем распространение известий, что принцы, покинувшие Тауэр, - на самом деле мертвы? Но вот какой вопрос я желаю вам задать, дамы: Если они мертвы не были?» По группе пробежал оценивающий шепот. Малькольм услышал, как одна из старушек добавила: «А у него еще и глаза красивые», и обратил взгляд на звук голоса. Дама была похожа на его собственную бабушку. Также она создавала впечатление состоятельности. Кузинс увеличил воздействие своего обаяния. «Что если оба мальчика оказались перевезены из Тауэра лично Ричардом и отправлены им в безопасное место, дабы противодействовать тем самым возможному мятежу? При победе на поле Босуорта Генри Тюдора, ребятам начала бы угрожать серьезная опасность, и король Ричард знал это. Тюдор был помолвлен с их сестрой. Чтобы жениться на ней, ему следовало объявить девушку законнорожденной. Данный шаг автоматически подтверждал и их законнорожденность. Это, в свою очередь, делало одного из парнишек – юного Эдварда – истинным и полноправным королем Англии. Для Тюдора единственным способом предотвратить подобное развитие событий становилось избавление от принцев. Кардинальное». Малькольм подождал немного, позволяя слушательницам переварить логику происходившего. Он заметил, что собрание седых голов обратилось к Саттон Чейни. Затем к долине на севере, где бился на флагштоке штандарт мятежных Стенли. Потом к гряде Амбион Хилл, на которой оживленно трепетал на безжалостном ветру Белый Вепрь Ричарда. Далее – вниз по склону, в направлении железнодорожного полотна, где некогда образовали скудную линию наемники Тюдора. Значительно превосходящие противника числом, холодным и огнестрельным вооружением, они ждали движения со стороны Стенли: вместе с королем Ричардом или же против него. Без братьев Стенли, соединяющих свой жребий со жребием Тюдора, день оказался бы прожит ими зря. Седые дамы явно были на его стороне, заметил Малькольм. Но перетянуть туда Следке оказалось не так легко. «Как мог бы Тюдор их убить, если из Тауэра мальчиков увезли?» Она принялась барабанить руками по кистям, без сомнения желая заехать ему по лицу. «Тюдор не убивал принцев», - приветливо ответил Малькольм, «хотя преступление вдоль и поперек испещрено отпечатками его маккиавелиевских пальцев. Нет. Он не был замешан прямо. Боюсь, картина немного грязнее. Мы можем продолжить наш путь и обсудить эту сложность, дамы?» «Симпатичный маленький бездельник», - прошептала одна из слушательниц. «Какая пышечка этот парень». Да, они находились полностью в руках. Малькольм почувствовал, как собственные таланты в искусстве соблазнения начинают его согревать. Кузинс знал, что Бетси наблюдает за ним из фермерского домика, из спальни на втором этаже, откуда ей открывался вид на поле сражения. Как могла она удержаться от этого, после их совместного утра. Бетси видела, как Малькольм проводит свою группку от одной точки до другой, отмечая, что старушки цепляются за каждое его слово, и подумала, как сама поступала также менее двух часов назад. Контраст между пьяным в стельку мужем и отважным возлюбленным мощной болью ударил в ее голову. Это заставило Бетси осознать, насколько впустую тратила она жизнь на Берни Перримена. Ей исполнилось, пронеслось воспоминание, уже сорок лет, жизнь находилась в точке расцвета. Бетси заслуживала лучшего, чем Берни. Ей был необходим человек, понимающий Божий замысел, когда тот создал первых мужчину и женщину. Господь взял ребро мужчины, правда же? Сделав так, он на все времена показал, что женщины и мужчины связаны друг с другом, женщины перенимают образ и подобие от своих мужчин, посвящая жизнь службе им, за что ожидают награды в виде покровительства и защиты превосходящей силы половины. Однако, Берни Перримен всегда видел лишь часть гармоничной женско-мужской сбалансированности. Она – Бетси – должна была служить ему, заботиться о нем, кормить и следить за его благополучием. Он – Берни – не должен был ничего делать. Ах, да, он совершал слабые попытки дать ей свободное пространство, если находился в настроении и мог сохранить его довольно долго. Но виски давно отняло у Берни когда-то существовавшую способность радовать женщину. Если сравнивать незначительные надобности Бетси и ответственность Берни в их принятии…о жизни вместе приходилось забыть. Малькольму нравилось думать о Бетси именно так: наверху в своей пустой спальне в фермерском домике, она подпитывает праведную обиду на мужа. От обиды женщина пришла к осознанию, что он, Малькольм Кузинс, и есть мужчина, ей необходимый. Она увидела, что все остальные отношения в ее жизни являлись лишь прологом к той связи, которая сейчас есть с ним. С Малькольмом, решила Бетси, они подходили друг другу совершенно во всех аспектах. Наблюдая за ним на поле сражения, она вспомнила их первую встречу, и огонь, запылавший между ними с первого дня, как Бетси начала работать в средней школе Глостера в качестве секретаря директора. Она вспомнила искру, проскочившую, когда Малькольм спросил: «Супруга Берни Перримена?» и откровенно восхитился ею. «Старик Берни скрывал от меня, а я-то считал, что мы делимся каждым секретом». Бетси вспомнила, как переспросила: «Вы знаете Берни?», продолжая наслаждаться блаженством недавно заключенного союза и еще не подозревая, что алкогольные пристрастия Берни надломят его способность заботиться о ней. Также хорошо Бетси запомнила ответ Малькольма. «Знал на протяжении долгих лет. Мы вместе выросли, вместе пошли в школу, вместе проводили каникулы, бродя по сельской местности. У нас даже первая близость случилась с одной и той же женщиной», - и Бетси вспомнила улыбку Малькольма. «Поэтому, если на то пошло, можно сказать, что мы с ним почти братья по крови. Но я вижу, что здесь способно обнаружиться решительное препятствие нашим будущим взаимоотношениям. Бетси». И взгляд Малькольма задержал ее взгляд ровно настолько долго, чтобы она поняла, - недавнее счастье новобрачной и близко не стояло к тому жару, в который бросили Бетси его глаза. Из этой спальни на верхнем этаже она видела, что разошедшаяся по полю группа Малькольма состоит из женщин, и принялась волноваться. Расстояние от фермерского домика до Босуортского поля мешало рассмотреть очевидное, - древние слушательницы, как на подбор, одной ногой стояли в одной общей могиле. И мысли Бетси неизбежно устремились к возможностям, подразумеваемым текущими обстоятельствами. Что помешает одной из пришедших дам подпасть под обаяние, Малькольмом источаемое? Подобные мысли привели Бетси в отчаяние, чего Малькольм усердно добивался месяцами, шепча ей в самые нежные минуты: «О, Господи! Если бы я только знал, что это такое – быть с тобой. А теперь, желая тебя до последней клеточки…» Затем волосы Бетси окроплялись слезами, и начиналась агония откровений, полных вины и безнадежности, которые Малькольм испытывал всякий раз, попадая в восхитительные объятия супруги старого друга. «Дорогая моя Бетс, я не в состоянии вынести мысли о нанесении ему удара. Если бы ты развелась с Берни… Как я смогу жить, узнай он о моем предательстве нашей дружбы, особенно подобным способом?» Бетси вспомнила все это, находясь в спальне фермерского домика и прижимаясь пылающим лбом к холодной оконной раме. Утром они были вместе целых три часа, но она поняла, что проведенного тогда времени оказалось недостаточно. Его никогда не хватит, чтобы скрываться, как вошло у них в обычай, и принимать безразличный вид при встрече в глостерской средней школе. До тех пор, пока они не станут парой юридически, как уже