Наверное, каждому из нас, дабы осознать ценность того, кто рядом, нужно потерять его, из рук выпустить, с ужасом взглянув на те дрова, которые возом неподъёмным лежат, осуждением поблескивая; и, взглянув в лицо любимое, отныне лишь отчуждённость взглядом выхватить да пренебрежительность, сжимаясь внутренне от паршивости сложившейся ситуации.
Прикрываю глаза, вспоминая наше первое тёплое знакомство, в стенах кафе состоявшееся под капли дождя на окнах витражных и молнии раскатистые на улицах Киева. Тогда мы свои судьбы и связали, ещё не представляя, что друг для друга являть будем: не только союз творческий, но и близость душ, что гармонию породят, отношения космическими делая; внимание приковывая многочисленное.
А начались мучения мои вечером промозглым, осенним, когда у нас годовщина была со дня знакомства; когда услышал то, чего боялся подсознательно, чего не ожидал вовсе, от чего оглушён был болезненно.
Впиваюсь пальцами в холодные перила балкона, вспоминая малоприятные, болезненные слова двухнедельной давности.
— И когда ты мне сказать хотела о изменениях в твоей личной жизни?
— Я не очень понимаю, почему у тебя такой тон, Андрей?
Всплёскиваю руками, отходя к приоткрытому окну, жадно выхватывая ноздрями свежий дождливый воздух.
— Давно?
— Две недели.
— Прекрасно, Каштанова! И тебя совершенно не заботило то, что я не в курсе парня твоего из ниоткуда появившегося?
Замечаю, как шаг ко мне делает, руками пытаясь обхватить мои нервно мечущиеся руки.
— Андрей, прости, я правда не понимаю, что с тобой.
— Чёрт возьми! — касаюсь взглядом её испуганных глаз, сокрушаясь на свои эмоции, погружая окружающее нас пространство в тягостное, мучительно долгое — как мне кажется — молчание.
— Прости, не должен был, Саш. Просто думал, что доверяем друг другу.
Вру. Вру ей, себе, стенам этим, где каждый кирпичик впитал в себя все эмоции, все чувства. Не фальшивые, не наигранные — настоящие. Накидываю наспех куртку, вылетая на лестничную площадку не в силах справиться с разрастающимся гневом внутри себя.
Ушёл тогда поспешно, пар выпуская на боксе, где раньше частенько зависал, навыки спортивные подтягивая. С остервенением грушу боксёрскую бил, образ её из головы пытаясь выбросить. Да только чем больше избавиться от обжигающих воспоминаний хотел — тем больше их становилось; только уже в них она была в руках чужих, отчего ещё сильнее впечатывать кулак в твёрдый материал боксёрской груши приходилось.
Злость, смешанная с яростью, потоком нескончаемым два часа в стенах спортзала отпечатывалась, пока сил не осталось — даже на ноги подняться; отчего добрую половину часа на полу просидел, в тишине давящей. В тот день домой пришёл понурый, безжизненный. Злость вышла, эмоции отступили, оставив место пустоте, заполняющей каждую клеточку тела. Образ лучистый всё так же уверенно стоял перед глазами недвижимым монументом; довершала прескверное состояние назойливая мысль, не дающая вздохнуть с облегчением, боль ноющую унять.
Неужели года мало мне было, чтобы конкретику внести в отношения наши, в клубок недоговорённостей сплетённые? В чувствах своих разобраться, наконец? Границы обозначить, решимости набраться? Дурак я, каких свет не видывал; а сейчас тем более таковым являюсь, когда самобичеванием занимаюсь, которое смысла вовсе не имеет — когда время упущено, финальные аккорды проиграны.
Припадаю к бутылке с ледяной водой, вспоминая слова Димы, сказанные им на нашей недавней встрече.
— А чего у вас с Сашкой происходит?
— Ты о чём?
— Ну я, конечно, понимаю: пиар, поднятие охватов; но, всё же, сомнения закрались —
в точку попал или же ошибаюсь?
— Да ну, брось, мы просто друзья.
Хлопаю по плечу, облегчённо вздыхая, уходя от тяготящего меня вопроса.
— А я было подумал. — отмахивается рукой, пытаясь напряг убрать в нашем разговоре. — Но пара из вас была бы — что надо. Как там у вас поётся? — потирает задумчиво подбородок, победным кличем выкрикивая. — Две половинки из снов, точно!
