To be human

Дима натужно вздыхает, ещё раз проверяет карманы на наличие телефона, ключей, бумажника и прочих атрибутов внешнего мира, а затем снова переводит взгляд на часы, висящие в приемной. Он чувствует на себе строгий и изучающий взгляд администратора, одновременно перебирающего документы и какие-то многочисленные справки вперемешку с квитанциями, и просто не может улыбнуться. Билан искренне полагал, что распрощался с таким взглядом навсегда ещё в 2007, но ему иногда приятно ошибаться и осознавать, что некоторые вещи остаются незыблемыми при любых обстоятельствах. Дима внезапно задумывается, насколько много он готов променять на неделю из того времени. Ещё большую цену он готов заплатить за ту лёгкость и необремененность мышления, за то душевное спокойствие, за прежнюю амбициозность и невероятное жизнелюбие, присущее ему в его двадцать шесть. Впрочем, он сомневается, что поступил бы иначе и сделал другой выбор на своем жизненном пути. Билан долго размышлял на тему "стоила ли его игра свеч", но каждый раз приходил к мысли, что, в общем-то, вряд ли что-то в своей жизни поменял или поступил иначе, если бы у него такая возможность была. Дима заплатил за свой выбор сполна, до последней капли, и, кажется, совсем не жалеет об этом. Ему остаётся лишь с теплой грустью вспоминать о былых временах. Ну или постараться не грустить при прокручивании в голове событий давно минувших лет. Он слышит звук уведомления на телефоне и даже не удосуживается посмотреть на его экран: ему и так понятно, что это означает. Дима толкает против себя тяжёлую дверь, и его обдает порывом весеннего теплого воздуха так, что он едва переводит дыхание. Он вдыхает ещё раз, более успешно и ровно, и наконец расслабляется, а его плечи плавно опускаются с последним выдохом. Пелагея не сидит за рулём, в свойственной ей манере ожидания. Она не отстукивает на руле кончиками пальцами свой неровный ритм, понятный только ей самой, не перелистывает плейлист в тщетных попытках найти что-то удобоваримое для конкретной ситуации и настроения, чтобы каждое ее движение, поворот руля и рычагов соответствовало финальным аккордам. Она ждёт его снаружи, оперевшись нижней частью своего тела на дверцу, практически полностью облегая ее собой, расположившись немного вальяжно. Голубое платье струится по ее ногам , светлые невыпрямленные волосы слегка покачиваются и взмывают вверх от теплых порывов воздуха, отчего пространство вокруг становится наэлектризованным, и Диме кажется, что его сейчас снова притянет к ней статическим электричеством, будто обрывок бумажки к расчёске под «напряжением». Как это было всегда . о он крепится и не спеша рассматривает ее, словно видит Полю впервые в жизни. Зелёные глаза наполнены странным неуместным задором и озорством, а лёгкая приподнятость уголков губ только подчеркивает ее настроение. Ему кажется, что он видит ее в ретроспективе, будто Поля снова та, будто прямо сейчас прильнет к нему и скажет, что этого стоило дождаться, и теперь их будет сопровождать только дорога и музыка. Но они не в фильме Эдгара Райта, они не уедут в закат, ведь время чуть больше полудня, а он сегодня даже не за рулем, да и песня «Малыш» имеет к нему лично мало какого отношения. Поля касается его запястий одновременно и ведёт пальцами вверх, по предплечью, внимательно и осторожно наблюдая за своими движениями, чтобы вовремя остановиться, а затем, не встретив никаких возражений, обхватывает его обеими руками и тесно прижимается к его груди. Дима невесомо проводит ладонью по ее кудрям, дотрагивается до них с такой осторожностью, чтобы она не почувствовала и не узнала, вспоминая ее волосы наощупь, а затем нетерпеливо утыкается в них носом, чтобы заново изучить их запах, ответив на жест неловких объятий после длительного расставания. Это длится всего несколько секунд, может быть, чуть больше десяти, но для Билана проходит целая вечность, в которую он успевает вместить ворох мыслей, предположений и диалогов, которые могли произойти, а могли бы так и остаться в его воображении. Пелагея оглушает его своим звонким поцелуем в ухо, прекрасно зная, что он ненавидит этот жест, и расплывается в ещё большей язвительной улыбке, слегка склонив голову. – Прости, я задержалась, – она отрывается от своей опоры и разглаживает на себе платье руками, критически оглядев ткань на наличие лишних складок, будто бы он не видел ее в мятом, невыглаженном или вообще без него. – Как всегда. Пелагея проводит ладонью по его щеке и глядит на него рассеянным взглядом, ища в чертах его лица различия, будто бы за несколько недель внешне могло что-то кардинально измениться. Большим пальцем проводит по скуле, выводит на ней полукруг и оставляет на его губах мимолётный поцелуй сухими губами, порождая между ними неловкую тишину. – Ты обижаешься на меня? – Поля первая вкрадчиво вопрошает его, заметив его необычайную отстраненность и несвойственную ему молчаливость. – Ты опоздала всего на десять минут, это не