стали духовно, мысленно, эмоционально и физически, умиротворенности Бетси не найти. Однако, между ней и ее счастьем стоял Берни, подумала она. Берни Перримен, притягивающийся к алкоголю демоном страха перед врожденной ненормальностью, забравшей его деда, отца и обоих братьев, прежде чем им исполнилось 45 лет, а теперь выдвигающей претензии и на него. «Слабое сердце», - уверенно сказал жене Берни, и принялся использовать в качестве объяснения для всего, что сделал и что не сделал в течение последних 30 лет. «Оно не качает кровь так, как следует. Когда должен происходить удар, вместо него раздается слабое трепетание. Приходится быть осторожным и принимать таблетки». Но если Бетси не напоминала мужу принять его ежедневную дозу таблеток, он был склонен вовсе забыть о них, не говоря о причине для приема. Складывалось впечатление, словно Берни Перримен мечтал о смерти. Словно он только ждал подходящего момента, чтобы освободить ее. И стоит ей освободиться, подумала Бетси, как она превратится в обладательницу Наследия. А уже вышеупомянутое Наследие окажется ключом к общему будущему с Малькольмом. Потому как, заполучив Наследие, они смогут пожениться, и Малькольм оставит свою плохо оплачиваемую работу в глостерской средней школе. Удовлетворенный проводимым исследованием, написанием книги и лекциями, он преисполнится благодарностью к Бетси, сделавшей подобный образ жизни доступным, и, из благодарности станет с жаром принимать и обеспечивать все ее нужды. Что было бы, решила Бетси, абсолютно должным развитием событий. Малькольм подсчитывал чаевые от утренней работы в пабе «Плантагенет» в Саттон Чейни. Он выложился целиком, но австралийские старушки проявили себя жуткими скрягами. Кузинс получил 40 фунтов стерлингов за экскурсию и лекцию, что являлось чудовищно дешево, памятуя о глубине изложенной им информации, плюс 25 фунтов стерлингов на чай. Хвала Господу за монеты, достоинством в фунт, заключил Малькольм угрюмо. Без них эти скупые древние грязнули, вероятно, не расстались бы с суммой более 50 пенсов с носа. Малькольм уже убирал деньги в карман, когда дверь паба отворилась, и по помещению просвистел порыв ледяного воздуха. Языки от находящегося поблизости огня подпрыгнули. Золу из камина выбросило на плиту под очагом. Кузинс поднял взгляд. В паб, пьяно шатаясь, вошел одетый лишь в ковбойские сапоги, голубые джинсы и футболку с надписью Team Ferrari Берни Перримен. Малькольм попытался исчезнуть из обозрения, но это оказалось невозможным. После продолжительного пребывания на ветру на Босуортском поле необходимость в тепле так и тянула его к огню от поленьев бука. Что прямо выводило Кузинса на глаза Берни. «Малки!» - радостно воскликнул Берни и продолжил, как делал всегда, когда бы им не довелось встретиться. «Малки, старый приятель! Как насчет партии в шахматы? Мне не хватало наших поединков, действительно не хватало». Он поежился и стал колотить ладонями по предплечьям. Губы были практически синими. «Мерзкий бутер. Да оттуда еще и сквозит. Плесни мне Blackie», - подозвал Берни официанта. «Налей двойную порцию, причем вдвое быстрее». Он ухмыльнулся и плюхнулся на стул за столом Малькольма. «Вот. Как дела с будущей книгой, Малки? Название придумал? Нашел издателя?» Берни хихикнул. Малькольм выбросил из мыслей всю вину, которую испытывал от факта, что усердно радует жену этого пьянчуги, как только его возрастное тело готово принять бросаемый той вызов. Берни Перримен заслуживал стать рогоносцем, это было наказанием за мучения, доставляемые им Кузинсу в течение последних десяти лет. «Все еще не пришел в себя после нашей последней игры?» Берни снова ухмыльнулся. Он пододвинул себе бокал с Black Bush (Черный куст), который опорожнил одним глотком. Перримен со всхлипом выпустил губами воздух. Он произнес: «Хорошо» и попросил еще порцию. «Итак, Малки, что там с полновесным рассказом? Ты добавил уже к нему внушительную часть? Ведь подобрать доказательства будет нелегко, разве нет, приятель?» Малькольм досчитал до 10. Берни уже держал в руках вторую порцию двойного виски. Она отправилась вслед за первой. «Я создаю тебе проблемы на пустом месте», - сказал Берни, внезапно раскаявшись, как делают все пьянчуги. «Ты ни разу меня не расстраивал, не считая дней экзаменов на получение среднего образования, разумеется, и мне следует ответить тебе добром. Желаю тебе всего наилучшего. Просто события никогда не развиваются, как ты от них того ожидаешь, правда?» Что, как подумал Малькольм, являлось чертовым общим местом. События, как Берни привык их называть, развивались совсем не в пользу Ричарда в то роковое утро на Босуортском поле. Граф Нортумберленд его оставил, Стенли выступили и предали короля, таким образом, неопытный выскочка, не имевший ни навыков, ни отваги, чтобы лично встретиться с монархом в решительной схватке, превратился в героя дня. «Так расскажи свою теорию Берни еще раз. Мне нравится эта история, честно, честно. Просто хочется, чтобы нашелся способ для тебя доказать ее. Это твое создание – будущая книга. Как долго ты трудился над рукописью?» Берни стукнул внутреннюю поверхность бокала с виски грязным пальцем и вылизал остаток. Он вытер рот тыльной стороной ладони. Утром Перримен не брился. Да и не мылся уже несколько дней подряд. На мгновение Малькольм почти пожалел Бетси, вынужденную жить с этим отвратительным человеком в одном доме. «Я дошел до Елизаветы Йорк», - произнес Малькольм настолько вежливо, насколько мог, учитывая испытываемую к Берни антипатию. «Дочери Эдварда Четвертого. Будущей супруги короля Англии». Берни улыбнулся, продемонстрировав серьезно нуждающиеся в чистке зубы. «Да, я постоянно забываю эту птицу, Малки. Почему так, как думаешь?» Потому что все регулярно забывают о Елизавете, мысленно заметил Малькольм. Старшая дочь Эдварда Четвертого, она большей частью воспринималась в истории как сноска, в качестве старшей сестры принцев из Тауэра и послушной дочери Елизаветы Вудвилл, пешки в серьезной политической игре, позже жены того Тюдора, что назывался узурпатором Генрихом Седьмым. Ее задачей было вынашивать семена будущей династии, поставлять наследников и затем раствориться во мраке. Но она была женщиной, наполовину принадлежащей к семье Вудвиллов, с текущей в ее венах густой кровью этого склонного к интригам и честолюбивого клана. Елизавета жаждала стать королевой Англии, подобно своей матери, еще прежде чем прошла через коронацию. В семнадцатом столетии сэр Джордж Бак внес в свою «Историю жизни и правления Ричарда Третьего» письмо юной Елизаветы. В нем девушка просила герцога Норфолка исполнить роль посредника между ней и королем Ричардом относительно их брака, сказав тому, что принадлежит монарху сердцем и мыслями. Она отличалась той же жестокостью, что и ее родители, что вытекало из времени написания письма к Норфолку, когда супруга Ричарда, королева Анна, продолжала оставаться в живых. Юной Елизавете пришлось покинуть Лондон и отправиться в Йоркшир, что объяснялось проблемой безопасности накануне вторжения Генри Тюдора. Там она остановилась в Шериф Хаттоне, крепости, находящейся глубоко в сельской местности, где верность королю Ричарду являлось одной из основ бытия. В Йоркшире Елизавета находилась под надежной защитой, не упоминая об ее охране. Такой же заботой были окружены и сестры девушки. «Все еще горишь чувствами к Лиззи?» - спросил, усмехаясь, Берни. «Как же ты привык обсуждать эту барышню» Малькольм подавил гнев, но не запретил себе молча проклинать собеседника