Пытается разрядить обстановку непринуждённым смехом и подмигиванием: словно хочет, отдалённо подступая, раскрыть, наконец, во мне то, что уже явилось, что живой жилкой бьётся, корнями во мне прорастая день ото дня, распыляясь по венам и сознанию усталому.
Отбрасываю бутылку на стол, скрепляя руки в замок на затылке.
Телефон неприятно разрывается звуком входящих сообщений от некогда любимой девушки. Надоедливая трель не утихает ни на минуту, посылая гневные тирады на экран моего смартфона.
Расстались мы с ней на следующие сутки, как с Сашкой поговорил: когда новостью оглушённый был, словно рупором. Долго возле дома бродил, зайти не решаясь — не зная, с чего диалог начать; как конкретику внести; точку поставить и не возвращаться к вопросу этому.
А потом решил сказать как есть, не обманывая, не виляя. И прошло уж две недели с момента этого, а эмоции её не утихают по сей день, потоком неконтролируемым вырываясь в мой адрес.
Понимаю, что вновь не нахожу себе места; чувствую себя как никогда одиноким — словно заблудшим путником на чужой земле. Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить в последнее время расшатанные нервы, прикрываю глаза, через секунду вынужденно распахивая их вновь, цепляюсь пальцами за пряди отросших волос, будучи охваченный липким чувством отвращения от малоприятной картинки моего воображения.
Свыкнуться с мыслью, что она теперь другому принадлежит, что другой теперь в праве её парнем называться — сил нет. Принять мысль, что сейчас — в эту минуту — и день ото дня, отныне, засыпать в руках чужих будет — выше моих сил. Есть лишь ревность, охватывающая с головой, делающая из меня уязвимого, нервного, колкого.
Прохожу небольшое пространство кухни на десятый раз; от нового витка злости впечатываю в стену кулак, разнося по венам неприятную, ноющую боль, не сравнимую со стенаниями разорванной в клочья души. Хочется взвыть от собственной глупости, повлёкшей ту ситуацию, которая сейчас имеет место быть. Рывком хватаю телефон, открывая диалоговое окно с той, о которой все мои беспокойства душевные. Как можно быстрее набираю текст сообщения, дабы не передумать, не стереть — как всё последнее время делал.
«Знаю, что спишь, но хочется сказать тебе, что я очень скучаю, Саш»
После того дня, когда скоропалительно покинул квартиру её, мы не виделись, не списывались, не созванивались.
Каждый вечер, как на автомате, набирал и вновь стирал сообщения: ведомый мыслью, что права не имею её счастье совсем недавно обретённое ломать; в жизнь, не спросив, врываться, колкостью своей нервы её щекоча. А по-другому не смог бы.
Два варианта, третьего — не дано. Своей коль назвать не могу, проще отставить всё общение — так лучше будет
мне ей.
Короткий сигнал уведомления разрезает слух, опуская к ногам взволнованное сердце.
«Двери моего дома всегда открыты для тебя, Андрей»
По венам растекается волна нервного возбуждения, эмоции захлёстывают с головой, побуждая сорваться в ночи к ней, восполняя пробелы встреч наших. Закусываю губу, вспоминая одну из многочисленных совместных ночёвок.
— Ты спишь на раскладушке.
Застилает простынёй диван, разглаживая образующиеся складки.
— А если мне будет одиноко?
— Я уверена, Рыся тебя не оставит: я уже привыкла, что моя кошка отдаёт приоритет тебе.
Тянется к выключателю, погружая комнату во мрак. Прежде, чем успеваю её предупредить ступать аккуратнее,
ударяется мизинцем о рядом стоящий комод, вскрикивая и болезненно постанывая.
— Каштанова, ну горе луковое ты! Только ведь фонарик включить хотел, а ты — тут как тут!
Нахожу в темноте её хрупкую фигуру, усаживаясь с ней на диван, располагая её ноги на своих коленях.
Ощущаю напряжение в её теле и тяну прохладные
кисти рук к ноющему мизинцу на ноге.
— Андрюш, всё хорошо, не тревожься.
— Я немного помассирую, так боль пройдёт быстрее.
«А мы расстались»
Новое уведомление касается моего взгляда, вынуждая пальцами крепко сжать хладный металл телефона, жадно вчитываясь в будоражащие всё нутро слова.