считается. – Дима усмехается и ободряюще сжимает ее ладонь, показывая ей через прикосновение, что все в порядке. – Ну ты же понял, о чем я. – Полина улыбка немедленно сходит на нет, и от прошлого ее веселья и простой радости от долгожданной встречи не остаётся и следа. Она терпеть не может ложь, а ещё больше - ложь, которая так и не была озвучена. Перевод темы, молчание, недомолвки, несомненно, хуже лжи. Для откровенного обмана нужна хотя бы смелость. Дима тяжело вздыхает и проводит пальцами по ее волосам, заправив ее волосы, ниспадающие на лицо, за ухо, прогоняя эту ретроспективу насовсем, ещё раз подчёркивая для себя, на сей раз окончательно, как изменилось ее лицо за все эти годы их знакомства. Изменилась и сама Поля. Поля, которая больше не кладет в чай пять ложек сахара, щеки которой уже никогда больше не порозовеют в смущении. Она никогда больше не отведет и не потупит свой взгляд, увиливая от ответа, не станет теребить ворот своей рубашки, будет смотреть упрямо, настырно до последнего. А он не собирается больше строить иллюзий, бежать от прошлого, возвращаться в него, обманывать себя, а уж тем более Пелагею. – Знаешь же, что нет. Не на что мне обижаться. –Дима неопределенно пожимает плечами. – У тебя причин для обид гораздо больше. И на меня, и на весь мир. Поля недоверчиво и выжидающе смотрит на него, сжав губы в одну строгую линию. Ей этого объяснения явно недостаточно. – Обижался бы – наделал бы всяких глупостей, – продолжает он, чисто механически похлопав по задним карманам брюк в поисках сигарет. – Напивался бы вусмерть, портил бы тебе жизнь, – Билан решает разрядить обстановку и снова украсить ее лицо улыбкой, хоть немного развеселить, вернуть ее прежнее выражение лица, все исправить. – Не получается у меня обижаться по-человечески. –Это как? – Сделать какой-нибудь вздор и отпустить ситуацию. Разбить машину, влезть в драку. Написать что-то в духе «Cry me a river». – Ты и написал. Он многозначительно и предосудительно смотрит на нее, и Поля по одному его взгляду понимает, что лучше сдаться. Она поднимает ладони в смиренном жесте и стремительно капитулирует, делая несколько шагов назад, будто его взгляд может ей нанести физический урон. Но ей не страшно, не тревожно и ни капельки не грустно – Поле хочется только рассмеяться и раззадорить Диму тем самым ещё сильнее, вывести его на эмоции. С места сигануть с ним прямо в карьер, столкнуть его одним движением и прыгнуть за ним. Ее непреодолимая тяга к саморазрушению через эмоциональные качели порой пугает даже ее саму. Она протягивает ему банку колы и две сигареты только после того, как он пристегивается. Дима сразу же зажимает одну губами и зажигает ее, а вторую некоторое время крутит в пальцах, прежде чем отдать ее Пелагее назад. – Я не буду, – произносит она, не поворачивая головы, переключая передачу с «парковки» на «движение». – Бросила наконец? –Дима кладет сигарету в дверь, делает там заначку на будущее, если оно вдруг неожиданно наступит. – Типа того, – усмехается Поля, перехватывая у него колу и делая пару больших глотков, оставляя на алюминиевых краях след от губной помады, и этот холодный розовый след – первое, что привлекает его внимание. – А с каких пор ты покупаешь сигареты только для меня? – Не обольщайся, – отрезает она, расплывшись против своей воли в глупой улыбке. – У меня оставалась пачка. – Это звучит, как неубедительное оправдание, но Билан решает не озвучивать свое наблюдение. – Да я даже и не думал. Дима следит за противоположным стремительным движением деревьев за окном и делает последние несколько глубоких затяжек, когда ощущает прикосновение ее руки. – Я так рада, что ты вернулся. Ты даже себе не представляешь. И у него внутри все падает. Пелагея отпускает рычаг и поворачивается к нему почти всем корпусом, когда они оказываются около его дома. Ее глаза широко распахнуты, а губы немного приоткрыты, она как будто ждёт от него каких-то слов, предложений, действий, а Дима за все годы так и не понял, как удовлетворить ее потребности в этом. – Куда ты дальше? – спрашивает она, снова вложив свою ладонь в его руку, доверчиво сжав пальцы. Масштабнее и сложнее вопроса он в жизни не слышал. – Никуда. Буду жить. – Дима не понимает, что можно сказать и добавить ещё, ведь он себе-то на этот вопрос не может дать ответ. – Пройдут годы, мои волосы начнут седеть. И твои тоже, конечно. Встречаясь, мы по-прежнему будем радоваться, а расставаясь, меньше грустить. – Поля произносит это так торопливо и скоротечно, будто эти слова выгравированы на ее жизни, но от этого она говорит не с меньшим чувством. – Кто знает, возможно, когда-нибудь я даже приеду навсегда. Ведь это жизнь. Всё может случиться. – Может, это «когда-нибудь» мы перенесем на более ближайшие даты? Что думаешь насчёт «сейчас»? Тебе будет удобно? Какое-то мгновение он, как будто не веря, вглядывается в Полю, и Пелагея наблюдала, как медленно на его лице появляется улыбка, какую она прежде никогда не видела.