и призывать на его голову вечные мучения. Берни испытывал глубокое отвращение к любому, кто пытался что-то совершить в своей жизни. Этот тип людей существовал, чтобы напомнить ему, в какой шлак превратилась его собственная. Должно быть, Берни что-то прочел на лице Малькольма, потому как, заказав третью порцию двойного виски, произнес: «Нет, нет, продолжим. Я просто шучу. Что ты вообще сегодня тут делаешь? Это тебя я видел на поле сражения, когда проезжал мимо?» Малькольм понял, - Берни знал, что это был он. Но, говоря о случившемся, Перримен напоминал им обоим о страсти Малькольма и о хватке, которой он ее держал. Господи, как же хотелось Кузинсу встать на стол и заорать: «Я сплю с женой этого идиота дважды в неделю, три или четыре раза радуя ее в течение встречи, если мне под силу. Когда это случилось впервые, они были женаты всего два месяца, а после нашего с ней знакомства прошло вообще только шесть дней». Но потеря таким образом контроля являлась именно тем, чего добивался от старого друга Малькольма Кузинса Берни Перримен, - часа расплаты за отказ однажды помочь приятелю Берни смошенничать с экзаменами на получение аттестата о среднем образовании. Этот человек обладал памятью слона и потрясающей злобой. Но и Малькольм ему не уступал. «Не знаю, Малки», - проронил Берни, качая головой, когда перед ним поставили его очередной бокал с виски. Перримен нетвердо потянулся к нему, бесцветный язык прошел по нижней губе. «Вряд ли выглядит нормальным, что эти парни согласились превратиться в отбивную из-за руки Лиззи. Даже не из-за ее братьев. Даже не ради того, чтобы сделать девушку королевой Англии. Со стороны постороннего наблюдателя, их и рядом с ней не видели, что, не так? Все это предположения, если ты спросишь у меня. Одни предположения и ни крупицы доказательства». Никогда, подумалось в тысячный раз Малькольму, никогда не доверяй пьянчуге твоих секретов или твоих мечтаний. «Это была Елизавета Йорк», - повторил он снова. «Окончательная ответственность лежит на ней». Шериф Хаттон находился на довольно доступном расстоянии от аббатств Риво, Жерво и Фаунтин. В те годы сокрытие людей в аббатствах, мужских и женских монастырях, на принадлежащих церкви землях – уже успело прирасти богатой традицией. Обычно на аскетичный образ жизни до конца дней соглашались женщины. Но два юных мальчика, переодетых в девушек-послушниц, тоже обрели бы там безопасность от рук Генри Тюдора, захвати он английский трон в процессе начатого завоевания. «Тюдор знал, что мальчики живы», - произнес Малькольм. «Когда он дал зарок жениться на Елизавете, он прекрасно понимал, что мальчики живы». Берни кивнул. «Бедные маленькие щеночки», - согласился он с наигранной грустью. «И бедный старик Ричард, принявший на себя вину. Как она добралась до них, Малки? Что ты думаешь? Считаешь, обстряпала дельце на пару с Тюдором?» «Она хотела стать королевой сильнее, нежели просто сестрой короля. Существовал лишь один способ заставить это произойти. А Генри в то время жену искал везде, хотя и торговался с Елизаветой Вудвилл. Девушка должна была знать о ходе событий, и о том, что он значил». Берни торжественно кивнул, словно пусть на половину фиги, но тревожился о случившемся более, чем пятьсот лет назад, августовской ночью и не далее двух сотен ярдов от паба, в котором они сидели. Он резко отодвинул третий бокал с двойным виски и хлопнул по желудку, подобно человеку, завершившему основательную трапезу. «Для завтрашнего дня в церкви все готово», - проинформировал Берни Малькольма. «Удивительно об этом размышлять, Малки. Перримены чинили и обновляли церковь Святого Якова на протяжении последних двух сотен лет. У нас сформировалась целая семейная династия. Что думаешь? Я бы сказал, это замечательно». Малькольм невозмутимо на него посмотрел. «В высшей степени замечательно, Берни», - ответил он. «Лишь вдумайся, как может различаться жизнь, если твой отец, твой дед и его дед до него являлись теми, кто подновлял церковь Святого Якова? Вероятно, мне надо было оказаться на твоем месте, а тебе – на моем. Что скажешь?» То, что Малькольм думал и сказал бы, не могло быть произнесено перед сидящим за столом напротив мужчиной. Сыграй уже в ящик, думал он. Сыграй, прежде чем я сам тебе помогу это сделать. «Хочешь быть со мной, дорогой?» - прошептала Бетси ему в увлажнившееся от ее губ ухо. Еще одна суббота. Еще один трехчасовой марафон, чтобы удовлетворить Бетси. Малькольм задавал себе вопрос, как же долго придется ему продолжать данный фарс. Он хотел попросить ее подвинуться, - эта женщина была способна вызвать клаустрофобию с большей эффективностью, нежели пластиковый чемодан, но в данной точке их взаимоотношений Малькольм знал, - демонстрация единения после любовных игр являлась важной для его окончательной цели. Она приравнивалась по значению к первоклассному результату, достигнутому меж простыней. Так как возраст Малькольма, его склонности и энергия сочетались, каждый раз снижая градус результата, тот нырнул к пышным бедрам Бетси и осознал мудрость, заключающуюся в позволении возлюбленной прильнуть, заворковать и обнимать столь долго, сколь можно было вытерпеть не заорав, пока берущий корни в первобытности акт между ними не завершился. «Мы - вместе», - проговорил Малькольм, поглаживая Бетси по волосам. На ощупь они напоминали проволоку, что было плодом слишком мощного обесцвечения и еще большего воздействия лака. «Пока ты не дашь понять, что опять хочешь уйти. А я испытаю необходимость в периоде восстановления после этого». Кузинс повернул голову и прижался губами к лбу Бетси. «Ты лишаешь меня сил, вот, в чем истина, дорогая Бетс. Ты относишься к числу женщин, которым будет достаточно лишь дюжины мужчин». Бетси хихикнула: «Тебе по душе подобное». «Не подобное. Ты. Любить тебя, хотеть и не иметь воли разлучиться». Иногда Малькольм взвешивал, в какие дебри его заносило в вещаемой для подруги галиматье. Словно простейшая часть мозга, сбереженная для соблазнения самок, переходила на автопилот, стоило Бетси прыгнуть к нему в постель. Бетси зарыла пальцы в обильную растительность у Малькольма на груди. Он уже не в первый раз задался вопросом, почему, когда мужчина лысеет, остальная часть его тела начинает покрываться волосами в учетверенном масштабе. «Я имею в виду, по-настоящему быть вместе, дорогой. Ты хочешь этого? Для нас двоих? Как сейчас? Навсегда? Хочешь больше всего остального на свете?» Единственная мысль оказалась словно заключена в бетон. Но Малькольм вместо ответа произнес: «Милая Бетс» и сделал над голосом усилие, заставив его должным образом задрожать. «Не надо. Пожалуйста. Мы не можем снова пройти через это». И резко привлек ее к себе, зная, что именно подобного жеста Бетси жаждет. Он спрятал лицо в ямке между плечом и шеей возлюбленной, дыша ртом. Так можно было избежать соприкосновения с вылитым за день Шалимаром, которым женщина привыкла умащать себя. Малькольм издал стонущие звуки, характерные для мужчины на грани. Господи, чего он не сделает ради короля Ричарда. «Я заходила в интернет», - прошептала Бетси, лаская пальцами его затылок. «В школьной библиотеке. Просидела там второй завтрак, что в четверг, что в пятницу, дорогой». Малькольм прекратил стонать, отыскивая в информации более глубокий смысл. «Действительно?» Он тянул время, покусывая мочку ее уха и ожидая еще материала для размышления. Тот явился в весьма туманном виде. «Малькольм, дорогой, ты любишь меня?» «Что ты подразумеваешь?» «И хочешь меня?» «Разве не