To be human

Билан нарочито медленно растягивает свои последние капли доппио, растерянно глядя в широкое панорамное окно, покрытое масляными пятнами от чужих прикосновений и отпечатков рук, разглядывая поочередно мимолетных прохожих. Он глядит на темнокожего парня, раздающего рекламные листовки пиццерии напротив, переводит взгляд на женщину, ругающего по пути своего мужа, плетущегося за ней с тяжелыми пакетами. Дима даже слышит телефонный разговор курящей девушки за окном и задумывается о теме ее разговора, являясь ее невольным слушателем. Почему награду за лучший саундтрек на кинопремии «Оскар» всё-таки взяла Билли Айлиш к фильму «Не время умирать»? «И простому обывателю будет абсолютно очевидно, что это произошло из-за полного отсутствия конкуренции в этом году», — хочется ответить ему, но его мысли перебивает монотонный стук кончиков пальцев Поли о поверхность стола. Она проделывает это каждый раз, когда хочет привлечь его внимание. — Ты закончил? — Она нетерпеливо склоняет голову, опирая щеку своей рукой. Дима ожидаемо мнется и неприятно хрустит пальцами, когда слышит этот вопрос. — Поль, слушай, ещё не поздно… — Уже поздно, — она резко прерывает его монотонную шарманку, не желая снова перегонять пустое в порожнее, показательно скрипнув стулом и вскочив на ноги. — Поехали. Он несколько секунд осматривает ее взметнувшуюся фигуру и недоверчиво ищет в ее лице хоть малую толику неуверенности, смущения и неловкости, чтобы тотчас же махнуть до аэропорта, не оглядываясь прямиком до Москвы. Ищет и не находит больше. — Слушай, тебе не кажется, что мы поменялись с тобой ролями? Это я должна сейчас краснеть, прятаться и находить себе оправдания. — Пелагея поджимает губы, и он никак не может понять, чего она хочет — чтобы он перестал загоняться или начать переживать самой. — Ну должен же хоть кто-то иметь голову на плечах, — справедливо замечает Дима, помогая ей надеть куртку. — И ты любезно предоставил эту замечательную возможность мне, спасибо за оказанное доверие, Дмитрий Николаевич. — Пелагея укорительно качает головой, но в ее жесте, на удивление, столько терпения, что он невольно задумывается о идущем на пользу материнстве в некоторых случаях. — Ну что вы, Пелагея Сергеевна. Давать уроженке Новосибирска хоть чем-нибудь рулить — это самоубийство. — Заткнись, — хохочет Поля и слегка пихает его в плечо, уводя его за собой совершенно в буквальном смысле за руку. Таксист с явным неодобрением смотрит на них через зеркало заднего вида за семиминутное ожидание и уже готов мстить всю дорогу, отчего Билан нервно ерзает на месте, пытаясь найти себе более уверенное и удобное положение. А вот Пелагее, судя по всему, явно не привыкать — даже внимания не обратила. Страшно подумать, его девочка взрослеет. И от этого факта становится не по себе. Дима привычным делом облокачивается всем своим существом на дверь, с необъяснимой тоской разглядывая Красный проспект и искренне недоумевая о причинах данного названия. Но уже через несколько кварталов понимает и отвечает сам себе на вопрос. Билан снова убеждается в своей правоте, от незыблемости которой хочется злорадствовать, когда они снова проезжают на красный сигнал светофора, — город с альтернативными правилами дорожного движения. С такими же альтернативными его жительницами, увлекающимися реверсивной психологией и ее методами излечения. В прошлом, конечно же. Теперь-то она москвичка. Никаких претензий. Дима приподнимает уголки губ, но только до тех пор, пока она не роняет свою голову ему на колени, утомившись от разглядывания привычных мелькающих пейзажей за окном. Пелагея поудобнее устраивается, занимая добрую половину салона, переворачивается на спину и смотрит на него снизу вверх, поймав руками его ладонь и прижав к своей груди. Важнейшее ее качество — тактильность и, по всей видимости, чувственная особенность восприятия и переработки информации, — очень часто приводит его в тупик и эмоциональный коллапс. Билан снова чувствует этот хлопок внутри и сжимается уже снаружи. — Не кручинься, пожалуйста. Все будет нормально. Ты мне веришь? — И от ее голоса, интонации и взгляда действительно можно поверить во все что угодно. Дима кивает. Он-то верит, но все равно поднимается по лестнице пятиэтажного дома как на висельницу и уже, кажется, чувствует наступление скорейшей асфиксии, как Поля неожиданно останавливается, словно вкопанная и нажимает на дверной звонок, не дав ему времени на подготовку, последнее слово или побег. — Пелагея, — шикает на нее мама, даже не обратив внимание сперва на лицо дочери, будто высеченное из камня. — Тася спит, почему ты не позвони… — Светлана Геннадьевна не успевает закончить свою мысль, слишком рано замечает знакомую фигуру, явно не проходившую мимо, чтобы подняться на этаж выше. — Ла. Билан издает шумный вздох и мысленно дает себе установку на смерть. Прямо по системе Козловского. Раньше Дима много думал о смерти. У