Терновые связи

Это было просто даже смешно. Вокруг меня все были влюблены в Овода. Я, как дура, была влюблена в Монтанелли. И даже мало кому могла об этом рассказать. «Все вокруг» – это преувеличение, конечно, однокашницы и подруги у меня таких книг не читают. Мама вот решила поделиться увлечением юности, мол, тогда это читали все, а уж когда ещё и фильм прогремел… Кажется, родись я мальчиком, быть бы мне Артуром. Нет, конечно, имя очень красивое. Но парнем быть, скорее, неохота. А конкретно в честь него – тем более. – Мам, ну нельзя же так. Нашёлся тоже Монте-Кристо – жилы тянуть и отыгрываться. Фу так вести себя с женщинами, как вообще по нему можно сохнуть? – Как будто оно спрашивает, можно или нельзя. – Да, мам, ты права, наверно. Меня тоже… не спросило. Мне его отец нравится гораздо больше. – С ума сошла? Во дни моей молодости об этом нельзя было бы и заикнуться, особенно комсомолке. Он же воплощал всё, с чем боролась тогдашняя система. Отжившие замшелые предрассудки, лицемерие, карьеризм, трусость, соглашательство… Неумение любить, в конце концов. – Да ну у него просто лапки. А так он человек душевный и правильный, всю книжку его жалко было. – Даже после финала. И после самого финала… М-да, что я с тобой делала не так?  – Вряд ли ты. Не могла же я сказать ей: такой отец в сто раз лучше, чем мой. Мама никогда бы не выбрала такого, как падре Лоренцо. А Глэдис вот выбрала, да не удержала. Вот бы мне на её место, мы бы с ним сбежали вдвоём и были бы так счастливы! Он, я и наши дети. Это я тоже озвучивать не стала. Знала же, каким будет следующий аргумент, уже начиталась в обсуждениях. Мол, предал же родную кровь, поди разбери почему, но предал. Как доверять такому сердце, даже если он знает массу красивых слов. Даже если никогда не стал бы хоть капельку, хоть крошечку подкалывать и стебать – а это чуть ли не самое главное, чего я ждала бы от любимого мужчины.  Мне это финальное предательство отца Лоренцо вообще казалось сугубо нелогичным. Как будто автор так написала в угоду схеме в своей голове. Мол, церковники, даже лучшие из лучших, всё равно трусы, лицемеры и формалисты. А вся их любовь – одни слова. Не ложилось мне на сердце. Не должно было быть так.