очевидно?» «На веки вечные?» Чего бы это ни стоило, пронеслось у него в голове. И Малькольм совершил над собой невероятнейшие усилия, доказывая Бетси свои слова, хотя тело его к такой задаче готово не было. После, одеваясь, она заметила: «Я так удивилась, увидев все заявленные темы. Найти что-либо в сети нереально. Представь, Малькольм. Совсем ничего. Берни всю ночь будет играть в шахматы в пабе «Плантагенет», дорогой. Всю эту ночь». Малькольм нахмурил бровь, механически стараясь нащупать связь между данными двумя на поверхности не связанными вопросами. Бетси продолжила. «Ему не хватает ваших партий. Я говорю о Берни. Он постоянно хочет, чтобы ты пришел в ночь турнира и еще раз сыграл с ним, милый». Бетси похлопала по комоду, рядом с которым принялась поправлять свой макияж. «Ведь, как профессионал, он не играет. Просто использует шахматы в качестве крайнего извинения очередного похода в паб». Малькольм посмотрел не нее, его глаза сузились в ожидании сигнала. И Бетси сигнал подала. «Малькольм, дорогой, я тревожусь за Берни. Его бедное сердце однажды подведет. Этим вечером я иду с ним. Вероятно, мы и тебя там встретим? Малькольм, милый, ты любишь меня? Ты хочешь, чтобы мы были вместе больше всего на свете?» Кузинс заметил, что Бетси внимательно изучает его в зеркале, даже не отвлекаясь от восстановления параллельно ущерба, нанесенного ее макияжу. Она обвела губы, придав им форму изогнутого пчелиного жала. Прошлась по скулам румянами. Но все это время, не отрываясь, смотрела на Малькольма. «Даже больше жизни», - ответил он. И когда Бетси улыбнулась, Кузинс понял, что данный им ей ответ оказался правильным. Этим вечером в пабе «Плантагенет» Малькольм присоединился к шахматистам Саттон Чейни, постоянным членом общества которых когда-то являлся. Берни Перримен был рад увидеть его. Он оставил своего привычного соперника, семидесятилетнего старого Ангуса Фергюсона, пристрастившегося объяснять игрой в шахматы в пабе «Плантагенет» ту же слабость по отношению к спиртному, что и Берни, и привлек Малькольма к игре за столом в дымном углу заведения. Разумеется, Бетси оказалась права, - Берни больше пил, чем играл, а Блэк Буш (Черный куст) служил маслом для развития их разговора. Ибо Берни еще и беспрестанно болтал. Он переговаривался с Бетси, исполнявшей этим вечером для мужа обязанности официантки. С половины восьмого до половины одиннадцатого та перемещалась из бара и обратно, принося один двойной Блэк Буш за другим и предостерегающе повторяя: «Ты слишком много пьешь» и «Берни, это- последний бокал». Но тот с завидной ловкостью ухитрялся уболтать ее с помощью фразы: «Еще один - только горло промочить, мамочка», хлопая жену по заду, подмигивая Малькольму и громко шепча, что намеревается сделать с ней, как только приведет домой. Кузинс уже готов был подумать, что абсолютно неправильно расшифровал адресованное ему Бетси скрытое сообщение, сделанное в постели тем утром, когда она, в конце концов, решилась на действия. Пробило половину одиннадцатого, до момента, когда Джордж-трактирщик обычно собирал последние заказы, остался час. Паб был переполнен, и Малькольм вполне мог пропустить маневры Бетси, хотя он даже не предчувствовал, что этим вечером или ночью способно случиться некое происшествие. Пока Берни кивал на шахматную доску, дольше вечности раздумывая над следующим ходом, Бетси отправилась в бар за очередным «двойным Блэки». Сделав это, ей пришлось пробивать себе дорогу сквозь сборище Лучников Саттон Чейни, Старост Церкви, женскую группу поддержки из Дадлингтона и кучку подростков, нацеленных на выигрыш у игрального автомата. Она задержалась, вступив в беседу с лысеющей дамой, как казалось, восхитившейся волосами Бетси с той долей искусственного воодушевления, какую женщины имеют привычку приберегать для своей сестры, особенно ими ненавидимой. И пока они болтали, Малькольм увидел, что Бетси освободила флакон с лекарством, бросив его в предназначающийся Берни бокал. Кузинс был поражен легкостью, с которой возлюбленная совершила это. В голову пришло что, должно быть, Бетси отрабатывала движение на протяжении нескольких дней. Она стала настолько опытной, что проделала операцию одной рукой, одновременно болтая. Скользящим движением Бетси достала из рукава свитера флакон, открыла его, высыпала содержимое и вернула обратно в кармашек свитера. Затем она завершила разговор и продолжила путь. И никто, кроме Малькольма, не понял, - Бетси совершала нечто серьезнее, нежели просто несла следующую порцию виски мужу. Когда она поставила бокал перед Берни, Кузинс взглянул на нее с заново зародившимся уважением. Он был рад, что не сам не собирался попасться на крючок этой смертельно опасной самки. Малькольм знал, что находилось в бокале: результат того самого исследования Бетси интернета в течение нескольких часов. В конце концов, она раздавила десять таблеток дикситоксина и превратила их в отнимающий жизнь порошок. Через час после приема Берни микстуры, он станет покойником. Тот и проглотил. Он выпил ее также, как выпивал каждый двойной Блэк Буш, попадавшийся ему на глаза. Вылил прямо в горло и вытер рот тыльной стороной ладони. Малькольм потерял счет числу бокалов с виски, заполнивших в этот вечер желудок Берни, но ему показалось, что, если его не прикончат лекарства, проблему, несомненно, разрешит алкоголь. «Берни», - мрачно произнесла Бетси, -«давай поедем домой». «Еще не могу», - ответил Берни. «Мне надо тут завершить дельце с Малки. У нас много лет подряд не получалось довести до конца партию в шахматы. С тех пор, как…» Он мутным взглядом смерил Малькольма. «Почему же, что я не помню ту ночь на ферме, южнее этого паба, Малки? Лет десять назад? Или больше? Когда мы разыграли ту последнюю партию? Ты и я?» Малькольму совсем не хотелось останавливаться на этом предмете. Он сказал: «Твой ход, Берни. Или тебе хочется объявить ничью?» «Ни за что, ты что говоришь?» Берни покачнулся на стуле и внимательно изучил доску. «Берни…» - умоляюще произнесла Бетси. Он похлопал ее по руке, которую жена положила ему на плечо. «Ты иди, Бетс, я дорогу домой найти сумею. Малки отвезет меня, правда, Малки?» Берни вытащил из кармана ключи от машины и впечатал их в ладонь второй половины. «Но не засни, милая мамочка. Когда я вернусь, у меня будет к тебе дело». Бетси разыграла противодействие и нежелание, а затем и подозрение, что Малькольм мог сам выпить слишком много, поэтому водитель для ее драгоценного Берни из него небезопасный, и ехать вместе им не стоит. Берни ответил: «Если он не сумеет выехать с парковки прямо, тогда я пойду пешком. Обещаю, мамочка. Вот тебе крест». Бетси обратила к Малькольму выразительный взгляд. Она попросила: «Позаботься, чтобы он был в целости». Малькольм кивнул. Бетси уехала. Все, что осталось, - это ожидание. С точки зрения кого-то, предположительно страдающего от врожденного порока сердца, могло показаться, что у Берни Перримена склад наиупрямейшего осла. Спустя час Малькольм довел его до машины и повез домой, а Берни продолжал молоть языком, словно человек, к жизни воспрянувший. По его словам, все просто зудело в предвосхищении подъема по лестнице фермерского домика и сдирания с супруги бриджей. Ничего, кроме Судного дня, не имело рычагов, дабы помешать Берни устроить милой мамочке лучшие мгновения в ее судьбе. К этому времени Малькольм съехал на максимально длинную из ведущих на ферму дорог, не вызвав, однако, у Берни подозрений. Он начал верить, что возлюбленная совсем не подсыпала мужу превышенную