Дыхание перехватывает; сердце замедляется лишь на минуту, чтобы разогнаться быстрее, отчего в голове слышатся глухие удары. На губах расползается глупая улыбка, а пальцы набирают всего несколько слов, которые несут в себе множество не высказанных к ней чувств.
«Я скоро»
Путаюсь в собственной куртке, забываю расплатиться с таксистом и, кажется, в тысячный раз спотыкаюсь на ровном месте, пока добираюсь до её квартиры. В голове дымкой стоял туман, а в сознании проносилась только лишь одна мысль — мысль о нашей предстоящей встрече, — не давая возможности выровнять прерывистое дыхание и мыслить рационально.
Дверь приоткрыта; в квартире полумрак; на пороге наша горячо любимая кошка встречает, заглядывая в глаза и исполняя песню, в которой былую атмосферу слышу, воспоминания порождая сладостные в голове своей. Поглубже вдыхаю запах
нашей её квартиры, ступая на порог своего пристанища, опьянённый былыми картинками моего пребывания в этом доме.
Захожу, в нетерпении обувь снимая, куртку расстёгивая и волосы поправляя жестом, особенно волнение выдающим.
Замечаю её хрупкий силуэт возле кухонного окна, протираю влажные ладони о карманы брюк.
— Ты как?
Подхожу со спины, тотчас улавливая лёгкий запах миндаля, исходящий от её волос.
— Всё в порядке.
Глубоко вздыхает, сжимая расположенные на подоконнике руки в цепкие кулаки. Знаю, что врёт; знаю, что хочет казаться сильной, стойкой, независимой. Привыкла так.
— Саш.
Голос понижаю до шёпота хриплого; руками плечей хрупких касаюсь, отчего свободного кроя свитер с плеча ниспадает — отчего, как и раньше, мысли путаются, а в горле предательски сохнет.
Касаюсь взглядом багрового пятна на светлой девичьей коже, утрачивая силы, чтобы сделать вдох и совладать с нахлынувшими эмоциями.
— Это что?
Хаотично хватается за край спущенного свитера, прикрывая покалеченный участок тела, который скрыть от меня хотела. Пыталась.
— Ударилась.
Рывком разворачиваю к себе, поднимая её подбородок дрожащими, ледяными от накрывающего гнева пальцами.
— Он бил тебя?
Заглядывает в меня болезненно красными глазами, облизывая искусанные, покрытые воспалёнными ранками, губы. Охватываю её беспокойным взглядом, понимая всё и без излишних слов.
— Почему не позвонила? Почему не рассказала, Каштанова? Я убью этого подонка. — сжимаю руку в кулак, губы сжимаю в тонкую линию.
Глаза обволакивает тотчас же пелена гнева, отчего в голове селится бездонное желание отомстить за боль, ей причинённую; за слёзы горькие у той, что по глупости отдать другому решил. Ещё большее негодование и досада разносятся по телу, чувством вины откладываясь отпечатком на сердце ноющем.
— Андрей…
Произносит моё имя полу-стоном; в голосе её мольбу внутреннюю слышу:
не оставлять её, быть рядом, сердце искалеченное по кусочкам собирать.
Утыкается носиком в мою усталую грудь, отчего по венам разносится сладкая истома.
Обхватываю руками её хрупкое тельце, закрывая, защищая от внешнего мира, окутывая кольцом подрагивающих от волнения рук. Губы сами находят её родную макушку, а пальцы привычными жестами выводят узоры на коже, скрытой за тканью свитера.
— Почему сразу не позвонила, Саш?
Голос становится непривычно тихим, отдавая лёгкой хрипотцой.
— Ты ведь отказался тогда от меня.
Чувствую, как пальчиками дрожащими сжимает чёрную ткань моей толстовки, глубоко вдыхая.
— В тот день, когда правду узнал.
Рывком отстраняю от себя, обхватывая ладошками горящие щёки; ловя на палец небольшую слезинку, сбегающую по щеке.
— Ты серьёзно думала, что я смогу это сделать? Сашка, да я... — запинаюсь, забрасывая голову, подводя глаза к блёклому свету люстры. — Я невыносимо скучал по тебе, каждую минуту душой к тебе рвался.
Вновь, пуще прежнего, прижимаю к себе; задыхаюсь от сковывающего лёгкие ощущения вины. Если бы знал только, что происходит, — ни минуты бы не медлил.