него не было каких-то определенных предпочтений, и он считал способ пустить что-нибудь по вене весьма оптимальным. Не самый простой в расчетах, но и не самый болезненный тоже. Но если бы он умер сейчас, совершенно бы не огорчился. — Хорошо, когда представлять никого не надо, правда? И тебе привет, — Поля показательно приобнимает ее и явно переигрывает, когда целует мать в щеку. Нервничает. — Ну как вы тут? — Здравствуйте, — произносит он тихо себе под нос в отчаянной надежде, что его никто не услышит, но себе в утешение, что заработал плюсик себе в карму хотя бы за вежливость. — Здравствуйте. А вы к нам как? На время или насовсем? — На две недели, — мимолетно бросает он, и Поля прыскает. Годы идут, а методички не меняются. Стабильность — признак мастерства, не иначе. Таисия Ивановна очень загадочная девушка, и если ее маму понять еще как-то можно в общих чертах, то ее за всего несколько встреч разгадать он бы никак не успел. У нее серьезное вдумчивое, зачастую просто нечитаемое лицо, а еще абсолютно мамины щечки. — Ты когда-нибудь мечтала о какой-нибудь суперспособности? — Дима с упоением и нескрываемым любопытством наблюдает за ее поеданием кукурузных хлопьев, пока она спросонья пытается вникнуть в сюжет очередной серии своего любимого мультсериала. — Суперспособности? — абсолютно по-взрослому переспрашивает Тася, пробуя это слово на вкус и анализируя его, любезно обратив на него свое внимание. — Ну, я в детстве думал, что было бы неплохо останавливать время. — Приводит пример он. — Наверное, я до сих пор об этом мечтаю иногда. — Неожиданно добавляет Дима, хоть об этом его никто не просил. — Зачем? — Она смотрит на него совершенно недоуменно, недвусмысленно дав ему понять своим выражением лица, что он сморозил очередную глупость. — Ты же ослепнешь. — В смысле? — А как ты думаешь, почему ты видишь? Потому что маленькие частички солнца отражаются от предметов и попадают тебе в глаз. И они постоянно двигаются, а если время остановится, то остановятся и они, и ты ничего не увидишь, — заключает Таисия и снова переводит свой взгляд на экран. У Билана больше нет вопросов. То есть совсем. Он смотрит на плющ, раскинувший свои ветви и листья на полподоконника и долго размышляет на тему того, почему он вообще его видит сейчас. И Дима даже не расстроен — совсем наоборот. Хоть одна женщина из этой семьи не станет ему врать, что все будет хорошо. И он даже с удовольствием обратится к Тасе через десять лет с просьбой о том, чтобы она помогла вернуть ему эти мгновения, обратить время вспять. А она со снисхождением и терпением, присущим только Телегиным, ответит ему: «Дядь Дим, проспись уже, твои большие надежды разбиваются о суровую реальность законов термодинамики». Он не знает, сколько времени Поля стоит в дверном проеме и ожидает, пока он обернется, но старается запечатлеть в памяти её фразу, которую вернуть точно не получится: — Чай пить идем? Билану не спится. Старый диван скрипучий настолько, что он боится лишний раз повернуться, в зале невероятно душно, а еще он не курил практически 12 часов. Вскоре он оставляет тщетные попытки отрубиться, как можно тише поднимается и, стараясь не шаркать ногами, подходит к серванту, осматривая зеркально чистую поверхность стекла, за которым и находит фотографию. Старая фотка Поли. Абсолютно очаровательный ребенок. Розовощекая, с этим неугасаемым блеском в глазах. Совсем не изменилась. Совершенно не выросла. Дима раздумывает, станет ли Тася когда-нибудь такой же. — А ты еще и вор? — Она практически беззвучно подбирается к нему со спины, пугая своим наигранно зловещим шепотом. Дима вздрагивает. — Ты че тут делаешь? — Билан быстро убирает фотографию на место, избавляя себя от лишних «улик». — Спать пришла. — Пелагея приподнимает бровь, не понимая суть вопроса, держа подмышкой свое сложенное одеяло. — Это ты чего не спишь? — А… — он не успевает озвучить свои предположения, Поля обрывает его на самом начале фразы. — Я везу тебя через всю страну не для того, чтобы ты один тут чалился на моем диване. — Она ложится на диване боком, поудобнее вытянув ноги и прислонившись к самой его стенке. — Еще и серебро мое фамильное утащишь. Ты же любишь у нас по сервантам лазить. — Что-то ему подсказывает, что она явно нескоро простит ему этот бессовестный проступок с просмотром ее старых фотографий. У него нет ни сил, ни желания на неподчинение и пререкания, так что он молча устраивается рядом, а Поля в ответ притягивает его к себе ближе, обхватив одной рукой. Она закрывает глаза практически мгновенно, а Дима еще несколько минут внимательно рассматривает ее расслабленное лицо, невольно сравнивая с фотографией. Он грудью чувствует ее размеренное спокойное дыхание, поэтому шепотом спрашивает, не надеясь на какой-либо ответ: — Поль? — М-м-м? — неожиданно протягивает Пелагея, не открывая глаз. — Не отдавай Тасю так рано никуда. Пусть занимается для себя. — Разберемся.