дозу лекарств. Надежды Малькольма вновь оживились, только когда Берни вылез из автомобиля на край шоссе. Берни пожаловался: «Малки, у меня ощущение, что я немного притомился. Как было бы здорово прилечь. Это именно то, что мне сейчас необходимо», и, пошатываясь, направился в сторону стоящего вдалеке дома. Малькольм наблюдал за ним, пока Берни не перекувырнулся через живую изгородь сбоку от подъездной аллеи. Когда, после падения, он не шелохнулся, Кузинс понял, - дело окончательно завершено. Со счастливым сердцем Малькольм отогнал машину. Если даже Берни не был мертв, упав на землю, Кузинсу казалось очевидным, что к утру это произойдет точно. Чудесно, подумалось Кузинсу. Пытка могла бы тянуться еще долго, но его хорошо продуманный план ее окупил. Малькольм немного встревожился, что Бетси способна напутать со своей ролью в предстоящей драме. Но в течение следующих нескольких дней та показала себя актрисой с выдающимися талантами. Проснувшись утром и обнаружив, что находится в постели одна, она сделала то, что совершила бы любая рассудительная жена пьянчуги, - отправилась на поиски пропавшего мужа. Нигде в доме или в какой иной постройке на ферме Бетси его не нашла, поэтому прибегла к определенному количеству звонков по телефону. Она проверила паб, проверила церковь, проверила дом Малькольма. Не окажись он свидетелем, лично видевшим, как Бетси отравила своего супруга, твердо поверил бы, что на другом конце провода – волнующаяся о благополучии мужа женщина. Но если Бетси действительно волнуется, разве такого быть не может? Чтобы доказать смерть Берни ей необходим труп. «Я высадил его в конце подъездной аллеи», - поведал Малькольм, весь олицетворение помощи и заботы. «Бетс, когда я видел Берни в последний раз, он направлялся к дому». Она тут же вышла и нашла Берни в точности там, где он предыдущей ночью рухнул. И обнаружение ею тела сразу запустило требуемый ход событий. Разумеется, проявилось беспокойство. Но оказалось, что оно было обыкновенной формальностью. История проблем с сердцем у Берни и его «сложности с горячительным», как изложили это власти, совпали с сильнейшим погодным ненастьем, обеспечившим помощников следователя твердо обоснованным заключением. Берни Перримена объявили погибшим от переохлаждения, так как обморок пришелся на самую холодную из ночей в году, пока он, качаясь, пытался преодолеть длинную подъездную аллею перед фермой. Весь вечер Берни провел за выпивкой в пабе «Плантагенет», откуда целых шестнадцать свидетелей были вызваны для дачи показаний о том, что видели покойного опустошившим в течение менее трех часов, по крайней мере, одиннадцать бокалов с двойным виски. Таким образом, необходимость проверять кровь Берни на отравление отпала сама собой. Особенно после того, как его врач заявил, что было бы чудом, если бы этот человек дожил до сорока девяти, принимая во внимание медицинскую историю семьи, не говоря уже о «проблемах умершего с выпивкой». Берни похоронили рядом с его предками, на кладбище церкви Святого Якова, где отец Перримена, как и все остальные предки, задолго до него, на протяжении, по меньшей мере, двух сотен лет, трудились в поте лица, обеспечивая Божий дом чистотой и аккуратностью. Малькольм успокаивал те редкие укоры совести, мучившие его после гибели Берни, полным их игнорированием. Покойный долгое время страдал от проблем с сердцем. Являлся известным выпивохой. Если он, залив глаза, потерял сознание на подъездной аллее всего в пятидесяти ярдах от дома и, как результат, погиб от переохлаждения…кто может возложить ответственность за это на Кузинса? И хотя печалило, что Берни Перримен был вынужден пожертвовать жизнью ради поисков Малькольмом истины, столь же несомненным являлось и то, что вина за эту преждевременную гибель принадлежит всецело покойному. После похорон Малькольм понял, что все, в чем он нуждается, - запастись терпением. Не для того он потратил два последних года на усердное вспахивание поля Бетси, чтобы создать себе препятствия демонстрацией неуместной спешки в самый миг сбора урожая. Кроме того, она делала достаточно, закусив удила за двоих, поэтому Кузинс знал, - еще несколько дней, вероятно, даже часов, и возлюбленная направится к юристу и хранителю завещания Перримена, дабы получить отчет о полагающемся ей наследстве. В течение своей связи с Бетси Малькольм представлял себе этот момент достаточное количество раз. Иногда воображение мгновения, когда Бетси узнает правду, оказывалось единственной фантазией, способной провести его через непрекращающиеся любовные марафоны с этой женщиной. Говард Смит-Томас открыл для Бетси дверь своей конторы в Нанитоне и поделился новостями в, несомненно, подходящей к ее похоронному настроению манере. Сначала, вероятно, она решила, что мрачное поведение являлось лишь видом, принятым ради такого случая. Юрист заговорил, обратившись к Бетси – «Моя дорогая миссис Перримен», внушив ей мысль, что вот-вот прозвучат дурные вести, но она не имела ни малейшей склонности узнавать, насколько те дурны, пока Смит-Томас не посвятил вдову в подробности горькой реальности. Денег у Берни не было. Ферма уже трижды попадала под залог, да и достойных упоминания сбережений, не говоря о вкладах, не существовало. Находящееся в доме и внутри подсобных строений, конечно же, принадлежало Бетси, но, лишь распродав за бесценок все имущество и саму ферму, могла она избежать грозящего ей банкротства. Хотя, даже тогда, подобный шаг грозил определенным риском. Единственная причина, почему банк раньше не осуществил конфискацию собственности, заключалась в том, что Перримены вели с ним дела на протяжении более двух сотен лет. «Верность», - несомненно, счел нужным подчеркнуть мистер Смит-Томпсон. «У Бернарда были свои трудности, миссис Перримен, но банк с уважением относился к его предкам. Когда отец мистера Перримена, а перед ним его отец, и еще прадед взаимодействуют с одним и тем же банковским учреждением, появляется значительная свобода действий в отношении клиента, которой не возникло бы в работе с лицом, меньше известному этому банку». Что являлось правомерным напоминанием факта, - так как других Перрименов на ферме Поющего Ветра не наблюдалось, то мистер Смит-Томас демонстрирует исключительную любезность, объясняя недолго пробывшей в роли жены половине давнего алкоголика Бернарда Перримена все еще неучтенное ею обстоятельство, - возможно, банк захочет взыскать оставшиеся за покойным долги. Со стороны миссис Перримен было бы разумно приготовиться к очевидному развитию событий. «Но что с Наследием?» - спросила Бетси. «Берни постоянно бубнил что-то о наследии». И ее оглушила мысль о глубине совершенного супругом обмана. Естественно, мистер Смит-Томас о наследии ничего не знал. И, учитывая историю Перримена, не делавшего ничего, кроме обустройства церкви в Саттон Чейни…Юрист вежливо указал на крайнюю невероятность сколачивания кем бы то ни было состояния за счет подсобной работы. Или он ошибается? Потребовалось несколько часов, может быть, даже дней, чтобы новости хорошо осели в голове Бетси. Сначала она подумала, что произошла какая-то ошибка. Конечно же, где-то лежат спрятанные драгоценности, наличные деньги, серебро или золото, ценные бумаги на собственность, до сих пор запечатанные и канувшие на чердаке в безвестность. Придя к подобному решению, Бетси начала свои поиски. Что и являлось точным отражением ожидаемого от нее Малькольмом. Прежде всего поиски, а потом рыдания ему в жилетку. Кузинс и сам бы взял на себя