Пьём обжигающий чай в непривычной для нас, долгой тишине, время от времени касаясь друг друга смущёнными улыбками и краткими взглядами.
— Как Катя?
Вопрос разрывает приятное и вместе с тем напряжённое молчание, изредка нарушаемое мяуканьем ластящейся к ногам кошки.
Она ведь и не знает, что больше не интересует меня жизнь её; что всё, связующее меня с ней, разорвал; преданность выражая той, что сейчас печенье уплетает, оставляя сахарную пудру на сочных, манящих губах.
— Мы расстались.
Задерживается взглядом на мне, взирает широко распахнутыми глазами.
— Отчего же?
— А разве с нелюбимыми жить возможно?
— Даже так.
Задумчивым взглядом утыкается в керамическую кружку, крепко сжимая её ручку между пальцев.
— Судьба так распорядилась, Сашка, что любовь свою я встретил год назад, а осознал недавно совсем — то, что влюблён безвозвратно и отчаянно.
Взирает на меня долгим взглядом, вчитываясь в мои глаза.
— Поделишься?
Подхожу к её стулу, припадая пред ней на колени; макушкой утыкаясь в плоский живот, вслушиваясь в отдалённо слышимые сердечные удары.
— Прости меня, Сашка.
— За что?
Чувствую её тонкие пальцы, зарывающиеся в мои волосы; глубоко вздыхаю.
— За то, что дураком был, тебя не уберёг.
Наслаждаюсь поглаживаниями её рук, покрепче сжимая в руках осиную талию.
— Мне так тебя не хватало.
Поднимаю на неё глаза, замечая застилающую пелену слёз, отчего сердце болезненно сжимается. Многое вынести готов — только не слезы:
не её слезы.
Рывком руки поднимаю её со стула, всматриваясь в хаотично бегающие по моему лицу зрачки.
Припадаю ко лбу, поглаживая нежную кожу полыхающей, словно огнём, щеки.
— Теперь я тебя не отпущу, можешь не надеяться.
— Сама не уйду.
Чувствую прерывистое, волнительное дыхание и ладошки, переместившиеся на мою шею, притягивающие к себе.
— Ты такая маленькая.
— Между прочим! — закатывает театрально глаза. — Я — на носочках.
— А всё равно еле достаёшь до моей шеи.
Срываю с её губ задорный смех; упиваюсь её красотой, вглядываясь в прекрасные ямочки на щечках; пропадаю в глубине пропасти, из которой выбраться мне не суждено.
Момент вновь становится напряжённым, когда наношу краткий поцелуй в районе виска, захватывая губами гладкую, нежную кожу.
Покрепче впиваюсь пальцами в её стан чуть ниже талии; смешиваю наши дыхания в одно; заботливо убираю пряди свисающие на лицо волос.
— Когда я увидела тебя впервые, подумать даже не могла, что всё зайдёт так далеко. — проговаривает в мои губы, щекоча дыханием кожу.
— Знаешь... — усмехаюсь, захватывая кончик её носа влажными губами. — Мне кажется, мы бы встретились даже на луне: уверен, так было решено за нас, задолго до нашей встречи.
Обхватываю руками её лицо, вглядываясь в искрящиеся счастьем глаза, неторопливо приближая к себе алые губы.
Момент сочится тягучим ощущением приближающейся эйфории; учащается стук сердец. Растягиваю его магию, нанося невесомые поцелуи вокруг жаждущих поцелуя губ.
— Андрюш…
Не выдерживает сладкого томления, поддаваясь к моим губам, фактически приближая меня к потери сознания. Проводит языком по моей губе, прикусывая её и вновь зализывая небольшие ранки. Отстраняется лишь на секунду, чтобы отпечатать финальный поцелуй в уголок моего рта. Ощущаю дрожь под своими руками от её тела, вжимая, вбирая её как можно ближе к себе.
Располагает ладошки на моих лопатках, приставая на носочки; влажными губами затрагивает беспокойно бьющуюся венку на шее.
Целую шёлк её волос, прикрывая усталые веки, расслабляя тело и, вместе с тем, — заблудшую в тоннелях чужих судеб душу. Сливаясь в единое с той, о ком все мои песни, слова, мечты, надежды…
Надежды на лучшее; надежды на самое светлое под её согревающим, успокаивающим крылом.