* * *

И вот какой-то волею судеб моя мечта сбылась. Я открыла глаза и поняла, что оказалась полной хозяйкой тела Глэдис Бёртон. Где была она сама – я понятия не имела. Хорошо бы где-то там, в вышине, вместе со своими четырьмя детишками, что ей ещё от жизни надо… Попытку номер пять? Да фиг.  Было непривычно быть настолько маленькой и хрупкой. Было не очень приятно ощущать всяческие недомогания, к тому же – кто знает, чем вызванные. Но, наверно, можно привыкнуть и к этому. А вот наряды у неё были и правда пыточные, неудивительно, что одеваться приходилось не самой. Ну да ладно. Скорее бы на вечернюю службу. Я чувствовала, знала: сегодня всё случится. …Вот и он, мой любимый! Ещё прекраснее, чем даже в моих мечтах. Ни одно его экранное воплощение не совпадало чётко с образом в моей голове, тем более что в этом возрасте мой Лоренцо не мелькал даже во флэшбеках. А в книге и описания-то не было, разве что – красив, живописен, просматривается сходство с Артуром. И вот теперь я могла любоваться сколько хотела. И магнетический голос слушать, конечно же. Слушать можно было бесконечно. И всё-таки – скорее бы закончилась служба и мы бы остались наедине! Как говорится, нет, это не формальная исповедь, мне просто надо посоветоваться. …А глаза у него оказались серые, хоть и тёмного оттенка. Но на просвет ещё более интересного. Это я разглядела, пока ходил вокруг меня, все сужая круги. Прекрасно. Значит, сам заинтересован не меньше. Я-то без комплексов, на сеновал могла и первая намекнуть, но так даже лучше. Он говорил о чем-то душеспасительном, я быстро потеряла нить. К тому же он почти сразу перешёл на родной, куда более музыкальный язык. Глэдис его знала, конечно, а мне досталась большая часть её памяти, но смысл слов Лоренцо от меня все равно ускользал. Хотя разве же в смысле дело? Я позволила ему подойти совсем близко, обнять… Немножко поиграла в скромность, пряча лицо на плече, заодно вдыхая запах любимого мужчины, упиваясь им. Он погладил меня по волосам, очень нежно, успокаивающе… И уверенно. И пока я совсем не потеряла голову, мелькнула мысль: он что, часто это делает? Это ведь уже не сказать чтобы невинно, да и не положено. А я была уверена, что рву его цветы… Ну что ж, пусть целует меня первый. А как начнёт – уж я отвечу. Со всем жаром человека, грезившего об этой минуте… Разумеется, он меня не разочаровал. Вот я его удивила… Но тоже в хорошую сторону. Посмотрела потом в глаза – не останавливайся, мол. Ох, ещё немного, и настанет тот волшебный момент, когда медленно сползает с плеча кружево, ниже и ниже, пока не откроет грудь. «Наши на болоте» никогда так не делают. Даже если наденешь подходящую кофточку. Всегда лезут под неё снизу и лапают. И не объяснишь им! Только сама себе так и сделаешь правильно, когда ложишься в постель в красивой ночнушке и мечтаешь, мечтаешь… Может, потому я всегда удирала, не позволяя никому большего. Может, я всю жизнь ждала именно этого момента. И мой любимый ничуть меня не разочаровал. Действовал не так быстро, чтобы сбить настрой, и не так медленно, чтобы дать мне перегореть, а именно так, как нужно. Даже ни о чём не спрашивал и ничего не говорил. И когда уже обе мои обнажённые груди покоились в его ладонях, под лёгкими нежными ласками, я, тоже без слов, обняла его со всей силы за шею, притягивая ближе, стараясь пробраться пальцами хотя бы ему под воротник. Лоренцо не позволил. Как-то ловко перехватил меня, уложил спиной на скамью и одним движением задрал юбки на голову, закрывая обзор. Ему стыдно смотреть мне в глаза? Ему стыдно показаться мне без облачения? Но зато ласковые касания, и пара поцелуев – там, а потом вдруг, сразу – вторжение. Это могло быть больно и неприятно, но не мне. У Глэдис был опыт во всём, кроме удовольствия, а у меня – наоборот, мне хватало одних только своих фантазий. А уж теперь, когда он не переставал нашёптывать свои итальянские нежности и, пусть через ткань, трогать соски – это было даже много. Хватило бы и одной только его горячей, горячей плоти. Я отчаянно обхватила его ногами, потерлась об него, как бесстыжая кошка, тем более что он на меня почти и не наваливался, только нависал. Миг – и я забилась и вскрикнула. Показалось – или правда под гулкими сводами вышло ужасно громко? А мгновение спустя я услышала и его стон – глухой, будто он кусал руку. Или, скорее, подол сутаны. Сколько могла судить – руки у него всё ещё были заняты. И, почувствовав, что он уже отстраняется, я попыталась удержать его, продлить наше слияние. Зашептала в тот миг, как он открыл мне лицо: – Любовь моя, Лоренцо, это был мой рай, и пусть так будет и дальше! Одним мягким, но совершенно неуловимым движением он высвободился. Отошёл на шаг, застыл – прямой, строгий, будто и не было ничего. Даже лицо сделал «богоугодное». – Вы же понимаете, миссис Бёртон, – этого больше не повторится. – Да как же… Я ведь люблю тебя, давно, и теперь ещё больше! Я всё ради тебя брошу, бежим отсюда, будем счастливы!  – Видит Бог, это совершенно исключено. Это была минута слабости, которая точно не стоит того, чтобы до конца дней жить без Причастия. Это был наш общий грех, который нам теперь отмаливать порознь. Я села, поправляя платье. – Да ты что?! Я думала, ты меня любишь! Я думала, ты до сегодняшнего дня был девственником и ради меня… А для тебя это вообще ничего не значит? – Увы, Глэдис, я грешен бесконечно, я во много раз хуже, чем вы когда-либо могли обо мне подумать… – А такие вещи говорят до, а не после! Пока, значит, думал хреном, так о грехе не помнил, а теперь будешь полгода, как удав, переваривать? Держать лицо ему становилось всё труднее. Кажется, он уже готов был спросить сакраментальное: кто ты и куда ты дела настоящую Глэдис? Она, наверно, максимум дала бы ему пощёчину. Я саданула коленом… нет, не по причинному месту, а ниже, резонно полагая, что подол он одёрнул, а штаны надеть не успел. Так что сбила его с ног и постаралась посильнее приложить затылком об пол. А потом сделала так, чтобы не только стреножен был. Задрала ему подол на голову и завязала узлом, прихватив руки. Оставила его так валяться и побежала наружу с криком: – Люди добрые, он меня изнасиловал! Прямо в святых стенах!  Вот посмотрю я теперь, как он отмоется!