эту задачу. В это время он с удовольствием трудился над своим великим сочинением. Страницы слева от пишущей машинки приятно взгромождались одна на другую, и Малькольм продолжал очищать честное имя самого оклеветанного из всех королей Англии. В то утро, 22 августа 1485 года, пало много верных, и среди них был герцог Норфолк, руководивший выставленным армией Ричарда передовым отрядом. Когда граф Нортумберленд отказался отдать свои силы, чтобы прийти на помощь оставшимся без главы людям Норфолка, начался вызванный психологическими причинами отток солдат с поля боя. Настали дни повального дезертирства, переадресации верности, откровенных предательств на поле сражения. Как король, так и его противник, Тюдор, знали это. Их знание положения целиком и полностью объясняло, почему оба мужчины одновременно нуждались в помощи братьев Стенли и сомневались в них. Его наличие также давало понять, почему в середине битвы Генри Тюдор поскакал в сторону лагеря Стенли, до тех пор отказывавшихся вступить в схватку. Будучи превзойден по численности, Генри Тюдор со своим делом потерпел бы крах, не случись вмешательства братьев. И он не поколебался снизойти и обратиться с просьбой об этом, что и явилось причиной отчаянной поездки по полю к силам Стенли. Король Ричард предвосхитил эти действия, с грохотом слетев вниз с Амбьон Хилл вместе со своими рыцарями и оруженосцами-телохранителями. Два небольших отряда набросились друг на друга всего в половине мили от людей Стенли. Под натиском короля рыцари Тюдора быстро начали падать: рухнули на землю Уильям Брендон и знамя Кадваладра, под ударом собственного боевого топора монарха упал высоченный сэр Джон Чейни. Лишь мгновения отделяли Ричарда от возможности пробить себе путь к Генри Тюдору, что Стенли и держали в уме, приняв решение напасть на незначительную свиту Плантагенета. В процессе последующей битвы король Ричард лишился коня и получил тем самым повод покинуть место сражения, но, заявив, что умрет «правителем Англии», продолжил драться, даже зарабатывая серьезные раны. Чтобы сбить его с ног, понадобилось несколько человек. Ричард погиб как настоящий отпрыск королевской семьи, каковым и являлся. Монаршая армия поспешно отступила, яростно преследуемая графом Оксфордом, который намеревался убить стольких противников, сколь только будет возможно. Солдаты бросились к селу Сток Голдинг, что находилось в противоположном направлении от Саттон Чейни. Этот шаг стал основой развернувшихся далее событий. Когда жизнь висит на волоске, когда в твоих жилах течет кровь разгромленного короля Англии, мысли неумолимо обращаются к самосохранению. Среди отступающих оказался Джон де Ла Поль, граф Линкольн, племянник короля Ричарда. Скачка к Саттон Чейни привела бы его прямо в руки графа Нортумберленда, отказавшегося поспешить на помощь монарху и лишь обрадовавшемуся бы возможности укрепить свое положение и благоволение к себе Генри Тюдора путем захвата племянника покойного суверена. Поэтому Джон де Ла Поль поехал на юг, а не на север, обрекая тем самым дядюшку на пять столетий пропаганды Тюдоров. Ибо исторические хроники пишут победители, - подумалось Малькольму. Пересмотреть их удается только изредка. И пока он переписывал исторические хроники, на задворках мыслей маячил образ Бетси и ее нарастающего отчаяния. Она не появлялась на работе в течение двух недель после кончины Берни. Директор глостерской средней школы, - сопливый Сэмюэль, как нравилось называть его Малькольму, - сообщил, что внезапная смерть мужа сбила Бетси с ног. Ей требуется время, чтобы разобраться с этим и излечиться от горя, как печально окрестил он вопрос. Малькольм знал, что требующееся Бетси лекарство – это обнаружение чего-то, что она сумеет выдать за Наследие и, таким образом, привязать его к себе, несмотря на очевидность превращения всех ее надежд в прах. Обыскивая старую ферму, словно дикое животное густые джунгли, она, вероятно, перевернула бы нитку за ниткой и принадлежавший Берни гардероб, пытаясь найти стоящий высокой оценки предмет. Бетси перетрясла книги, изучила каждую мелочь в поисках карт с сокровищами или же ценных бумаг. Произвела сортировку содержимого полудюжины сундуков на чердаке. Простучала стены всех подсобных строений, хотя от холода ее губы начинали синеть. Но, проявив такое усердие, Бетси была вознаграждена находкой ключа. Обнаруженный ключ привел к камере хранения в том же самом банке, с которым Перримены вели дела в течение почти двух сотен лет. Вдова Бернарда Перримена с его завещанием в одной руке и со свидетельством о смерти в другой, Бетси должна была получить доступ к этой камере. И там ее надеждам пришел конец. Малькольм задавался вопросом, что она подумает, увидев одинокий грязный бумажный обрывок, оказавшийся давно утверждаемым Наследием Перрименов. Заполненный почерком таким неразборчивым, что его поистине трудно было расшифровать, в глазах неопытного читателя он представал пустяком. И это то, чего удалось добиться, думалось Бетси, когда та, в конце концов, бросилась к Малькольму за помощью. Но Берни Перримен считал, тем не менее, иначе, показывая Малькольму давно канувшей в прошлое ночью этот же самый документ. «Взгляни сюда, Малки», - сказал Берни. «Скажи старому Берни, что ты об этом думаешь?» Он, как обычно, находился навеселе, но еще не был пьян в стельку. И недавно разбитый им в процессе партии в шахматы Малькольм испытал охватывающее каждую клеточку существа желание смириться и проигнорировать хмельной бред друга детства. Сначала он подумал, что Берни вырвал страницу из толстой старой Библии, но вскоре заметил, - эта Библия представляла собой, действительно, один из старинных, переплетенных в кожу альбомов, а страница была документом, а именно письмом. Пусть в нем отсутствовало обращение, в середине послание оказалось запечатано, а после подписи обнаруживались остатки воска, скрепленного перстнем-печаткой. Берни наблюдал за Малькольмом в той лукавой манере, которая есть лишь у пьянчуг: он оценивал проявленную реакцию. Так Кузинс понял, - Берни в курсе, чем он владеет. Что заинтриговало, но заставило также держаться настороже. Внимательная часть Малькольма при взгляде на документ изрекла: «Не знаю, Берни. Не могу оценить слишком высоко». Но заинтригованная половина прибавила: «Откуда это пришло?» Берни принялся жеманничать. «Этот старый пол всегда создавал им трудности, разве нет, Малки? Он был постлан слишком низко, камни выбрали слишком грубые, в пристойном виде здание никогда не содержали. Но что еще ты можешь ожидать от такого старого сооружения?» Малькольм старался отыскать в этой непоследовательности определенный смысл. Старыми сооружениями в пределах ближайшей досягаемости могли считаться – глостерская средняя школа, паб «Плантагенет», рынок «Босуорт Холл», деревянные домики в Ректори Лейн, церковь Святого Якова в – Взгляд сконцентрировался, сначала – на Берни, а затем – на его документе. Церковь Святого Якова в Саттон Чейни – отпечаталось в голове. И Малькольм рассмотрел бумагу внимательнее. Что заставило его прочитать первую строчку фрагмента, - Я, Ричард, Милостью Божьей Король Англии и Франции, Властелин Ирландии, - что заставило уронить взгляд ниже к поспешно начертанной подписи, также поддавшейся прочтению. Ричард Р. (Ричард Рекс – Ричард - король). Святой Господи Иисусе, - пронеслось в мыслях у Малькольма. Что заполучил в свои маленькие хмельные ручонки Берни? Малькольм понимал важность сохранения хладнокровия. Один намек на заинтересованность, и Берни съест его на завтрак. Поэтому Кузинс произнес: «При таком свете, Берни, я не могу сказать тебе много. Вот если бы получилось внимательнее рассмотреть его дома?» Но Берни не желал покупаться на столь бескорыстное предложение. Он ответил: «Не могу позволить ему пропасть из моего поля зрения, Малки. Это семейное наследие. С древних времен было нашим достоянием, и каждый член семьи приносил клятву его беречь». «Как ты…?» Но у Малькольма родилась идея получше, нежели расспросы, каким образом Берни среди семейных реликвий получил письмо, написанное лично Ричардом Третьим. Берни рассказал лишь то, что считал Малькольму необходимым знать. И Кузинс предложил: «Тогда, заглянем на кухню. С тобой все в порядке?» С Берни Перрименом все было прекрасно. Ведь он, в конце концов, захотел, чтобы старый приятель посмотрел, что представляет из себя этот документ. Поэтому они отправились на кухню, сели за стол и Малькольм внимательно склонился над плотным обрывком бумаги. Почерк был чудовищным. Он точно не мог принадлежать аккуратной руке профессионального писца, служившего королю и работавшего над монаршей корреспонденцией. Скорее его легче казалось приписать руке человека, находящегося в состоянии возбуждения. Мальком почти двадцать лет провел, изучая каждую мелочь о Ричарде Плантагенете, герцоге Глостере, позднее Ричарде Третьем, называемом Узурпатором, Черной Легендой Англии, Жабой с согнутой спиной и, поистине, любыми другими способными вообразиться прозвищами. Он знал, что могло тут быть, на месте этой фермы, менее, чем в двухстах ярдах от Босуортского поля и менее, чем в миле от церкви Святого Якова, что и написал в своей оригинальной статье. В этих окрестностях Ричард провел последнюю ночь в его жизни. Ричард сражался здесь. Ричард здесь погиб. Насколько невообразимо то, что Ричард также написал где-то поблизости послание, в здании, где оно лежало скрытым, пока… Малькольм просеял в памяти все, что ему было известно об истории территории. В итоге, он нашел необходимый факт. «Пол в церкви Святого Якова», - произнес Кузинс. «Его же поднимали лет двести назад, я ничего не путаю?» И рядом был один из бесчисленных наводящих порядок Перрименов, который, вероятно, помог с работой и обнаружил это письмо. Берни наблюдал за ним, уголки губ Перримена кривила хитрая ухмылка. «Как ты, думаешь, о чем повествует послание, Малки?» - спросил он. «Считаешь, могут за него дать шиллинг или два?» Малькольму хотелось удушить Берни, но он, вместо этого, продолжил изучать бесценный документ. Тот не был долгим, всего несколько строк, однако, Кузинс ясно увидел, способных изменить течение истории. Да они и изменят, когда окажутся, в конце концов, опубликованы в научном трактате, что Малькольм мгновенно решил написать, окончательно реабилитировав короля, который в течение пяти сотен лет подвергался обвинению в убийстве, так и не получившем даже крохи доказательства. Я, Ричард, Милостью Божьей Король Англии и Франции, Властелин Ирландии в этот день 21 августа 1485 года, отправляя данную бумагу, сим поручаю добрым отцам Жерво дать защиту носителю ее, Эдварду, до нынешнего времени называемому Лордом Бастардом, и его брату Ричарду, называемому герцогом Йоркским. Обладание письмом будет достаточным для удостоверения предъявителя оного, как Джона де Ла Поля, графа Линкольна, возлюбленного племянника короля. Написано в спешке в Саттон Чейни. Ричард Рекс. Всего два предложения, которых довольно для очищения доброго имени человека. Когда король погиб на поле битвы в то 22 августа 1485 года, оба его юных племянника все еще были живы. Малькольм в упор взглянул на Берни. «Ты знаешь, что это такое, Берни?» - спросил он у старого друга. «Тупоголовый, вроде меня?» - поинтересовался Берни. «Тот, кто не смог даже сдать экзамены на аттестат о среднем образовании? Откуда мне знать, что это за кусок отбросов? Но ты что полагаешь? Стоит чего-нибудь, если его загнать?» «Ты не сумеешь это продать, Берни», - произнес Малькольм, прежде, чем успел подумать, вдобавок, еще и чересчур быстро. Поступив так, он ненароком себя выдал. Берни сгреб бумагу и прижал ее к груди. Малькольм поморщился. Только Богу известно, какой вред этот глупец способен нанести, стоит ему выпить. «Аккуратнее с ней», - посоветовал Кузинс. «Берни, это хрупкий документ». «Как и дружба?» - и Берни, шатаясь, покинул кухню. Вскоре после данного инцидента Берни переместил бумагу в другое место, потому что больше Малькольм ее не видел. Но знание о ее существовании гноилось внутри него годами. Лишь с появлением Бетси он окончательно нашел способ сделать драгоценный фрагмент документа своим. И скоро это случится. Сразу после того, как Бетси, накрутив свои нервы, позвонила Малькольму и сообщила ужасные новости. То, что она полагала Наследием, оказалось всего-навсего (на крайне непривычный взгляд Бетси) клочком старой бумаги, годной исключительно для выстилания дна в клетке, рассчитанной на попугаев. Ожидая звонка Бетси, Малькольм наносил финальные штрихи на свою «Правду о Ричарде и Босуортском поле», находившуюся в работе на протяжении десяти лет и нуждавшуюся только в единственном, окончательном и ранее неизвестном историческом документе. Этот документ послужил бы свидетельством достоверности его теории произошедшего с двумя юными принцами. Проведенные за пишущей машинкой часы промчались, словно листья, сорванные с деревьев в Амбьонском лесу, где располагался когда-то южный фланг Ричарда, защищаемый от нападения армии наемников Генри Тюдора болотом. Письмо удостоверяло предположение Малькольма, что Ричард поделился с кем-то местонахождением мальчиков. В случае победы в сражении Генри Тюдора принцы оказались бы в смертельной опасности, поэтому в ночь накануне битвы Ричард окончательно решил рассказать кому-то свой самый охраняемый секрет, раскрыть то место, где скрывались оба мальчика. Таким образом, если следующий день станет днем триумфа Тюдора, детей можно было бы забрать из монастыря, вывезти из страны и поместить вне пределов угрожавшей им опасности. Наиболее подходящей кандидатурой представлялся Джон де Ла Поль, граф Линкольн, - любимый племянник Ричарда Третьего. Ему было дано объяснение необходимости, в случае гибели короля, скакать в Йоркшир и спасать жизни мальчиков, получивших восстановление законности своих прав, следовательно, становившихся для узурпатора с минуты заключения брака с их сестрой самой большой угрозой. Джон де Ла Поль осознавал серьезность грозившей мальчишкам опасности. Но, вопреки тому, что дядя рассказал ему, где спрятаны принцы, доступ к ним графу так и не открылся, и еще меньше была вероятность, что братьев передали де Ла Полю, так как личного и срочного распоряжения на то монарха монахи не имели. Доступ к принцам предоставляло письмо. Но графу пришлось отправляться на юг, вместо поездки на север. И извлечь послание из-под каменных плит церкви Святого Якова, где его дядя спрятал документ в ночь накануне сражения, де Ла Поль не смог. Однако, мальчики исчезли, и больше о них ничего не слышали. Так кто же забрал их? На этот вопрос мог быть исключительно один ответ: Елизавета Йорк, сестра принцев, но также нареченная недавно коронованного именно там – на поле боя – монарха. Услышав новости о том, что ее дядя разгромлен, Елизавета должна была ясно увидеть и взвесить оказавшийся перед ней выбор. Либо королева Англии, если Генри Тюдор удержит трон, либо просто сестра юного короля, если ее брат Эдвард заявит о своей законности в момент восстановления девушки в правах Генрихом, или же запретит Акт, по которому она в начале стала признана бесправной. Таким образом, Елизавета могла состояться либо в качестве основательницы королевской династии, либо в качестве политической пешки, готовой выйти замуж за любого, с кем пожелает заключить союз брат. Временная резиденция принцессы, Шериф Хаттон, находился на не очень большом расстоянии от каждого из аббатств. Всегда любимая дядюшкой племянница, знающая о его преклонении перед религией, Елизавета угадала бы, где он скрыл ее братьев, даже если бы Ричард и не сказал об этом прямо. А мальчики с ней пойдут охотно. Ведь она – их родная сестра. «Я – Елизавета Йорк», - представилась девушка аббату тем повелительным тоном, который так часто слышала используемым своей коварной матерью. «Мне необходимо увидеть братьев – живыми и здоровыми. Немедленно». Как же легко это оказалось осуществить. Оба юных принца, впервые за невероятно долгое время увидев сестру, подбежали к ней, обняли и пылко обернулись к аббату, когда Елизавета сообщила им, что приехала, окончательно забрать мальчиков… Кто такой был аббат, чтобы отказывать принцессе, члену королевской семьи, ясно признанной самими ребятами – ее собственными братьями? Особенно в нынешнем положении, когда король умер, а на трон сел человек, доказавший свою кровожадность, одним из первых постановлений сделавший обвинение в государственной измене для каждого, кто сражался при Босуорте на стороне Ричарда? Тюдор не посмотрит на аббата ласково, обнаружив, что тот укрывал обоих мальчишек. Лишь Богу известно, какова будет его месть, если Генрих найдет их. Таким образом, в глазах аббата имело смысл отдать Эдварда Лорда Бастарда и его брата, Ричарда герцога Йорка, в руки их сестры. Получив братьев, Елизавета передала их кому-то еще. Одному из Стенли? Двуличному графу Нортумберленду, продолжившему службу Генри Тюдору на севере? Сэру Джеймсу Тиреллу, прежде стороннику Ричарда, менее, чем через год после занятия Тюдором трона, успевшему получить от того два общих помилования? Кто бы это ни был, стоило принцам попасть к нему в руки, их судьба стала предрешена. И никто, желавший и дальше сохранить свою жизнь, не подумал бы предъявить обвинение супруге правящего монарха, уже показавшего наклонность лишать подданных гражданских и имущественных прав и забирать их земли себе. Малькольм подумал, насколько же блестяще Елизавета составила план. Но она являлась дочерью своей матери. Она знала ценность постановки личного интереса над всем остальным. Кроме того, она убедила себя, что сохранение мальчиков в живых лишь продлит борьбу за трон, и так затянувшуюся на целых тридцать лет. Елизавета могла положить конец кровопролитию, просто пролив немного больше крови. Какая женщина в ее ситуации поступила бы иначе? То, что Бетси понадобилось больше трех месяцев, чтобы набраться храбрости и сообщить Малькольму печальные вести, вынуждало его ощущать укоры совести сейчас и ожидать их потом. В сценарии, давно созданном им в мыслях, она являлась к возлюбленному в рыданиях, не прошло и двадцати четырех часов после обнаружения, что ее Наследие – исцарапанный каракулями обрывок грязной бумаги. Бетси должна была броситься Малькольму в объятия, расплакаться и застыть в надежде на спасение. Подчеркивая отчаянное положение, в котором оказалась, она приносила бумагу с собой и показывала Кузинсу, как мерзко Берни Перримен использовал свою любящую жену. И он – Малькольм – взял бы бумагу из дрожащих пальцев Бетси, бросил бы на нее взгляд, отправил бы клочок на пол и присоединился к рыданиям, оплакивая крах их глубоко затаенных мечтаний. Ибо Бетси стала банкротом, а он, - имея просто ничтожную заработную плату в глостерской средней школе, не мог предложить любимой достойную ее жизнь. Затем, после интенсивных и запоминающихся объятий на матрасе, Бетси бы ушла, а презренный фрагмент бумаги остался бы лежать на полу. Таким образом, письмо попало бы к Кузинсу. И после публикации работы, начала лекций, интервью на телевидении, ток-шоу, туров с презентацией книги, загромоздивших бы его календарь, времени на домохозяйку-деревенщину бы не осталось. А слабых умственных усилий Бетси оказалось бы слишком мало, чтобы она осознала, что держала тогда в руках. Таков был план. Когда он не сработал быстро, Малькольм ощутил смутную тревогу. Но Кузинс сказал себе, что нежелание Бетси открыть ему правду является полностью частью Великого Божьего Замысла. Это дает Малькольму время, чтобы дополнить рукопись. И он использует его с пользой. С тех пор, как Малькольм и Бетси решили после смерти Берни стать осмотрительными, они виделись только в коридорах глостерской средней школы, стоило женщине вернуться на работу. В течение этого времени Кузинс звонил ей ночами и устраивал секс по телефону, ибо понял, что лишь подобным образом сумеет и Бетси умаслить, и параллельно отредактировать ранние части своего труда. Затем, три месяца и четыре дня спустя после несчастной кончины Берни, Бетси в коридоре у двери кабинета директора школы прошептала Малькольму просьбу. Не сможет ли он прийти на ферму этим вечером пообедать? Бетси не выглядела так торжественно, как хотелось бы Кузинсу, учитывая ее обстоятельства банкротства и гибель надежд, но сильно не беспокоился. Бетси уже доказала, что является ошеломительно хорошей актрисой. И она не желала, чтобы в школе ее раскрыли. Прежде чем, вечером уйти, в переполнении осознания, что его фантазия вот-вот воплотится, Малькольм протянул директору школы уведомление об увольнении. Сэмюэль Монтгомери принял его с довольно возмутительной готовностью, которая Кузинсу очень не понравилась. И хотя директор школы скрыл свое изумление и удовольствие фальшивой демонстрацией сожаления от утраты «истинного воплощения знания здесь – в глостерской средней школе», Малькольм видел, как тот наслаждается победой, ибо избавился от человека, считавшегося динозавром в области образования. Поэтому Кузинсу заявление об увольнении доставило больше удовлетворения, чем он полагал возможным, хотя он знал, насколько велик будет его личный триумф, когда удастся поставить собственную отметку на лике английской истории. Подъезжая к ферме Поющего ветра тем вечером, Малькольм просто не мог быть счастливее. Долгая зима недовольства перешла в прекрасную весну, он находился всего в нескольких минутах от возможности исправить пятисотлетнюю ошибку, тогда же вырезая себе место в пантеоне Великих Историков. Бог добр, - думалось Кузинсу, когда он по длинной подъездной аллее подъезжал к ферме. Печально, что Берни Перримену пришлось умереть, но его смерть сослужила добрую службу историческому искуплению, что следовало назвать: финал с избытком оправдывает использованные средства. Бетси открыла дверь фермерского дома как раз, когда Кузинс вышел из машины. При взгляде на нее и ее одежду, Малькольм моргнул. Ему потребовалось мгновение, чтобы переварить сам факт нахождения на Бетси длинной в пол меховой шубы. На вид – серебристая норка или, возможно, горностай. Предпочтение подобного наряда не являлось решением мудрым, учитывая деятельность борцов за права животных, но Бетси и не была никогда женщиной, думающей о чем-то, помимо личных желаний. Прежде чем Малькольм успел изумиться, как у нее получилось окупить приобретение меховой шубы, Бетси распахнула ее и осталась стоять на пороге обнаженная до пальцев ног. «Дорогой!» - воскликнула Бетси. «Мы богаты, богаты, богаты. И ты никогда не угадаешь, что я продала, дабы сделать нас таковыми!»